Лайла (Исследование морали) - Роберт Персиг

Хотя лицо у неё вовсе не злое. Нельзя сказать, что оно низкого качества. Если хотите, оно даже миловидно.

Он подумал, что голова у неё широкая. Антрополог назвал бы её брахицефалом. Судя по фамилии, возможно, саксонский тип. Голова простолюдинки, средневековой бабы, которую можно дубасить. Нижняя губа готова дрогнуть. Но нет ничего злого.

Глаза же у неё были отсутствующими. Лицо, тело, манера разговора и действий - все было жестко и готово к действию. Но глаза, даже если она смотрит прямо на вас, совсем другие, как у испуганного ребенка, глядящего вверх со дна колодца.

Они вовсе не вписывались в общую картину.

Природа прекрасная, живописная долина реки, волшебный день, а она даже не замечает этого. Он подумал, а с чего бы она вообще пустилась в плаванье.

Пожалуй, разрыв с людьми на предыдущей яхте, её расстроил, но ему не хотелось впутываться в это.

Он спросил: " А с Ричардом Райгелом у тебя хорошие отношения?"

Она как бы вздрогнула. - А с чего ты взял, что мы с ним не ладим?

- Вчера, когда ты впервые появилась в баре, он велел тебе закрыть дверь, помнишь? А ты хлопнула и спросила: "Ну что, доволен?" У меня сложилось впечатление, что вы знакомы, и что оба сердитесь.

- Да, я знакома с ним, - ответила Лайла, - и у нас есть общие знакомые.

- Так отчего же он осерчал на тебя?

- Да он и не серчал. Просто у него такая манера разговаривать.

- Отчего же?

- Не знаю.

Чуть погодя она продолжила: "У него бывает плохое настроение. То он весь любезность, а то вдруг ведет себя вот так. Просто он так устроен.

Раз уж она говорит о нем такое, то должна знать его довольно хорошо, -подумал Федр. Очевидно, она не говорит ему всего, но то, что уже сказала, похоже на правду. Этим и объясняется нападка Райгела сегодня утром, он даже не ожидал такого. Райгел просто завелся, стал донкихотствовать и нападал на людей без каких-либо объяснений.

Но что-то в таком рассуждении его все-таки не устраивало. Должно быть нечто получше. Просто он еще не слышал всего. Из этого нельзя понять, почему Райгел так нападал на неё, и почему она вроде бы защищает его. Обычно, если один из двоих ненавидит другого, то это чувство взаимно.

- А что представляет собой Райгел в Рочестере? - продолжил он.

- То есть как?

- Любят ли его там?

- Да, он весьма популярен.

- Даже когда он сердит и нападает на людей, которые ему ничего не сделали?

Лайла нахмурилась.

- Как бы ты сказала, он любит морализировать? - продолжил Федр.

- Да нет, не особенно, - ответила Лайла, - как все.

Она стала раздражаться. - С чего это ты задаешь такие вопросы? Почему бы тебе не спросить об этом его самого? Вы же с ним друзья , не так ли?

Федр ответил: "Сегодня утром он вел себя довольно высокомерно, заносчиво, стал морализировать, так что я подумал, раз уж ты с ним хорошо знакома, то могла бы сказать мне почему."

- Ричард?

- Ему вроде бы не понравилось, что ты была со мной ночью.

- Когда это ты с ним разговаривал?

- Сегодня утром. Перед тем, как отчалить, мы с ним поговорили.

- Не его дело, чем я занимаюсь, - сказала Лайла.

- Тогда отчего же он так разгорячился?

- Я же тебе говорила, такое с ним случается иногда. Раздражителен. Да и любит он поучать людей.

- Но ты же ведь сказала, что он не особенно любит морализировать. С чего бы он стал так говорить о морали.

- Не знаю. Это у него от матери. У него все повадки от матери. Так он иногда и разговаривает. Но в душе он вовсе не такой. Просто раздражителен.

- Ну так тогда...

В глазах у Лайлы появилось действительно сердитое выражение. - Зачем тебе нужно знать все такое о нем? - спросила она. - Ты как будто ищешь улики против него.

Мне не нравятся твои вопросы. Слышать об этом больше не хочу. Я думала, он тебе друг.

Она стиснула зубы, и на щеках у неё напряглись желваки. Она отвернулась и стала смотреть за борт на бегущую воду.

По берегу прошел поезд по пути, наверное, в Олбани. Шум его вскоре прокатился к северу и затих. А он даже и не знал, что тут проходит железная дорога.

Чего еще он не заметил? У него было ощущение, что многое. "Секреты", говорил Райгел. Нечто запретное. Теперь наступала эпоха Атлантического побережья, совсем другая культура.

