Акулы из стали (сборник) - Эдуард Овечкин

– Севастополь, конечно! В Ленинграде я два раза уже был, а в Севастополе – ни разу!

– Вот ведь незадача, – хмурится военком, – а в Севастополе их целых два, оказывается. Одно в городе и готовит ракетчиков (одобрительно хмыкает в этом месте), а другое – в бухте Голландия, инженеров готовит.

– Конечно, в бухте!

И начинается. Четыре или пять медкомиссий за полгода, на которых проверяли всё, что только можно было проверить, не прибегая к особо жестоким пыткам. Ну, ты же спортсмен (биатлон, баскетбол, волейбол), не куришь и ещё даже не пробовал алкоголя. Нет проблем, да и прикольно – в школу можно не ходить, пока врачи тебя щупают со всех сторон, а потом ещё можно приходить и просто сидеть на уроках, ничего не делая, потому что врачи для нахождения у тебя глазного дна закапали какие-то специальные капли, от которых ты можешь плохо видеть ещё пару дней. Видишь-то ты хорошо, но говоришь, что плохо и вообще почти нет.

Экзамены, выпускной, поезд и – здравствуй, Севастополь. В сумке у тебя аттестат с тремя четвёрками, грамоты за успехи в изучении физики и истории, все спортивные книжки с разрядами, палка колбасы, недоеденная курица и смена белья. Вы бывали когда-нибудь в Севастополе? Просто я не совсем понимаю, как можно описать чувства семнадцатилетнего подростка, который до этого был на море всего один раз, и то на Азовском. Лето, яркое солнце, вокруг тебя ходят офицеры в белых рубашках, а ты стоишь на Графской пристани и во все свои глазёнки пялишься на настоящее море. Ты видишь Константиновский равелин, памятник затопленным кораблям и военные корабли вокруг. Их много, они выстроены красиво в ряд, развеваются флаги, кипит жизнь, и над всем этим летают белоснежные чайки. Не вороны, ребята, не галки, воробьи и перепела, а белоснежные чайки! Как я жил-то без всего этого до сих пор, искренне недоумеваешь ты и даже немножко жалеешь своих друзей, которые поехали зачем-то поступать в Донецк, Каменецк-Подольск, Новосибирск, Пушкин и какую-то там Москву.

– В Галошу? – спрашивает кто-то у тебя за спиной.

Это какой-то капитан первого ранга, он улыбается тебе и понимающе качает головой.

– Да, – говорю, – а вы не знаете, как до неё добраться?

– Знаю, пошли, сынок, нам на катер надо.

На катер! Ух ты ж! А на катере есть такая открытая площадка на корме, где можно стоять и вертеть головой во все стороны, потому что катер маленький, а десантные корабли и ракетные крейсера большие, и они нависают над тобой так, что кажется, будто они до неба достают.

– Почему в подводники решил пойти? – спрашивает капитан первого ранга, который курит папироску, облокотившись на леер, но ты ещё не знаешь, что это леер, а думаешь, что просто верёвка.

– Куда?

– Ну в Галоше подводников готовят. А ты не знал?

– Нет, – говорю, – откуда же мне это знать?

– Ну теперь знаешь. Но не бойся – настоящая мужская работа это. Если не помрёшь, всю жизнь потом помнить будешь.

А кто боится-то? Да и как можно бояться того, чего не знаешь, а тем более в семнадцать лет?

На пункте приёма абитуриентов тебя заставляют выбросить колбасу и курицу и спрашивают, на какой факультет записывать. Это, конечно, косячок, военком про факультеты-то не говорил ничего.

– На инженерный, – говоришь ты, и офицеры на приёмном пункте начинают смеяться. Но так от души, знаете, совсем не обидно, ты даже сам начинаешь улыбаться вместе с ними, хотя и не понимаешь ещё, что смешного сказал.

– Это училище всё инженерное, во всех местах, вот куда ни плюнь! Четыре факультета, выбирай на вкус. Ладно, всё с тобой ясно.

Офицер звонит куда-то, и приходит невысокий пухленький капитан первого ранга с повязкой на кремовой рубашке и обаятельной улыбкой. Пронин его фамилия. Ох и хороший же был человек! Он смотрит твои документы, грамоты, наградные листы, нюхает их (они же колбасой пахнут) и говорит:

– Слушай, парень ты умный, как я погляжу. Любишь электронику, телемеханику и компьютеры?

– Конечно! – уверенно говоришь ты, хотя до этого компьютеров и в глаза-то не видел, а слово «телемеханика» – это что-то из романов Лема.

– Мы второй раз набираем экспериментальный класс по специальности «автоматика». Так в среднем в училище конкурс семнадцать человек на место, а к нам двадцать пять. Рискнёшь?

– Конечно!

– Ну удачи тогда на экзаменах, потом увидимся ещё, и не раз. Я начальник кафедры автоматики, буду тебя учить и помогать.

И ты такой гордый, что уже подружился с капитаном первого ранга, идёшь в казарму. И встречаешь по дороге курсантов, и начинаешь как-то неуютно себя чувствовать – они-то вон какие красивые в форме, в застиранных до голубизны гюйсах и лихо сдвинутых на бок пилотках, а некоторые и вовсе в бескозырках и со стопками учебников и тетрадей. Ты же не знаешь ещё, что это двоечники, которые не сдали сессию, и их не отпустили в летний отпуск до сдачи всех «хвостов», а нормальные-то все уехали по домам. А в казарме дикий муравейник из людей, которые приехали сюда со всех концов СССР и даже из таких мест, о существовании которых ты и не подозревал раньше. И вы начинаете знакомиться, и жмёте друг другу бесконечные руки, и слушаете бесконечные имена и названия городов, и от этих имён и городов стоит такой низкий гул, как будто рой клубится над вашими головами. Тут же ты с удивлением узнаешь, что есть люди, которые приехали поступать во второй, а то и в третий раз, и становится немножко страшно – а вдруг не поступишь?

На экзамене по математике с тобой рядом в огромной аудитории сидит Паша из Джанкоя в красной рубашке, который поступает третий раз и пытается вытащить шпору из рукава.

– Ну что же вы, молодой человек, рубашку-то красную надели? Вас же видно с вашими шпорами. Уберите, или я вас удалю с экзамена, – вежливо и спокойно говорит ему маленькая сухонькая женщина-преподаватель.

– Хорошо, – со вздохом говорит Паша. – В следующем году голубую надену, или серую, чтоб не видно было.

– Не ссы, Паша, – шепчешь ты ему и решаешь его вариант, потому что твой каким-то уж слишком лёгким оказался.

А на физике клинит, например. Вот простая задача, но ни одной формулы в голове, как ветром сдуло. Отвечаешь билет, и все одобрительно кивают головами и просят переходить к задаче, потому как с теорией всё хорошо.

– Пятнадцать минут, – говоришь ты.

– Что пятнадцать минут?

– Ответ в задаче – пятнадцать минут.

– Правильно. А как вы её решали?

И ты начинаешь объяснять свою логическую цепочку, но председатель комиссии требует формул, и всё тут.

– На какой вы факультет поступаете? – спрашивает полная женщина, которая всё время молча сидела сбоку в бесформенном коричневом платье. У неё кличка Капелька, и она добрейшей души человек, очень грамотный и талантливый преподаватель, но ты об этом ещё не знаешь.

– На третий.

– Товарищ председатель комиссии, – снимая очки, обращается она к председателю. – Я его буду учить и считаю, что экзамен сдан на отлично. Мне его знания и уровень логического мышления более чем подходят.

И ты выходишь с экзамена гордый, как павлин, хотя только что, как лошара, едва не завалил экзамен на простейшей задаче с троллейбусной остановкой.

Потом были пять лет учёбы, во время которых ты изучал… да что только не изучал! Кроме общих дисциплин гражданских вузов ты же ещё учил и свои военные, начиная от морских узлов и шлюпочной практики и заканчивая устройствами турбин и реакторов подводных лодок, а также их борьбой за живучесть с практической отработкой. И тебе начинали рассказывать про аварии на подводных лодках и заставляли учить наизусть число погибших на них людей: кто от чего и на какой минуте аварии погиб, кто сгорел, кто утонул, кто повесился или замкнул собой клеммы аккумуляторной батареи, чтоб не мучиться от удушья, сколько человек до сих пор на дне океана, от чего случилась авария, как она развивалась, и периодически спрашивали, а не передумал ли ты, дрищ ссыклявый, идти в славные ряды подводных сил и не желаешь ли перевестись на надводника в училище имени Нахимова?

Из тридцати пяти человек, которые поступили в наш класс, окончили его двенадцать. Можно ли считать, что они окончили потому, что были дураками? Я так не думаю, но я сейчас говорю о слове «дурак» с технической, научной точки зрения.

И вообще, мне кажется, что сомнения терзают дураков ещё сильнее, чем грамотных людей, и способность дураков выполнять приказания несколько преувеличена. Конечно, приказания «принеси-подай-пошёлнахуй-не мешай» дураки способны выполнять с филигранной тонкостью, но всё дело в том, что приказаний таких на атомной подводной лодке процентов пять. Ну, может, десять, не более того.

У нас на факультете висел огромный плакат с, как сейчас модно говорить, мотивационной цитатой. Я до сих пор помню, что на нём было написано:

«Страшнее всего в технике быть троечником. Троечник – человек достаточно грамотный для того, чтобы представить себе последствия катастрофы, но недостаточно грамотный, чтобы её предотвратить. И.В. Курчатов».