Очередь - Михаил Однобибл

Стоявший до сих пор тихо и только внимательно слушавший Хфедя вдруг схватил Егоша с учетчиком за одежду и стал тянуть друг к другу в меру детских силенок. Не понимая смысла происходящего (учетчик говорил шепотом, а сверщик загадками), но чувствуя разлад между дорогими и важными ему людьми, малыш без рассуждений пытался помирить их. Горбун не подвинулся к учетчику ни на сантиметр. Он снисходительно потрепал малыша по голове и сказал: «Хфедю благодари. Видно, успел к тебе привыкнуть. Жаль в первый же день лишать такого славного мальчугана ближайшего соседа. Впереди у него еще много разочарований. Сколько пролетело метелей, с тех пор как я пришел в этот двор таким же новоочередником! Легкая сутулость успела вырасти в горб и вот уже стала предметом торга». Егош криво усмехнулся и прикрыл веки от нахлынувших воспоминаний. О поисках учетчика в списке очереди он давно забыл.

Внутри подъезда, скрипя и щелкая, запела пружина. Дверь приотворилась на четверть и застыла, кто-то держал ее изнутри. И чей-то голос, учетчик со своего места не видел державшего, насмешливо проговорил: «Ты все мечтаешь, Егош? Скорей очнись и зови следующего, а то холодно, не май на дворе». Неожиданно наступил тот волнующий момент, когда далеко на этажах учреждения кто-то переступил порог заветного кабинета, очередь продвинулась на одно место вперед, и открылась возможность запустить в подъезд еще одного стояльца. Егош вскочил с ящика, выронив от волнения свиток очереди, он забыл, что держал его между колен. Но замешательство продолжалось миг. Горбун на лету поймал бумагу, лихо, со свистом развернул, припал глазами и звонко выкрикнул номер: «695!»

Однако его не услышали. Не только второподъездники, но все очереди учреждения Ко.5 роились и галдели под окнами, откуда вылетела и куда вернулась на прием в отдел кадров стоялица Тася, на эту минуту местная знаменитость. Соискатели смаковали и заново переживали все подробности ее сокрушительного падения и нового взлета, спорили о капризах своенравной фортуны. По толпе пробегали волны, над головами взлетали руки, что-то показывая, к чему-то призывая. Учетчика вновь поразило, до чего близко к сердцу принимал город всякую очерёдную мелочь. Егош громче выкрикнул номер, и опять никто не откликнулся на зов. Взгляды были прикованы к заветным окнам, к стене, к земле под ними. Все ловили улетучивающееся тепло следов происшедшего. «Как глухари на току!» – ругнулся Егош. По-стариковски кряхтя, спрыгнул с крыльца и побежал искать в толпе 695.

Дверь плавно прикрылась, проем сузился до щели, чтобы в здание поступало меньше холодного воздуха улицы. Но дверь продолжали держать открытой. До сих пор учетчик не видел, кто стоял за ней. И теперь, когда все препятствия исчезли, он, поддаваясь скорее зову неведомого, чем желанию проникнуть внутрь, заглянул в подъезд. Прямо перед собой он увидел сухопарого, чисто выбритого мужчину в белой нейлоновой сорочке с мельхиоровой запонкой на манжете. Одной рукой держа дверь и сильно щурясь, он благодушно-снисходительно оглядел учетчика. За мужчиной в тусклом свете подъездной лампы, даже свет луны ее перебивал, темнели смутные силуэты. «Ты, что ли, следующий? Ждать себя заставляешь», – с укором сказал придверник, сторонясь и пропуская учетчика. Учетчик ощутил слабое прикосновение, он понял, что это Хфедя, но не обернулся, напротив, ускорил движение. «Мне только спросить», – буркнул учетчик себе под нос так невнятно и тихо, что вряд ли его расслышали. Он глубоко вдохнул, опустил лицо и, как вор, шагнул в дверь. Пружина захлопнулась.

Он сжался в ожидании града вопросов и, возможно, ударов. Но тихо, тепло, покойно было внутри. В нагретом батареями сухом воздухе слышался запах старого бетона. На первом этаже, за дверью ближнего кабинета, отделенного от входа в подъезд коротким лестничным маршем вверх, слабо играло радио. Учетчик остановился сразу за дверью, давая глазам привыкнуть к потемкам. Лампочка в подъезде едва тлела, внутри закоптелой колбы висела холодная красная спираль.

В здании плотно стояла очередь. На пятачке у подъездной двери и выше, на каждой ступени лестницы, поднимающейся на этажи. Между перилами и жмущимися к стене очередниками оставался тесный проход, очевидно, для служащих учреждения, иначе как бы они попали в свои кабинеты. Самой людной была узенькая лесенка, ведущая вниз, на ней очередь стояла сразу в двух направлениях, уходила во мрак затылками и поднималась из него лицами. Никто из очередников не проявил интереса к учетчику. Едва дверь захлопнулась и доступ холода прекратился, все отвернулись и от входа. Очередь слабо копошилась в потемках. Стояльцы вернулись к неспешным, размеренным занятиям, какие только и возможны в такой тесноте. В углу, где очередь круто переламывалась, двое ужинали: держали на весу за железные ушки кастрюльку и поочередно черпали из нее, опуская лица в поднимающийся от пищи густой сытный пар.

Придверник, впустивший учетчика, отошел к стене под почтовые ящики. Учетчику нравилось, как от него празднично пахло тонким одеколоном и чуть-чуть винцом. Кажется, в минуты, пока он держал дверь, не холод был причиной его нетерпения, мужчина торопился закрыть ее, чтобы вернуться к прерванному занятию. Это было коллективное чтение какого-то письма. В центре группы читателей стоял седой, как лунь, старичок. Сжав мизинцем и безымянным пальцем угол свисающего вниз почтового конверта, он держал в скрюченных пальцах исписанные листы. Его руки старчески дрожали, глаза слезились и мигали от напряжения, он жадно водил взглядом по строчкам и беззвучно шевелил губами. Рядом тоже были всецело поглощены изучением письма. Все читали про себя. Когда старик переворачивал лист, изнутри выпала вложенная в письмо фотокарточка. Придверник мгновенно протянул к ней сложенные лодочкой ладони и бережно поймал на лету. Он словно боялся стереть пыльцу с крыльев бабочки. Что-то преступное проглядывало в лицах чтецов. Уж не служебную ли почту они тайком читали? Если так, то в подъезде не испытывали к служащим такого безграничного пиетета, как во дворе. Это обнадеживало.

Хотелось прилечь и уснуть в теплом уютном пристанище, а с утра на свежую голову пробиваться наверх. Однако страх пересиливал усталость. Учетчик понимал, что в любую секунду Егош с товарищами распахнут дверь и вытащат нарушителя из подъезда. До сих пор он не мог уйти от очереди, потому что поддавался беспечности. Теперь учетчик решил не медлить.

Щеголеватый придверник выглядел радушнее других. Учетчик был ему уже слегка знаком. Кроме того, мужчина и сам не мог не чувствовать себя нарушителем порядка, он погрузился в чтение чужого письма с таким интересом, какой проявляют только к запретному. Учетчик шагнул к стене под ступеньку, на которой стоял придверник, и спросил: «Могу я пройти без очереди? Мне только спросить».

Как ни тихо он говорил, головы всех повернулись к нему. Даже очередники с лестницы на второй этаж (уж им-то ничего не грозило, ведь он мог зайти в один из кабинетов первого этажа) отошли от стены, перегнулись через перила и вытянули шеи, чтобы видеть, кто говорит. Воцарилась тишина, на лестнице, ведущей вниз, оборвали на полуслове анекдот. «Ты серьезно? – спросил придверник, и было ясно, что он выразил общий интерес. – Какой же вопрос ты хочешь задать, если не секрет?» – «Не секрет. Дворовая часть очереди, думаю, без вашего ведома принуждает меня стоять в очереди и не выпускает из города. Вот я и хочу спросить служащих: имеет ли очередь право удерживать? И если нет, могу ли я получить официальный пропуск на выход из города?»

Учетчик растерянно смолк. Его слова потонули в хохоте. Смеялись все. Верхние стояльцы перевешивались через перила с риском свалиться. Раскаты многолосого хохота, визгливого и басистого, доносились из глубины лестницы, ведущей вниз. У самой двери, поддавшись общему веселью и утирая невольные слезы, смеялась редкозубым ртом старушка Капиша, она зашла по очереди в подъезд незадолго до учетчика. Красиво, от души смеялся придверник, скрестив на груди породистые длинные руки. Только маленький седой старичок остался серьезен. Послюнив конверт, он бережно запечатал письмо, вернул его в один из почтовых ящиков на стене и воззрился на учетчика.

Смущенный, но и ободренный общим весельем (наверно, его просьба была сущий пустяк, а он так смешно волновался) учетчик поднял ногу в тяжелом валенке и поставил на нижнюю ступень лестницы. Это движение не укрылось от старичка. Он сразу отделился от стены, вышел на середину своей ступени и преградил учетчику путь. Несмотря на дряхлый возраст в нем чувствовалась непреклонность, которую нельзя просто обойти или отодвинуть. «Я понимаю причину общего веселья, но не разделяю его, – заговорил старик тихим голосом человека, привыкшего к вниманию. – Вам смешно, что нас, прошедших огни и воды, пытаются надуть самой примитивной со дня сотворения очереди уловкой. „Мне только спросить!“ А как зайдет в кабинет, так там и останется. Очередь ведь не вправе самовольно открывать дверь даже для восстановления справедливости. Не тянуть же проходимца обратно крючком через замочную скважину. Согласен, что „мне только спросить“ – это смешно. Но вы не допускаете, что у этого простеца в запасе и другие, более тонкие ухищрения? А грубую шутку он отколол нарочно, чтобы уверить нас в своей простоте и усыпить бдительность, ведь смех расслабляет».