Поотдаль от берега появился еще один особняк, подобный тому, что Федр видел раньше. Этот был из серого камня, такой унылый и мрачный, как декорация для великой исторической трагедии. - Еще один из восточных баронов-грабителей, - подумал Федр. - Или его потомки... а может быть их кредиторы.

Он стал изучать вид усадьбы. Дом стоял в глубине большой лужайки. Все было на месте. Листья подобраны, и трава на газонах выкошена. Даже деревья аккуратно пострижены. Похоже было, что управляющий покорно и терпеливо работал здесь всю свою жизнь.

Лайла встала и сказала, что ей надо помыться. Она была сердита, а Федр не представлял, что можно теперь сделать. Он рассказал ей, как накачать воды для мытья. Она подобрала пустой пакет из-под крекеров, свою чашку и спустилась в люк.

На полпути вниз по лестнице она сказала: "Дай-ка мне свою чашку, я её помою".

Безо всякого выражения. Он отдал ей чашку, и она исчезла.

* * *

По мере того, как яхта уходила дальше, он продолжал смотреть на усадьбу, возвышающуюся среди деревьев. Она была огромной, серой и обветшалой, несколько пугающей. Они конечно знали, как подавлять дух.

Чтобы рассмотреть её поближе, он взял бинокль. Под купой дубовых деревьев у берега стояли пустые белые стулья вокруг белого стола. По их причудливому виду он предположил, что они сделаны из литого чугуна. Нечто в них передавало дух всей усадьбы. Жесткие, холодные и неудобные. Таков викторианский дух: в этом всё отношение к жизни. Они называли это "Качеством". Европейским качеством.

Преисполненным протокольным статусом.

Складывалось такое же ощущение, что и от проповеди Райгела сегодня утром.

Социальная структура, породившаяпроповедь на темы морали, и то, что создавали эти особняки, были одним и тем же. Это был не просто дух востока, это был викторианский дух. Федр не очень-то задумывался прежде об этом факторе, но эти особняки, лужайки и литая орнаментальная чугунная мебель не оставляли в этом сомнения.

Ему вспомнилась его учительница в выпускном классе школы, седая профессор Алиса Тайлер. В начале своей первой лекции по викторианской эпохе она заметила:

"Терпеть не могу преподавать этот период американской истории". Когда её спросили почему, она ответила: "Всё так мрачно".

Она объясняла, что викторианцы в Америке были нуворишами, у которых не было понятия, как быть со вдруг свалившимся на них богатством и ростом. Удручало их уродливое неблагородство, неблагородство тех, кто перерос свой собственный кодекс саморегулирования.

Они не знали, как относиться к деньгам. Вот в чем была их проблема. Частично это было вызвано промышленной революцией после гражданской войны. Состояния делались на стали, древесине, скоте, машиностроении, железных дорогах и земле. Куда ни глянь, нововведения создавали богатейшие состояния там, где прежде ничего не было. Из Европы вливалась дешёвая рабочая сила. Делиться богатством практически не вынуждали ни подоходные налоги, ни общественные кодексы.

Они рисковали жизнью, чтобы заполучить его, и не могли просто так расстаться с ним. Все так запуталось.

Хорошее слово "запуталось". Все спуталось, как завитки их резной мебели и замысловатый рисунок тканей. Викторианские мужчины носили бороды. Викторианские женщины носили длинные причудливые платья. Он представил себе, как они гуляют среди деревьев. Чопорные, трезвые. Все это была поза.

Он вспомнил престарелых викторианцев, которые были любезны с ним в детстве. Эта любезность доводила его до каления. Они стремились воспитывать его. И считалось, что их внимание пойдет ему на пользу. Викторианцы ко всему относились очень серьезно, и наиболее серьезно они относились к своему моральному кодексу, "благочестию", как они любили называть его. Викторианские аристократы знали, что такое качество, и очень четко определяли его для тех, кому меньше их повезло с воспитанием.

Он представил их себе за спиной у Райгела за завтраком сегодня утром, поддакивающих каждому его слову. Они бы поступили точно так же. То превосходство, которое сегодня утром утверждал Райгел, точно соответствовало позе, которую заняли бы они.

Её можно точно повторить, притворившись королем какой-либо европейской страны, предпочтительно Англии или Германии. Ваши подданные преданы вам и требовательны к вам. Вам следует проявлять уважение к вашему "положению". Не следует допускать проявления на людях своих собственных личных чувств. Единственная цель викторианца в жизни - это занять такую позу и сохранить её.

Замученные дети викторианцев часто называли их мораль "пуританизмом", но это лишь чернит пуритан. Пуритане никогда не были столь напыщенными, лживыми, цветистыми павлинами, какими были викторианцы. Моральный кодекс пуритан был таким же простым и неприкрашенным, как их дома или одежды. И в этом была определенная красота, ибо, по крайней мере в ранний период, пуритане искренне верили в него.