Дело возбуждено... (сборник) - Октем Эминов

Он наклонился, открывая ящик стола, но видел все, что сейчас делал завскладом. А тот, уверенный, что Бекназар занят поиском бутылки, лениво разрывал на части какую-то бумагу. Швырнул ее в корзину.

Бекназар сделал одновременно два движения. Достал бутылку с армянским коньяком и сразу же сделал шаг к корзине.

— Выпить есть что, но успеем ли, дорогой?

Когда рука Бекназара опустилась в корзину, нащупывая там бумажные лоскуты, Нерзи Кулов понял, что происходит что-то неладное.

— Не шути. Спина болит еще от той шутки…

— Шутки кончились, и маскарад кончился. — Бекназар говорил спокойно, торжествуя про себя. — Давайте познакомимся: Бекназар Хайдаров — инспектор уголовного розыска. Садитесь.

Бекназар едва успел наклонить голову, как над ней просвистела чугунная пепельница, врезалась в мягкую штукатурку, да так и осталась в ней торчать.

Дверь приоткрылась, и на пороге появился «второй», — помощник Хаиткулы. Завскладом сразу потерял волю к сопротивлению. Бекназар поручил «второму» препроводить Нерзи Кулова в милицию, сам же направился в бухгалтерию. Ни слова не говоря, потребовал у оторопевшего главбуха копии накладных. Тот сразу все понял, он даже не попросил у Бекназара документы, подтверждающие его право на эти действия. Бекназар поспел вовремя: все накладные, и настоящие и «липовые», оказались на месте. Он спрятал их в карман, а главбуху предложил:

— Пройдемте.

Бухгалтер все же не торопился — собрал со стола бумаги, аккуратно их сложил и запер в ящик стола. Ключ положил сверху, на видном месте. Его сослуживцы молча наблюдали за ним: бухгалтер уходит задолго до конца работы, да еще в сопровождении незнакомого человека… Их взгляды сверлили ему спину.

Хаиткулы в последние годы приучился курить. А в эти дни и вовсе не расставался с «Беломором», заставляя беспокоиться Марал. А друзья только качали головами: «Какой ценой достается ему выдержка и невозмутимый его вид!»

Вот и сейчас, после того как в милицию были доставлены все задержанные участники хищений, он сидел в своем кабинете и одну за одной извлекал из пачки крепкие папиросы. Не столько от них, сколько от накопившихся дел, шла кругом голова. Инспекторам, участвовавшим в операции, он поручил подготовить протоколы задержания преступников. Позвонил начальнику контрольно-ревизионного управления с просьбой провести ревизию на заводе.

Экспедитора, главного бухгалтера и сторожа завода после коротких допросов отпустили по домам, взяв с них подписки о невыезде. Основной разговор с ними еще предстоял… Серьезней дело обстояло с завскладом Нерзи Куловым: кроме обвинения в хищении, ему было предъявлено обвинение в сопротивлении представителю власти. Хаиткулы послал в прокуратуру одного из инспекторов для получения санкции на арест Нерзи Кулова и на проведение обыска в его доме.

В деле теперь было достаточно документов, чтобы наверняка знать, «кто есть кто», чтобы в открытую, без риска совершить ошибку, предъявить обвинения ряду работников винозавода.

Недавно прибавился еще один документ.

Выписка из протокола допроса:

«…20 ноября я, Шериклиев, привез с винозавода 95 ящиков водки. Пятьдесят из них — излишек сверх того количества, что указано в фактуре. Главный бухгалтер выписал мне две накладные за одним и тем же номером. В одной было указано 45 ящиков, в другой — 95 ящиков. Нерзи Кулов, завскладом, и главбух должны были „большую“ фактуру уничтожить, а в документацию завода положить другую. Вот как мы договорились: час мне давался для того, чтобы добраться до магазина, а еще час — ждать вестей от них, не случилось ли что плохое. В случае проверки, если бы она возникла в течение этого часа, я должен был сохранить фактуру на 95 ящиков и продавать их как обычно. Если же ничего плохого не произойдет, мне надо было уничтожить эту фактуру. Так я и сделал… Из денег, которые я выручил бы за проданные 50 ящиков водки, у себя я должен был бы оставить 150 рублей, а остальные передать завскладом. С кем он делил прибыль, я не знаю. Продавщицы моего магазина тоже ничего об этом не знали. О том, что водка не имеет положенных сорока градусов, узнал лишь после экспертизы, проведенной работниками милиции. Вывез бесфактурную продукцию с винозавода в первый раз.

Показания написаны собственноручно.

Подпись… (Шериклиев).

27. XI.197…»

Хаиткулы очень рассчитывал на этот документ. Он сыграет важную роль на очной ставке…

Хаиткулы размял кончиками пальцев очередную папиросу, думал он об экспедиторе — по всему видно, что прожженный плут, с такими трудно: хитрость лисы сочетается у них с наглостью волка. Смотря по обстоятельствам: то хвостом виляют, то клыки показывают.

Пришел «второй», и Хаиткулы обрадовался:

— Это ты, Талхат? Отлично. Есть о чем поговорить.

Талхату Хасянову не было сорока лет, но его лицо сплошь иссекли морщины. Те, кто не знал его жизни, объясняли это по-своему просто: не идет ему впрок пища… Но дело было не в пище — в течение одного года Талхат потерял и отца и мать сразу. Заботы о трех младших братьях легли на семнадцатилетнего подростка, который сам не учился, а братьев учил, сам ходил голодным, но их кормил досыта. Когда ему было двадцать четыре года, он экстерном закончил среднюю школу, а потом был направлен в двухгодичную милицейскую школу. (Его младшему брату было девятнадцать, и он уже учился в институте.) После окончания школы Талхат стал работать в Чарджоуском ОБХСС. Предельно исполнительный, он сразу завоевал там общее признание. Если ему поручалось дело, то можно было быть совершенно спокойным, что оно будет исполнено точно в срок. Правда, за Талхатом водилась одна особенность — он брался только за то, что считал важным. Поэтому сначала ему всегда надо было доказать, что поручаемое дело действительно необходимо. Когда Хаиткулы стал добиваться перевода Талхата в свой отдел из ОБХСС, кое-кто удивился:

— Если любишь, когда тебя подчиненные критикуют в глаза, то, конечно, бери его. Только потом не говори «вах» слишком часто. Но работает он за четверых, этого у него не отнимешь.

Хаиткулы не ошибся в новом работнике — Талхат оказался исполнительным и смекалистым. Хотя порой и норовистым.

— Пришел, Талхат? Абзы[6], нужен твой совет. — Хаиткулы усадил лейтенанта рядом с собой. — Экспедитор — важная фигура в этой компании, но с ним придется повозиться, как и с завскладом. Кузыбаев не такой простачок, чтобы после наших вопросов сразу же залиться как попугай. Но он вспыльчивый, в руках себя не держит. Тут у него и можно узнать все, что нужно.

Хаиткулы прикурил новую папиросу от той, что держал между пальцами:

— Что скажешь на это, Талхат?

Начальники угрозыска, которые занимали этот кабинет до Мовлямбердыева, беседовали с подчиненными по-другому. Сначала предлагали высказаться каждому (или своему собеседнику), а потом уже высказывали свое мнение и выносили решение. Это называлось коллегиальным решением вопроса. Хаиткулы, наоборот, выступал всегда первым, а потом предлагал: «Послушаем-ка вас… Выскажись ты!» Своим первым словом он как бы предлагал не соглашаться с ним, а спорить, раскрыть свое отношение к вопросу. Ему хотелось, чтобы каждый его коллега говорил только то, что думал, без всяких поправок на его суждение, говорил бы открыто и остро.

Талхат выслушал своего начальника и сказал:

— Кузыбаеву требуется время, чтобы понять, в какой он переплет попал. Мысли у него несобранны, вы правы, но только когда он психует, а потом он будет вполне в здравом уме… в здравом и ясном — тогда с ним можно будет говорить откровенно.

— Пожалуй, соглашусь с тобой… Я назначил прийти всем, кто нам нужен. Будешь вести разговор сам. Принесут санкцию прокурора, пойдете к Нерзи Кулову домой вместе с Бекназаром…

Капитан Мовлямбердыев расположился в углу своего кабинета, листая свежий номер журнала «Человек и закон», а Талхат приступил к допросу бухгалтера, который был вызван первым, к десяти часам утра.

Инспектор быстро записал фамилию, имя и отчество бухгалтера, год рождения, место работы, должность, прочел несколько фраз о том, что бывает за дачу ложных показаний или за отказ от показаний, то есть записал все то, что предусмотрено процессуальным кодексом в начале допроса.

Вопреки ожиданиям Хаиткулы первый допрос получился коротким. Бухгалтер, вид которого сегодня был еще болезненней, чем обычно, поднял низко опущенную голову:

— Если проигравший игрок не сознается в том, что он проиграл, он плохой игрок и конченый человек… Ты прав, сынок. Спрашивай обо всем. О чем знаю — расскажу, а если не знаю — скажу «нет». Руки у меня не чисты, признаю, но язык еще чист… Да и не хочется быть человеком, который встает со сна тогда уже, когда солнце поднялось к зениту.