Поцелуй теней - Лорел Гамильтон

Вдруг мне представилось его тело, голое и мокрое, ощущение его кожи, скользкой от мыла. Тихо выругавшись, я отодвинула занавеску, включила воду, чтобы она стала теплой. Мне надо было смыть Слезы раньше, чем я сделаю что-нибудь, о чем потом пожалею. Сегодня мне ничего не грозит. Никто не появится у меня в дверях по крайней мере до завтрашнего утра. Я возьму Роана, наполню ладони шелком его кожи, завернусь в сладкий аромат его тела. Кому от этого будет плохо?

Но это говорили Слезы, а не я. Сегодня мне надо заставить голову работать, если я собираюсь убраться из города. Полиции это не понравится, но копы меня не убьют, а родственники убьют. И вообще в Калифорнии даже смертной казни нет.

Платье разорвалось настолько, что я попыталась стянуть рукава с плеч, как у жакета, но молния держала их на месте. Спереди платье густо и склизко пропиталось маслом. Никогда не видела, чтобы кто-то так безрассудно тратил вещество, которое даже сидхе считают драгоценным. Но если бы я погибла с Алистером Нортоном, то сидхейский колдун мог бы считать, что никто не знает, что такое Слезы Бранвэйн. Сидхе весьма снобистски думают о том, что знают и чего не знают низшие фейри. Колдун или колдунья полагали, что, если я погибну, им ничего грозить не будет.

Эти сидхе, кто бы они ни были, передали Слезы Бранвэйн смертному для использования против феи. Это наказуемо вечной мукой. У бессмертия есть свои теневые стороны, и одна из них – что наказание может длиться очень, очень долго.

Конечно, как и наслаждение. Я закрыла глаза, будто это могло отогнать приплывающие ко мне образы. Но я думала не о Роане – о Гриффине. Он был моим женихом несколько лет. Если бы мы смогли сделать ребенка, мы стали бы мужем и женой. Но ребенка не было, а потом осталось только страдание. Он изменил мне с другой женщиной-сидхе, а когда мне хватило дурного вкуса упрекнуть его, он мне сказал, что надоело ему быть с полукровкой-смертной. Ему нужна настоящая вещь, а не бледное подражание. Эти слова до сих пор звенели у меня в ушах, но перед глазами стояли его золотистая кожа, медные волосы, упавшие поперек моего тела. Я уже много лет о нем не думала – и вот ощущаю его вкус на губах.

На одну эту ночь, пока действует масло, оно может превратить низшего фейри или даже человека в сидхе. Они будут светиться силой давать и получать наслаждение, как любой из нас. Это великий дар, но, как и другие фейрийские дары, обоюдоострый. Потому что потом этот человек или фейри всю жизнь будет тосковать по этой силе или этому прикосновению. Роан – фейри, лишенный своей магии, своей тюленьей кожи. Ему нечем защититься от того, что могут сделать с ним Слезы.

Я знала, что мне не хватает прикосновения другого сидхе, но до сих пор не осознавала насколько. Если бы Гриффин был здесь, я бы ушла к нему. Наутро я могла бы вогнать ему нож в сердце, но ночью я бы ушла к нему.

Я услышала в двери шаги Роана, но не повернулась. Не хотела смотреть, как он там стоит. Не была уверена, что моя избитая сила воли это выдержит. Спереди платье было разорвано, но все равно я не могла сама расстегнуть молнию.

– Ты не мог бы меня расстегнуть?

Голос мой прозвучал придушенно, будто слова приходилось вытаскивать из губ клещами. Наверное, потому, что я хотела крикнуть: "Возьми меня, буйный зверь!", но это было бы лишено достоинства, а Роан заслуживал лучшего, чем остаться жаждать того, чего ему никогда больше не получить. Я могла бы отбросить гламор и переспать с ним после этой ночи, но каждый раз, когда он касался бы меня в истинном виде, только увеличивал бы зависимость.

Он расстегнул мне молнию и потянулся помочь снять платье с плеч. Я отдернулась.

– Я вся в Слезах, не прикасайся ко мне.

– Даже в перчатках? – спросил он.

О них-то я и забыла.

– Нет, в перчатках, я думаю, безопасно.

Он медленно, осторожно поднял ткань с моих плеч, будто боялся до меня дотронуться. Я выпростала руки, но платье так пропиталось маслом, что липло и не хотело соскальзывать. Оно липло как толстая и тяжелая рука, присасываясь, пока я его отдирала от тела. Роан помог мне стащить ткань через бедра, наклонившись, чтобы я могла выйти из него. На каблуках я держалась неустойчиво и тихо ругнулась, что не сняла их раньше. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как он помогает мне раздеваться. Оперлась на его плечо, чтобы не упасть, и чуть не хлопнулась, когда моя рука коснулась голой кожи.

Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной на коленях, голый, если не считать перчаток. Я шагнула прочь от него так резко, что оказалась в ванне, сев на задницу, вытянув перед собой руку, чтобы отстранить его. Я сидела в воде на дюйм и нашаривала краны, чтобы ее отключить.

Роан смеялся.

– Я думал, что раздену тебя раньше, чем ты заметишь, но не знал, что ты будешь закрывать глаза.

Он содрал перчатки зубами, все еще держа в руках мое платье. Потом сунул голые руки в пропитанную маслом ткань, прижал ее к своей голой груди.

Я все мотала головой.

– Ты сам не знаешь, что делаешь, Роан.

Он посмотрел на меня через край ванны, и ничего не было невинного в этих карих глазах.

– В эту ночь я буду для тебя сидхе.

Я села в ванне, будто собиралась купаться прямо в белье, и попыталась заговорить разумно. Только кровь будто отхлынула от мозга и собралась в других местах. Трудно было думать.

– Я сегодня не могу ставить гламор, Роан.

– Я не хочу, чтобы ты ставила гламор. Хочу быть сегодня с тобой, Мерри. Без масок, без иллюзий.

– Без собственной магии ты будешь как человек. Ты не сможешь защитить себя от чар. Будешь поражен эльфом.

– Я не зачахну и не умру от жажды сидхейской плоти, Мерри. Пусть я без магии, но я бессмертен.

– Пусть ты не умрешь, Роан, но вечность – долгий срок хотеть того, чего больше не получишь.

– Я знаю, чего я хочу, – сказал он.

Я открыла рот, чтобы сказать ему хоть часть правды, часть причин, по которым мне надо отмыться и мотать из города. Но он встал, и голос у меня застрял в глотке. Я не могла дышать, не то что говорить. Могла только смотреть.

Он сжал платье в руках так сильно, что мышцы вздулись. Масло потекло из материи, медленно скользя по его груди, по гладкой плоскости живота, струйками спускаясь еще ниже. Он уже был гладок и тверд, но масло скользило по нему, и дыхание Роана вырывалось резким шипящим звуком. Он провел рукой по животу, размазывая масло блестящим слоем по бледному совершенству кожи. Я должна была приказать ему прекратить, закричать, позвать на помощь, но я только смотрела, как его рука спускается ниже, как он накрывает себя ладонью, распуская масло по этой твердости. Рука его отдернулась, глаза закрылись, и из горла вырвался хриплый возглас: