Сборник "Русские идут!" - Юрий Никитин

– Ты стрелял великолепно, – сказал Ермаков.

– Разве я?

– Ты.

– Это патроны, – возразил Дмитрий. – На свете не было еще таких патронов.

Ермаков улыбнулся:

– Думаешь, тебе какие-то привилегии? Такие же патроны и у других. По крайней мере в нашем подразделении. Но твои результаты – лучшие. Ладно, отдохни. Потом стрельба по мишенях, что поставят вдвое дальше. Еще вдвое.

У Дмитрия вырвалось:

– Но это невозможно! Даже ваши пули...

Глаза Ермакова горели грозным весельем:

– Ты еще не видел наших винтовок!

У Дмитрия задрожали руки, когда он увидел эту винтовку. А когда только прикоснулся, то ноги стали ватными. Он не понимал, как это у его соседа выше этажом на глаза наворачиваются слезы умиления, когда берет на руки огромного толстого кота, тупого и ленивого, но сейчас чувствовал как от кончиков пальцев по его телу пробежало животное тепло, как от живого существа, что греет его в холодную зиму, лечит, забирает его болезни и страхи.

И словно воочию увидел старого сгорбленного человека, потомственного оружейника, что делал ее вручную несколько лет: сперва в грезах, потом являлась ему во сне, затем рисовал, комкал и выбрасывал листы бумаги – недостаточна совершенна, а значит – не прекрасна! – а потом долго и влюблено делал в свободное от работы время там же на заводе, а то и дома в полутемном сарайчике, почти не прибегая к стандартным деталям, а все вытачивая вручную, подбирая только лучшие сорта стали и дерева.

Винтовка была прекрасна как фотомодель на подиуме. Совершенство ее делало прекрасной, аристократичной, и Дмитрий бережно трогал приклад из настоящего орехового дерева, вместо привычного силиконового, заглянул в оптический прицел и едва не отпрянул: после привычного четырехкратного это сорокакратное ошеломило.

– Но патроны, – прошептал он. – Они должны быть усиленными! Ни один ствол не выдержит.

– Металл закалили так, что его можно разорвать только атомной бомбой, но ее вряд ли кому удастся засунуть в ствол. Но ты прав, патроны для нее тоже не простые.

Дмитрий заметил, что Ермаков сам вытащил из железного ящика коробку с патронами. Похоже, в этом засекреченном помещении лаборатории и мастерской он совмещает должности кроме няньки и отца-командира еще и завхоза.

Дмитрий вытащил пару патронов, взвесил на ладони. Таких тяжелых еще не встречал, это не пули, а противотанковые ракеты. Понятно, их делают тоже только здесь, в секретной мастерской, приспосабливая самый большой размер гильз, используя свои пули с полым наконечником, набивая выверенным в лаборатории порохом.

– Это самая точная в мире винтовка, – сказал Ермаков ровно, но Дмитрий уловил в голосе полковника тщательно упрятанную гордость, – но наши умельцы поработали... еще как поработали!... чтобы сделать ее точнее, еще точнее, еще, а потом еще и точнее намного. Видишь, родной ствол заменили на нержавейку, обработанную особым способом... словом, никакая пуля его не разорвет, Приклад из особого сорта плексиглаза, хотя похож на ореховое дерево, затвор из титана...

– Ого, – вырвалось у Дмитрия, – а это зачем?

– Время перезарядки уменьшается на сорок процентов, – ответил полковник с гордостью. – Ты ведь умеешь стрелять не только точно, но и быстро?

Дмитрий чувствовал как сердце прыгает, подбрасывает его грудь толчками. В этом состоянии он не попал бы и в корову с пяти шагов.

– Это же сказка, – прошептал он. – А винтовка... она же вся стянута этими винтами, как корсетом! Это не винтовка, это монолит!

Полковник смотрел гордо, парень понимает толк, монолитность добавляет винтовки точности, которая и так на два порядка выше, чем у стандартной армейской.

– Такими бы оснастить армию, – пробормотал Дмитрий. – Или была бы у меня такая в Афгане!

Ермаков развел руками:

– Увы, это не по карману. Лазеры и компьютеры пока есть даже не в каждом научно-исследовательском институте! Но даже с помощью лазеров делаем единичные экземпляры. Даже не знаю, во сколько влетает каждый экземпляр! Лучше об этом не думать. Лучше заставить заплатить за это тех, кто довел нас до такой жизни.

– Я... что смогу...

– Думаю, сможешь. А пока помни, за этой винтовкой должен быть уход! Как за красивой и дорогой женщиной. Не допускай, чтобы женщина начинала жаловаться, что ты на нее мало обращаешь внимания! Если она обидится... ну, сам понимаешь.

Дмитрий прижал к груди винтовку:

– Эту женщину я никогда не обижу.

Глава 22

"Представим себе двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил шпагу и, взяв в руки первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что человек, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем, воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания поединка.

Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, историки, которые писали об этом событии.

Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений удар Бородина и опять отступление, пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война все это были отступления от правил.

Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтования остановился в Москве и вместо шпаги противника увидел поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существуют какие-то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что высшим по положению русским людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам встать в позицию en quarte илои en tierce, сделать искусное выпадение в prime и т.д. дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественную силою и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупою простотою, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.

И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передают ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью".

– Презрением и жалостью, – повторил я вслух. – Что ж, презрения у нас к ним хоть отбавляй, но до жалости еще далеко. Но до чего же старик верно указал на трясину, в которую попали еще тогда и из которой все еще не выберемся! Это и называется – гений.

Из кухни донесся голос дочери:

– Что там, папа?

– Классиков читать надо, – изрек я, представляя как скривится мое молодое поколение от этой банальной премудрости. Вспомнил, как меня самого заставляли читать этих классиков и даже заучивать отрывки, я сдавал и тут же все вылетало из головы, как рушатся с трудом взгроможденные всевозможные предметы с плеч и головы эквилибриста, едва скроется за кулисами. – Классиков читать... там есть все ответы.

Дочь заглянула в кокетливом фартушке и с поварешкой в руке, скривилась, увидев толстенный том, которым легко убить взрослого грабителя:

– Все ответы?.. И даже на противостояние с НАТО?

Я кивнул, а она с победоносной улыбкой вернулась на кухню. Гений потому и гений, подумал я, что успел увидеть еще тогда зародыш проблемы и еще тогда предложил решение. Вернее, решение нашел сам народ, а гений это решение обосновал и выдал еще тогда. И вот, сто пятьдесят лет спустя... да какие сто пятьдесят, уже почти двести лет прошло, мы наконец-то решаемся сказать это вслух. Признаться, что прав был один, а не рота, даже не дивизия юристов, дипломатов, аналитиков и политиков.

А рано утром, когда еще не все члены команды Кречета собрались в его кабинете, я набрал на клаве Война и Мiр. Том IV, часть III, 1., ткнул в «Enter», и через пару секунд бешеного поиска на экране появился крупно набранный абзац гениального произведения.