Искатель. 1982. Выпуск №1 - Евгений Гуляковский

Тропинка кончилась, упершись в узкую полосу каменистого пляжа. Здесь, сразу же буквально в нескольких метрах от берега, начиналась большая глубина. Я вошел в море по пояс, не замечая холодных прикосновений черной морской воды. Волн не было. Море казалось чистым и гладким. Сюда, к берегу, из города не долетало ни звука. Только где-то очень далеко и печально два раза прогудела сирена буксира. Я осторожно опустил Весту в воду и разжал руки. Я даже не посмел поцеловать ее еще раз на прощанье. Вода сразу же сомкнулась над ее лицом, и течение легко понесло ее прочь от берега, туда, где начиналась глубина. Затем, не зажигая фонаря, я отвинтил крышку контейнера и опрокинул его. Тихо, почти без всплеска, море приняло свою частичку. Посмотрев последний раз в черную, непроницаемую воду, я повернулся и медленно пошел обратно наверх, туда, где слышались трели полицейских свистков и вспыхивали мигающие фонари патрульных машин. Погоня в конце концов настигла меня, но сейчас это уже не имело значения. Больше я не собирался от них скрываться. Начав подъем, я задержался в последний раз. Нащупал в кармане пиджака коробку излучателя, достал его и, широко размахнувшись, бросил в море. «Забирайте все, — подумал я спокойно. — Наши человеческие проблемы мы будем решать по-своему».

Поднимался я медленно. Обрыв в этом месте был очень крутым, да и торопиться мне не хотелось. Наверху скопилось штук десять машин. Установили даже мегафон и что-то вроде прожекторной установки. Очевидно, они придали слишком большое значение истории с вертолетом и теперь явно переоценивали мою персону.

Вполне возможно, они начнут стрелять прежде, чем я поднимусь наверх. Но после того как я простился с Вестой, мной владело полное безразличие ко всему происходящему вокруг. Все же я испытывал некоторую горечь от мысли, что люди устраивают на меня облаву как на какого-то чужака… «А ты и есть чужак. Кажется, все-таки случилось то, чего они добивались. Ты очутился по другую сторону барьера, во вражеском лагере, хотя и не хотел этого…» Эта мысль отрезвила меня. Бо всяком случае, прогнала сонное безразличие, с которым я поднимался навстречу наведенным на меня автоматам.

— Сдавайтесь! — надрывался мегафон наверху. — Ваше положение совершенно безнадежно, вы окружены! Поднимите руки!

«Дурацкое требование, — с раздражением подумал я. — Могли бы понять, что идти по такому крутому склону с поднятыми руками невозможно». Я продолжал подниматься. Каждую секунду мог прозвучать выстрел. У стоявших за чертой света людей нервы могли не выдержать.

Голос говорившего в мегафон человека сорвался, а стоявшие у обрыва автоматчики при моем приближении попятились, стараясь сохранить дистанцию. Я вышел на ровное место и стоял теперь прямо перед ними. Нас разделяла только граница света и темноты. Прожектор бил м, не в лицо, слепил и словно бы отделял от людей некой реальной, физически ощутимой стеной.

— Сдавайтесь! — в который раз повторил мегафон. — Если вы не поднимете руки, мы будем стрелять!

Почему я не подчинился? Ведь это казалось так просто и разумно: поднять руки, сдаться. Потом меня арестуют, будет суд. Возможно, мне даже удастся оправдаться и в любом случае я останусь жив… Я подумал, что, если чей-то палец сейчас дрогнет и надавит на спусковой крючок, я буду падать вниз довольно долго. Весь тот путь, который только что проделал. Мое тело не попадет в море, оно разобьется об острые камни, окаймляющие узкую полоску пляжа. Эта мысль была мне почему-то особенно неприятна. И все же я не поднимал рук. Интуитивно я чувствовал, что в эту секунду решается нечто гораздо более значительное, чем моя жизнь, и, кажется, понимал, что именно. Решался вопрос о том, каким будет предстоящий диалог людей с иным разумом. Будет ли он вестись с позиции силы, или же будут найдены какие-то другие формы. Для взаимопонимания прежде всего необходим диалог, а не односторонние категорические требования мегафона — в этом все дело. Я не мог поднять рук, с ужасом понимая, что из всего этого неумолимо следовало и то, что я все же взял на себя предложенную мне миссию и вольно или невольно выступал в эту минуту от их имени. В том самом качестве посредника, которого так боялся совсем недавно.

Тяжелый самолет вывалился из-за туч всего в восьмистах метрах от поверхности моря. И сразу же свечей пошел вверх. Это был рискованный маневр, но пилот блестяще справился с задачей. Внизу, под крыльями, повернулась и застыла на секунду поверхность бухты, и сразу же застрекотали все четыре съемочные камеры, ведущие послойную съемку воды на разных горизонтах от поверхности до самого дна. Одновременно вспыхнул экран локатора и глубинного инфралота.

Вся эта сложная аппаратура предназначалась для поиске неприятельских подводных лодок. Но сейчас пилота интересовали совсем не они. То, что он искал, было видно даже невооруженным глазом. На глубине примерно ста метров в воде отчетливо просматривалось какое-то уплотнение, похожее на огромную медузу. Оно слегка опалесцировало на экране, словно само излучало радиоволны, но никаких помех в работа локатора не наблюдалось.

Замигал глазок рации, и голос дежурного по полетам произнес:

— Тридцатый. Тридцатый, доложите, что видите?

— Эта штука подо мной. Глубина около ста метров. Могу ли я воспользоваться во время бомбометания подводными осветителями?

Рация не отвечала несколько секунд.

— Осветители применять запрещено, — ответила рация. — Переходите к выполнению основного задания.

Пилот знал, что не ошибется, но все же для верности включил бортовой вычислитель. В таком тонком и небезопасном деле он чувствовал себя уверенней, если автоматика делила с ним ответственность. Кассета с бомбами вывалилась из самолета и раскрылась, выбросив из своего нутра пять продолговатых бочек.

Пять дымных полос потянулись вниз до самой воды, расходясь в разные стороны, образуя кольцо, в центре которого лежала огромная медуза. Бомбы должны были взорваться с интервалом в одну секунду. Но взорвалась почему-то только одна. Через пластиковый колпак кабины пилот видел, как далеко з глубине моря расцвел белый шар разрыва, услышал, Как тотчас же застрекотали все съемочные камеры. В этом стрекоте кинокамер прошли все четыре последовавшие за взрывом секунды, отведенные невзорвавшимся бомбам. Потом его вдавила в сиденье многотонная тяжесть, и он перестал видеть что-либо. Перегрузка оказалась гораздо больше той, что должна была возникнуть при выходе из пике. И в этот момент двигатель захлебнулся. Самолет рухнул в море, как раз над тем местом, где только что взорвалась бомба.