Пятерка Мечей - Наталья Солнцева

Он выключил верхний свет и оставил только ночник. В доме было очень тихо. За окном густыми хлопьями падал снег. Санкт-Петербург медленно засыпал в мерцающем свете старинных фонарей.

Артем почти до утра обдумывал, как ему подступиться к Динаре. Придется использовать традиционный путь – беседы с жильцами театрального дома. Вероника Лебедева дама приметная, вдруг, кто-то ее видел, узнал? Мало ли, что может выясниться?

Еще он должен встретиться с Дмитрием Никитским, завтра же. Те сведения, которые ему удалось раздобыть со стороны, особого интереса не представляли. Люди, знавшие Никитского, характеризовали его только с положительной стороны, – умный, интеллигентный, успешный руководитель, честный партнер, душа компании, любимец женщин, заботливый муж, хороший приятель. Но именно он, в тот последний для Авроры Городецкой вечер, провожал ее домой. Или на тот свет?

Черт! Нельзя зацикливаться на одном подозреваемом, – это Артем знал по опыту. Потом очень трудно заставить себя съехать с проложенной колеи и следовать по рыхлой целине. Ну, что ему дался этот Никитский?! Неужели, он подсознательно ему завидует, так же, как его друг Мерцалов? Да нет, не стоит возводить на себя напраслину…

А может, это Мерцалов убил Аврору? Приревновал и убил?

К утру Артем окончательно запутался, переутомился и задремал. Ему снились карты: казенный король, тузы, тройки, семерки и ехидно улыбающаяся Дама Пик…

Поток автомобилей был похож на разноцветную реку, текущую меж высоких берегов. Шел редкий снежок. Дома и дворцы казались фарфоровыми в бледном свете дня.

Юрий Салахов вел свой новенький «мерседес» в крайнем правом ряду и улыбался своим мыслям. Он вспоминал, как Анна провожала его вчера вечером, после позднего ужина. Она стояла в прихожей, тихая и вся светящаяся изнутри загадочным светом. Вот этот-то свет и лишал его рассудка в сложных и непонятных отношениях с госпожой Левитиной. Он бы никогда не поверил, что сможет увлечься женщиной, намного старше себя, одинокой, довольно обыкновенной внешности… Юрий придерживался мнения, что если женщина так и не вышла замуж, значит, она никого не смогла привлечь по-настоящему. А подбирать «залежавшийся товар» не в его правилах. Что он, хуже других?

Юрий глубоко вздохнул и включил магнитофон погромче. Из динамиков лилась музыка Доменико Чимарозы,[18] которая нравилась Анне. Молодому человеку казалось, что она сидит в машине рядом с ним, задумчивая, углубленная в себя. Когда она становилась такой, у Юрия шел мороз по коже. Почему? Их отношения состояли из сплошных загадок. С Анной все было не так, как с другими, – к ней нельзя было примерить готовые одежды. Ее могла заинтересовать только эксклюзивная модель.

Господин Салахов был весьма, весьма обеспеченным человеком. Он многое мог себе позволить, а тем более имел все возможности угодить женщине, которая царила в его сердце. И все же… У него едва ли не впервые в жизни возникла проблема с подарком! Несколько недель он вынашивал идею подарить Анне что-то в первых числах декабря. Декабрь был его любимым месяцем в году. В декабре происходили все самые значительные события в его жизни, – в этом месяце он родился, стал владельцем нескольких фирм, заключил самый выгодный контракт, приобрел новую машину… Ему хотелось сделать декабрь еще более значимым, – хотя бы исподволь, завуалировано, но объясниться с Анной, преподнести ей памятную вещь, которая всегда бы говорила ей о нем, Юрии Салахове.

Он объездил десятки магазинов, но так и не смог выбрать что-то оригинальное, достойное Анны Наумовны, способное вызвать восторг в ее холодных глазах. Наконец, буквально вчера в одном из антикварных салонов ему попалась шкатулка для драгоценностей, – изящная вещица, украшенная позолотой и эмалью. Продавец долго уверял его, что это «восемнадцатый век, ювелирные мастерские императорского двора!»

– Вещица, конечно, не царская, но очень благородная! Такую никому подарить не стыдно! – уговаривал он Юрия, что в общем, было излишне. Потому что Салахов сразу решил, что купит эту шкатулку для Анны, сколько бы она ни стоила.

Он мог, не мудрствуя лукаво, преподнести ей ювелирное украшение с бриллиантом, как было распространено среди «новых русских», но отказался от этой идеи. Ему не хотелось выглядеть перед ней «крутым бизнесменом» или «буржуем»: он желал показать ей, как тщательно и с каким чувством он выбирал для нее подарок, подчеркнуть неповторимость и особые, ни на что не похожие блеск и шарм его к ней отношения.

