От полюса до полюса - Майкл Пэйлин

В городском парке трава не скошена, но фонтан еще плещется. В городе несколько мемориалов. Одним из них является опаленное дерево с крестом на нем — местные жители полагают, что лес защитил их от худших последствий взрыва. Возле дерева три больших валуна, один из которых поставлен в память четырех деревень и 548 человек, эвакуированных в 1986-м, еще пятнадцать деревень с населением 3264 человека были эвакуированы в 1990-м. Еще двадцати двум деревням и 11 000 человек предстоит сменить местожительство в 1991 г. Надпись гласит: «В память деревень и человеческих судеб, сожженных радиацией возле Народичей».

Одной из самых грязных оказывается детская площадка, где уровень гамма-излучения в тринадцать — семнадцать раз превышает нормальный. Красные металлические сиденья свисают с карусели, ветер покачивает синие металлические лодочки, но никому более не позволено играть здесь.

Михаил, директор местной школы, приземист и упитан, лицо его нездорового серого цвета. Раньше в районе было 10 000 детей, рассказывает, теперь их осталось 3000. Двое из его учеников проезжают мимо на велосипедах, он останавливает их и знакомит нас. Мальчишки только что вернулись из Польши, из пионерского лагеря, им скучно, они отвечают отдельными словами, которые Михаил переводит следующим образом: «Дети посылают братский привет детям всего Соединенного Королевства». Он улыбается с гордостью и ноткой отчаяния. Я спрашиваю о том, насколько близость к Чернобылю влияет на детей. Он вздыхает и печально качает головой:

— Здесь не найдешь ни одного здорового ребенка.

Когда мы выезжаем из Народичей, Михаил с гордостью рассказывает нам об истории своего города, непринужденно перемежая повествование жуткими современными подробностями:

— Это мост через реку Уж, место самого сильного заражения.

Мы приезжаем в деревню Ноздрище, эвакуированную в прошлом году. Ни руин, ни опустошений, ни разрушений. Стройными рядами выстроились деревянные домики с крашенными краской рамами. Кругом цветы, и кузнечики порхают в пышных заросших садах. Жаркий, тихий, ласковый летний день. Однако посещавшие эту область ученые утверждают, что должно пройти 700 лет, прежде чем здесь снова можно будет жить. Трудно сказать, чему следует верить, ибо какое бы проклятье ни легло на эти деревни, оно тем более страшно, что его невозможно увидеть. Рассказывают, что именно такой должна стать земля после ядерной войны — благой, улыбающейся и мертвой.

Целый год воздействия непогоды не смог изгнать слабый запах дезинфекции из небольшого и заброшенного родильного дома. На приклеенном к стене плакате американский «шаттл» кружит вокруг Земли, а под ним единственное слово: «Нет!» Лежит инструкция по вскармливанию грудью, листы ее подточены мышами, стоит гинекологическое кресло, стеллаж с медицинскими картами, а в углу вывалившийся из рамы портрет Ленина прячется под грудой стеклянных пластинок и шприцев. Учитывая, что нам не советовали задерживаться здесь, мы идем по деревне дальше. Я замечаю две фигуры в переулке по одну сторону главной улицы. Одна из них весьма пожилая леди по имени Хима, другая — ее племянница. Химе девяносто лет, она отказалась покидать деревню. Она говорит, что после катастрофы ее пытались выселить целых пять раз, но она слишком стара и больна, чтобы переезжать на новое место. У нее осталось только одно желание — умереть в том доме, в котором она родилась, но теперь он огорожен колючей проволокой, поэтому она остается удочери. Теперь кроме этих людей в Ноздрище никто не живет.

Далее по дороге, возле деревни Новое Шарно, радиационный детектор впервые подает голос.

— Будьте внимательны, — говорит Михаил, — здесь очень высокая радиация.

Эта деревня была эвакуирована в 1986 г., сразу после взрыва и пожара, и деревенская лавка утопает в высокой траве. Внутри нее мешанина из поломанных полок, брошенных товаров, битых бутылок.

— Здесь была паника, — без всякой необходимости поясняет Вадим.

Мы проезжаем назад через Народичи, мимо домов, двери которых, как и в Новом Шарно, Ноздрище и еще сорока деревнях одного только этого района, скоро навсегда скроет трава. А всякому приезжему будут сообщать о тех опасностях и угрозах, о которых жившие здесь прежде люди узнали только тогда, когда было уже слишком поздно[12].

По прошествии двух с половиной часов оказавшись в Киеве, я вновь удивляюсь тому, насколько щеголеват этот город по сравнению с Ленинградом или Новгородом. Русский автор, составлявший Insight Guide, связывает это с Чернобылем. «Жуткие последствия трагедии заставили многих жителей Киева и других городов внимательнее посмотреть на себя. Киев стал чище, не только потому что его улицы теперь каждый день по два раза поливают водой, осознав непрочность своего бытия, люди переменились».

День мы заканчиваем под кирпичными сводами уютного подвальчика на Андреевском спуске, напоминающей Монмартр улице, полной кафе, магазинчиков и мест собрания студенческих компаний. Блюда самые лучшие из того, что нам довелось есть в Советском Союзе: армяно-грузинская кухня — кебаб, тушеный кролик, баклажан и салат с луком. Великолепное джазовое трио — бас, скрипка и фортепьяно — исполняет местную музыку и хорошо поданную классику. Водка льется рекой. Вечер оказывается одним из самых удачных и, в известном смысле, единственно возможным способом пережить то, что мы видели сегодня.

День 36: Из Киева в Черкассы

Будильник поднимает меня в шесть. Сегодня воскресенье, однако у нас день рабочий, поскольку мы продолжаем свое путешествие на юг. Мы плывем по реке в Черкассы на «Катуни», 215-футовой барже, выкрашенной в канареечный цвет и везущей бутылки, ткани, спортивный инвентарь, одежду, детские стульчики и электрооборудование в расположенный на Черном море порт Херсон.

«Катунь» — баржа норовистая. В следующем году ей исполняется сорок лет, и интерьер ее выполнен в большей степени из дерева, чем из пластмассы или вездесущей формики[13]. В одной из кают имеются письменный стол и кресло, старый дубовый гардероб и эмалевая раковина, а в алькове располагается на первый взгляд самая уютная кровать в мире. Сидя за столом и выглядывая в иллюминатор, я представляю себя Джозефом Конрадом, хотя плакатик с фотографией крепких ребят из футбольной команды «Металлург» (Запорожье) над моей головой не вполне соответствует романтическим иллюзиям.

На мостике располагается большой и симпатичный корабельный штурвал, можно познакомиться и с атласом акварельных речных карт. Общий облик Советского Союза настолько складывается из больших официозных пространств и безликих зданий, что с искренним удивлением обнаруживаешь теплые, интимные и дружеские уголки, подобные «Катуни». Мы неспешно, на десяти узлах, проплываем под мостами Киева, оставляя позади удивительную панораму барочных церковных башен, беленых стен, малахитово-зеленых стен и шпилей, всегда увенчанных золотом.