История моего моря - Кирилл Борисович Килунин

Так говорил дядя Коля, полжизни проработав в милиции, начав участковым. Я сунул руку в карман, и достал нож-бабочку – подарок старого друга, раскрутил и пару раз перекинул лезвие, так, что оно блеснуло в свете одинокого уличного фонаря. Шпанка перешла на другую сторону дороги. А я продолжая держать руку в кармане, походкой матроса проследовал дальше. Тогда на дамбе не было света. И пройдя половину пути, я услышал шаги за спиной. Я решил, что мне показалось, но спустя еще пять минут подъема в гору, снова: топ-топ. Я остановился и долго минут десять смотрел назад, в сгустившуюся тьму. Никого. Потом снова: топ-топ. Но, я уже больше не оглядывался. Дошел потихоньку до дома, через Цирк, где в окнах домов горели одинокие огоньки, мимо ДК Ленина, который печально посмотрел мне в спину и, через парк, мимо стадиона Молот. Там – в обитаемом мире, не было места мертвым шагам. Может быть, это был мой ангел хранитель, мой страх, а может быть смерть, до сих пор я гадаю, хотя не желаю знать точно…

16. До сих пор я гадаю, хотя не желаю знать точно…

«для чего мы живем…» В первый раз я задумался об этом, когда мне стукнуло лет двенадцать или тринадцать, точно не помню. Помню только, то, что тогда не мог заснуть целую ночь, все думал, ворочался, а к утру отрубился, захваченный и унесенный в бескрайние степи покоя здоровым жеребячьим сном… И к тому моменту, когда проснулся, обо всем забыл. И не вспоминал очень долго, просто жил.

* * *

Я долго жил очень просто. Помню, нашу с ребятами поездку в старый – полузаброшенный дом Медведя, который он гордо именовал своей дачей или берлогой. Эта развалина находилась где-то в глуши, четыре часа на электричке, пять км пешком по бескрайним полям махрово – желтой сурепки, благоухающей пряно, кружащей голову с приятным жгучим привкусом на кончике языка. Мы шли по пояс раздетые по бесконечному желтому морю, ветер ворошил наши волосы, приятно обдувая лицо, солнце жгло, оставляя красные шрамы на открытых участках тела, похожие на поцелуи. Еще пару часов мы проторчали на остановке – монолитной выщербленной осенними ветрами, сделанной из блоков бетона и от этого похожей на вражеский дот или линию обороны в далеком южном городе Севастополе. Мы ждали автобус, и вот, когда уже разуверились, что автобусы ходят в этой глуши, вдалеке запылил старый пазик. Он притормозил прямо напротив остановки, и впустил нас в свое пропыленное и затертое временем чрево. Полчаса пути, поля и изумрудные леса на горизонте с обеих сторон дороги, остановка, никаких знаков или строений, просто место, где наш автобус остановился. Полчаса в гору, долина реки и ржавый навесной мост с прогнившими кое-где оторванными досками настила, он гордо воспарил метрах в трех – четырех над быстрой водой. Когда втроем, мы шли мосту, его шатало от ветра, я хватался за ржавые колючие тросы, стараясь глядеть только под ноги, и облегченно выдохнул, только, когда настил под ногами закончился, и ноги мои коснулись земли. – Земля!!!! – закричал я, дурачась, как будто сидел в гнезде, на мачте какого ни будь парусного корабля, и после месяца качки и нескончаемых штормовых вахт – склянка за склянкой, вдруг вдали, на самой линии горизонта, увидел свой берег – свою родную Землю…

* * *

Дом Медведя больше всего был похож на большую баню, коей, по сути, и являлся. Медвежачье семейство, сам Медведь, его мама и бабка переселились в эту хибару после пожара, когда их родной дом сгорел. На этом пожаре погиб дед Медведя, спасая добро. Денег у них почти не было, имущества тоже, родня прислала что-то, еще немного наскребла старообрядческая община, к которой принадлежало семейство Медведя. В общем, хватило только на эту баньку, в забытом господом богом уголке, где они все вместе дружно зажили, устроив в предбаннике кухню, а в парилке и помывочной – жилую комнатушку с парой кроватей – лежанок, и старым шкафом.

Дом Медведя – почерневший от влаги и времени бревенчатый сруб с провалившейся крышей, перекошенной рамой забитого досками единственного окна, оплетенный с двух сторон диким виноградом, стоял на пригорке, в самом конце небольшой деревеньки с потерянным именем, прямо у родника с ледяной вкуснейшей водой. Этот дом окружали скрученные ветрами и временем яблони и заросший сорняками огород, где меж остроносых листочков прятались большие алые ягоды одичавшей клубники. Входные двери тоже перекосило, они отчаянно заскрипели, когда Медведь по-хозяйски, со всей дури, дернул за медную ручку в виде кольца. А внутри оказалось не так плохо, почти не было пыли, пахло прелым сеном, старым деревом и вениками, которые в обилии висели под потолком, перекинутые через пожелтевшую рыболовную леску.

Мы растопили печку, древнюю буржуйку и уселись пить чай без ничего. Отчаянные дураки, мы даже продуктов с собой в дорогу не взяли, надеялись на местный сельмаг, а он, оказалось, работал лишь до шести вечера. Мои старые командирские часы – подарок деда, показывали половину восьмого.

* * *

В качестве заварки Медведь использовал нарванную на огороде душицу и листья земляники, чай получился ароматный и проваливался на дно пищевода, словно дорогой коньяк, который я тогда по малолетству, мне было 17 ни разу не пил, как и каждый из нас троих. Да, мы были ровесники…

Напившись чая и обретя второе дыхание, как это часто бывает с молодыми людьми, не обремененными тяготами взрослой жизни мы: я – колючий – похожий на ежа, массивный, круглоглазый и темноволосый Медведь, худосочный светлый очкарик – баламут Левка – все вместе, отправились купаться на Реку. Честно, я не помню ее названия… Да и вряд ли это кому ни будь нужно.

Разбросав свои вещи на узкой, намытой течением песчаной косе, мы по очереди или все скопом, с криком забегали в стремительный поток, который буквально сбивал с ног. И, радостно стуча по воде всеми четырьмя конечностями, плыли, пытаясь победить это течение жизни. Жизнь бурлила, а нас все равно уносило, и каждый раз мы оказывались в метрах ста от того места, где оставили свои вещи. Затем, мы отдыхали, упав на теплый песок, трогая руками пушистые травы, окаймлявшие наш маленький пляж, и снова бросались в воду. Так было, пока не стемнело. Глупые гордые птицы…, мы отказывались верить во время и совершенно не умели считать часы и минуты.

В полной темноте, какими-то оврагами и буераками, между домов с заколоченными окнами, мы долго искали свою Обитель на холме. Медведь на наши возмущенные вопли лишь отбрыкивался, бубня себе под