Полночь - Жан Эшноз

«Хорошо бы все-таки, чтобы ты прилетел самолетом»… Четвертый звонок. Был риск, что он станет таким. Он таким и станет, логическим следствием нагнетания. Хуже всего для него, хуже некуда. Людо знал об этом. Он как раз в это мгновение, должно быть, теребит, поглядывая на часы, эту свою последнюю козырную карту, раздумывает, во сколько швырнуть ее ему в лицо, учитывая расписание, которое сам он раздобыл утром в городе не столько для очистки совести, сколько ради развлечения, не предполагая, что оно и в самом деле может понадобиться, поскольку накануне вечером Вера была слегка потрясена, но самонадеянна, сказал Людо, по собственной инициативе предупреждая его, хотя она была против этого. Сильные боли появились у нее после завтрака, она сразу же поняла, что это сердце, Синикка отвезла ее к их терапевту, тот сделал электрокардиограмму и, хотя она оказалась совершенно нормальной, порекомендовал со всей серьезностью отнестись к малейшему рецидиву, это может повториться как через два дня, так и через полгода, а может, и никогда… И он поутру, возможно, чтобы чем-то заняться, прежде чем снова взяться за шлифовку ставен, и потому что у него было время, желание пройтись по центру, купить при случае на распродаже себе туфли, взять домой какую-нибудь еду в кулинарии, увидев прямо перед собой туристическое агентство, из любопытства зашел туда, чтобы развеяться, тем паче что это его ни к чему не обязывало: Мне, возможно, придется спешно отбыть в Хельсинки, это еще не точно, но на всякий случай дайте мне все расписания… Нет, не самолетом, у меня проблемы со здоровьем, мне категорически запрещена высота… Спасибо, а впрочем, нет, все-таки скажите, самолет, если все же… но без брони, наверное, вряд ли…

— На этом направлении всегда есть свободные места, сказала девица, которая, поскольку ей было нечем заняться, потратила на него добрых полчаса, распечатав с десяток страниц разношерстных расписаний, полеты, поезда, паромы, вместе с тарифами, вроде бы поверив в его историю, она посоветовала добраться до Гамбурга на поезде, например ночном, в спальном вагоне или со спальным местом начиная от Брюсселя, когда спишь, все проходит очень быстро, ну а в Гамбурге, в семь утра, вы сможете прикинуть, у вас будет выбор: самолет, это, в общем-то, не страшно, всего полтора часа лета, если надо будет срочно… или же прямой паром из Любека, или еще, и это в конечном счете вряд ли дольше, поездом до Стокгольма через Мальме, а оттуда ночной паром, если вам удастся получить каюту… Вы прибудете в Хельсинки в одиннадцать часов две минуты, через день после того, как отправитесь отсюда в девятнадцать тридцать восемь… То есть около сорока часов в дороге с пятью, а то и шестью пересадками и дороже, чем самолетом, ведь если подсчитать, спальный вагон, каюта, питание… А разве нет таких лекарств, чтобы… ну, с вашими проблемами с высотой, должно же быть что-то… нет?..

— Естественно, но, если можно этого избежать… я бы лучше… Гамбург-Стокгольм, а потом ночной паром, мне кажется, не так уж плохо… в любом случае, это еще не наверняка, я вам сказал, и я бы, конечно, предпочел вообще никуда не ездить.

— Или выбрать место поприятнее! Что ни говори, Финляндия, вы уж извините, но раз надо…

Он встал и не слишком любезно поблагодарил ее, опасаясь, как бы она, чтобы убить время и в компенсацию своих безвозмездных поучений, не втянула его в разговор по поводу ненавистных путешествий.

Это отчетливое воспоминание, всплывшее среди неотвязных мыслей о новом звонке Людо, забавляющегося, все более и более повышая ставки, заставило его предпринять решительный шаг: он просмотрел свой путь, его этапы, первая ночь в поезде, вторая на море, знал на память, не сверяясь с выданными в агентстве листками, точное время отправления из Парижа и прибытия в Хельсинки, знал, что ему хватит времени спокойно сложить сумку, позвонить соседке насчет всего, что касается собаки, кота, сада и дома, связаться с Жерменом, чтобы тот закончил вместо него со ставнями и убрал их в гараж, машину он оставит на отведенном ей месте институтского паркинга, как он частенько поступал, когда у него были дела в городе. Шесть часов, можно выйти в семь, это даже с запасом для поезда в девятнадцать тридцать восемь, но ему еще нужно купить билет, а у единственного открытого вечером окошечка может оказаться очередь. Итак, у него еще больше часа. Долгое время, если учесть его тяжесть, когда ждешь… но ему было не до ожидания, теперь он изо всех сил спешил выбраться из этих комнат, где в любую минуту телефон… подумав, не снять ли трубку, Людо решил бы тогда, что он все еще здесь и занимается организацией своего отсутствия, пытаясь найти кого-нибудь…

Дальше все оказалось легче легкого. Он позвонил соседке, сыграл на спешке, чтобы особо не распространяться, воспользовавшись словами Людо: Все-таки. Все-таки нужно, чтобы я туда отправился. Одиль Трюбтиль, совершенно потеряв голову, обещала ему заняться всем, садом, растениями, почтой, котом, собакой, но вот собака… думаю, учитель с радостью окажет вам эту услугу, он с ней в ладах, он вообще любит животных… Или Жермен, вставил он… Она настаивала: Морис, мне проще обратиться к учителю, к тому же я уверена, что Вера будет счастлива узнать, что это именно он, ввиду своей привязанности, я хочу сказать, ей было бы неприятно узнать, что Жермен… ну да решать, конечно, вам…

— У меня нет на это времени.

— Ну конечно! Обещаю вам, уверяю… отправляйтесь без боязни, у меня есть дубликат ключей, я обо всем позабочусь! И скажите Вере, что я думаю о ней! О Господи, я… скажите ей, что я за нее молюсь!..

Прежде чем повесить трубку, ему пришлось сказать спасибо, и он решил не отвечать, если телефон зазвонит еще раз, хотя… а вдруг у соседки возникнет какой-то вопрос… а если это Людо, требующий, чтобы он воспользовался самым быстрым транспортным средством, самолетом, сегодня же вечером или, самое позднее, завтра утром, еще будет время посмотреть, поразмыслить, почувствовать, превозможет ли ужас от заточения в кабине на высоте десять тысяч метров страх опоздать, Вера окончательно недоступная, бормотал он в качестве вопроса, поднимаясь по лестнице. Вера навсегда недостижимая, неприкосновенная?..

Он остановился на площадке перед запертой комнатой, когда-то спальней Людо, которую она вот уже почти три года как превратила в свою недоступную вотчину, с того вечера, когда, как всегда в ту пору на пустом месте, они яростно схлестнулись, она вопя, что с нее хватит и в один прекрасный день только он ее и увидит. Он: Почему в один прекрасный? Сколько можно талдычить про этот день! Почему не сейчас же?.. И он поднялся наверх, взял старый каштанового цвета фибровый чемодан, хоть замки и заржавели, он был самым большим в доме, сложил туда одежду, белье, платки Веры, вывалив прямо в чемодан два первых ящика комода, добавил блузки, юбки, платья, взятые наугад в платяном шкафу, утрамбовал все и попытался найти затяжной ремень. Тут подоспела и она, в испуге уставившись на него, не нашла ничего лучше, как усесться на чемодан и расплакаться, уткнувшись лицом в руки. Он: Вот. Я тебя не держу. И отправился с собакой мерить шагами сентябрьский дождь.

Вернувшись, он прилег в гостиной перед телевизором на диван, сверху устроился кот. С верхнего этажа до него донеслась нарочито громкая возня, мало-помалу он понял по хождению туда-сюда, по шуму пылесоса и передвигаемых тяжелых предметов, роняемых, а иногда и швыряемых на пол, что она расчищает бывшую спальню Людо, служившую, с тех пор как он уехал, своего рода кладовой. Рассчитывая, судя по всему, лечь там спать, она высвобождала кровать и окно, чтобы его можно было открыть, и сносила все, что ей мешало, в их спальню, которой предстояло стать их бывшей спальней, его спальней и одновременно кладовкой. У него ушло несколько дней на то, чтобы это понять или признать, что он это понял, слушая в тот день ее расхаживания, пока он наконец не разобрал в полусне громкий скрежет резко поворачиваемого в скважине ключа, потом несколько приглушенных шагов, потом ничего, и в конце концов он так и заснул одетым на диване, завернувшись в плед, кот сверху.

С тех пор она спала там, она запирала дверь на ключ и когда была там, и когда ее там не было. Теперь она заходила в их, отныне его, спальню лишь для того, чтобы взять там или оставить какие-то вещи, чаще всего в его отсутствие, она больше там не убирала не меняла постельное белье, не проветривала. Но продолжала покупать продукты, готовить, есть вместе с ним. Стирала его белье, тщательно гладила рубашки, чистила обувь. Первый этаж был чист, как и раньше, гостевая комната всегда готова приютить посетителей, по счастью все более и более редких. Приходящие не замечали перемен, затронувших только верхний этаж и ночное время. И, с тех пор как она обосновалась в бывшей спальне Людо, Вера больше не заговаривала о своем уходе, словно ей достаточно было пересечь лестничную площадку, словно новая территория, о которой она грезила столько лет, мало-помалу приблизилась, приобрела измерения простой спальни с ее, только ее постелью и дверью, ключ от которой был только у нее, тогда как барахло из комнаты Людо за какие-то двадцать четыре часа заняло ее место в их спальне. На следующий вечер он спросил у нее, останется ли все так и дальше. Да. И он не осмелился спросить, ни на какое время, ни почему, потому что в ней было что-то очень уверенное и умиротворенное, что его взбудоражило и вместе с тем утешило, поскольку если уйти означало для нее вот это, то в конечном счете это было хорошо и для него. Его жизнь стала бы без Веры куда более сложной, и не только из-за хозяйственных проблем. Она могла бы потребовать свою долю и заставить продать дом, вынудить, стало быть, уйти и его и вовсе не на несколько дней…