Заплатив немалую сумму, Юрий из магазина сразу поехал на Невский, к знакомому ювелиру. Там он заказал миниатюрную золотую брошь в виде цветка лилии, на стебле которой велел выгравировать надпись, – SILENTIUM AMORIS – что в переводе с латыни означает «Молчание Любви».

Любит ли он Анну? Юрий не мог однозначно ответить себе на этот вопрос. Он просыпался и засыпал с мыслями о ней, но не как о женщине, – вернее, он не связывал это с сексом. Чувственная страсть к Анне преломлялась в его сердце, превращаясь в нечто неизведанное, какое-то сладостное опьянение. Он стал его пленником, утопая все сильнее в его медовых глубинах. Находясь рядом с Анной, он словно окунался в ее ауру, волнующую и тревожную, полную колдовских видений и странных, диких желаний. Он хотел бы проникнуть в ее душу, чтобы напиться того божественного нектара, питающего ее воображение, в которое она не допускала его. Стремление познать ее жуткий, изощренно-прекрасный мир оказалось сильнее плотского влечения, сильнее всего, что Юрию до сих пор приходилось испытывать. Он словно надышался гашиша, после чего свежий воздух потерял для него былую прелесть.

Черт! Возможно, у него проблемы с психикой. Недаром с ранней юности Салахов жадно зачитывался Фрейдом, Юнгом, Леви и другими подобными же авторами. Его сжигали изнутри клубки противоречий, в которых он не мог разобраться без посторонней помощи. Отчасти поэтому он с наслаждением отдавался бурной стихии деловой жизни, бизнеса, – рискованные финансовые операции, сложные взаимоотношения с партнерами, сделки «на грани фола» связывали часть его неистовой энергии, охлаждая этим кипящее жерло огненной горы.

– Ты настоящий Салахов! – с гордостью говорил его дед Платон Иванович, могучий старик, полный сил, которые он так и не успел исчерпать.

Кряжистый, основательный, непоколебимый, как волжский утес, с истинно русской, широкой и щедрой натурой, настоящим купеческим размахом, с молодецкой, богатырской удалью, дед был настоящим главой рода. Юра души не чаял в «дедуле», как он называл Платона Ивановича до самого последнего дня. Сама смерть старика казалась ему нелепой, трагической случайностью, которая не должна была произойти. Годы не подточили железного здоровья старшего Салахова, который своей живостью и кипучей деятельностью далеко превосходил любого молодого. Наверное, поэтому его кончина обрушилась на Юрия подобно грому небесному.

«Настоящий Салахов» – это и льстило молодому человеку, и пугало его. Дело в том, что в здоровом и крепком роду Салаховых крылся один-единственный, но страшный изъян: изредка, именно по мужской линии, – как считалось, – появлялись в их семье душевнобольные. Это было тайной за семью замками, «семейным проклятием», о котором никто не должен был знать. Маленьким мальчиком, Юра подслушал разговор деда со своим единственным сыном, Арсением.

– Ты, Сеня, приглядывай за мальцом-то! Помнишь, какая напасть над нами тяготеет? То-то! Гляди, не проворонь беду!

Из дальнейшей беседы мальчику стало понятно, о чем предупреждал сына Платон Иванович, и чем это может обернуться для самого Юрия. С тех пор, нет-нет, да и засядет в его голове мысль, от которой волосы становятся дыбом: «А вдруг, я сумасшедший?»

Разные странности характера, на которые другие дети не обратили бы никакого внимания, приводили Юрия в панический ужас. Он вглядывался в себя, в свое сознание, в свой внутренний мир в поисках страшных симптомов. И, как водится, то и дело находил их. «Ищите и обрящете»! Сей библейской мудрости маленький Юра не знал и продолжал копаться в своих переживаниях, в своих размышлениях и юношеских снах, полных обычных для его возраста фантазий. Эти фантазии приводили его к мысли, что с ним не все в порядке, он гнал их от себя, пытался отвлекаться то одним, то другим. Насильственное же избегание самого себя превращало его жизнь в утомительную борьбу, порождающую жуткие видения, в которых львиную долю занимали картины одинокого угасания в больнице для умалишенных. Этих своих страданий Юра не мог поведать никому, ибо они могли выдать его, подтвердить страшный диагноз, который он время от времени ставил себе.

Только когда Юрию перевалило за двадцать, он с большим трудом смог преодолеть навязчивое состояние «тайного помешательства» и начал жить более-менее спокойно. Отдаленные всплески страха, – это все, что напоминало о былых бурях отчаяния и паники. Но они, эти всплески, все-таки были.