ООО «Кремль». Трест, который лопнет - Андрей Колесников

Майдан-2004 тоже был успешным ответом на российские политтехнологии. Ответом неожиданным и, судя по тому что Россия спустя девять лет наступила на те же грабли, ударив ими по голове все того же Януковича, казавшимся неубедительным. Украине пришлось еще раз нажать на клавишу Enter, чтобы прояснить ситуацию на постимперском пространстве. Да, это уже независимое государство. Да, тяготеющее к Европе, по крайней мере в долгосрочном историческом горизонте.

Да, революция здесь останется по Троцкому перманентной, пока не закончится логическим образом. Да, перевести через Майдан российские политтехнологии не удастся. Залить деньгами и эту проблему, как привыкло действовать расточительное российское руководство, не получится. Деньги, как это бывает практически во всех случаях тотального заливания, пропадут.

В России неправильно измерили не только продолжительность и энергетический заряд украинской революции. В России недооценили и украинский национализм, который естественным образом попер организованной силой, присосавшись к протесту гражданской нации.

Ровно так же действовали и действуют националисты в России, въехав в политику, как блоха на собаке, с помощью гражданского протестного движения, совсем не националистического по духу.

Это еще и иллюзия управляемости происходящего. Но в нынешней системе, где низы не распознают команд сверху, власть не управляет толком внутренней жизнью, что уж говорить об Украине и попытках по лекалам прошлого века восстановить территории геополитического влияния, не имея на то ни политических, ни моральных, ни финансовых ресурсов.

Что же до Януковича, то, похоже, он так и не оценил – благодаря гипнозу с Востока, который, судя по всему, продолжается, – масштаб бедствия. Ему бы построить «круглый стол» по образцу польского 1989 года. Но только делать это надо вовремя: когда тогдашние польские власти пошли на переговоры с оппозицией, ей это уже не очень было нужно.

Потому что она и была реальной властью.

2013 г.

Без вождей

Украинский Майдан, развернувшийся в революцию (или смуту – термины пока не так важны) по формуле Василия Розанова «Русь слиняла в три дня», обнаружил кризис лидерства. Под булыжниками оказался не пляж, как во Франции-68, а пустующее лидерское поле.

Это, с одной стороны, свойство практически всех революций на постсоветском пространстве, а с другой – черта современного мира, где, кроме г-жи Меркель, практически не осталось лидеров, способных формулировать правила игры.

И Россия здесь не исключение. «Безальтернативность» Путина лишь следствие отсутствия свободных выборов и конкурентной политической среды. Что, впрочем, не означает, будто в его отсутствие на головы приятно удивленного электората как из рога изобилия посыплются внятные и ответственные политики.

И еще один нюанс.

На территории «исторической Руси» лидеры, потенциальные и бывшие, нередко находятся в тюрьме.

Что иной раз добавляет им харизмы. Только в условиях не до конца провалившегося постреволюционного авторитаризма путинского типа Михаил Ходорковский, допустим, предпочитает пока находиться в Европе. А в условиях постимперской революции Юлия Тимошенко имеет шансы стать президентом.

Тем не менее где они и кто они, эти лидеры на той же Украине? Виктор Ющенко, харизматик эпохи первой революции, исчез с радаров. Его визави Виктор Янукович просто исчез. И возникнуть теперь может в самых неожиданных (точнее, ожидаемых) местах – в номенклатурном пригороде Минска или на Рублево-Успенском шоссе, рядом с другими провалившимися лидерами провалившихся режимов.

Притом что украинский протест, как и любое стихийное оппозиционное движение последнего времени, в высокой степени деперсонифицирован, природа не терпит пустоты. Поэтому на авансцене возникают персонажи вроде Дмитрия Яроша из «Правого сектора» – политическое явление той же природы, что и, для примера, Марин Ле Пен во Франции.

Нет более выгодной позиции сегодня в любой точке земного шара, чем национализм или – в зависимости от места в истории с географией – постимперская ностальгия.

На выходе, кто бы ни выбивался в лидеры на постсоветском пространстве, и Украина тому пример, идет противостояние правоконсервативной и левоимперских сил. А у центристских – праволиберальных и леволиберальных политических направлений – не так много шансов на то, чтобы стать доминирующими силами. Однако лидер, исповедующий центристские взгляды, но обладающий личной харизмой, вполне может выйти вперед в будущей электоральной гонке.

Революция – время экстремалий. Поэтому националисты идут против тех, кто группируется в защиту еще недоснесенных памятников Ленину. И это еще один симптом того, что советская империя, несмотря на то что она уже почти четверть века не находится на карте, до сих пор продолжает разваливаться: процесс не закончен, он остается весьма болезненным. И многое определяет в том числе и в характере лидерства.

Еще одна волна «догоняющей революции» (определение Юргена Хабермаса) на Украине ввиду разновекторности интересов революционной толпы вовсе не обещает разношерстной тройке Кличко – Яценюк – Тягнибок прекрасного политического будущего.

Равно как не обещает она такого будущего и Тимошенко. Впрочем, чрезвычайно неоднозначный, но богатый политический и управленческий багаж Тимошенко вкупе с тюремной историей может реинкарнировать ее харизму. Не будь тюрьмы, она, скорее всего, как и Ющенко, стала бы исчезающим лидером.

Жидкий революционный хаос неизбежным образом переходит в другое агрегатное состояние и затвердевает. Поэтому и лидер обязательно появится. Но опять-таки едва ли тот, кто сможет объединить всю Украину.

Площадь выдвигает своих лидеров. Но не всегда они оказываются фигурами, соответствующими запросам легальной электоральной политики. И наоборот, не всегда оказываются лидерами и те, кого можно назвать вождями.

Феномен лидерства на постсоветском пространстве сегодня – это выбор фигуры, которая устраивала бы и улицу, и традиционного избирателя, и онлайн, и офлайн. В мае на примере Украины мы увидим действующую модель того, как новая механика лидерства станет работать спустя некоторое время и в России тоже.

2014 г.

Двойной удар

Украинский кризис был обложен словами-фантомами, отчасти потерявшими смысл, отчасти используемыми каждой стороной многовекторного конфликта по своему усмотрению. «Легитимность». «Фашисты». И – «бандеровцы».

Все, кто не за присоединение Крыма, – «бандеровцы». Все, кто вышли на шествие против войны, вся золотушная московская интеллигенция, все креаклы и хипстеры – «бандеровцы». «Жиды», продавшиеся «бандеровцам», – самый пикантный оксюморон нашего времени. Как это новое общественно-политическое явление определил коллега Леонид Гозман: «жидобандеровцы».

Особенно пикантно звучит квалификация новой власти в Киеве как «хунты» и «неонацистов» в устах теоретика «консервативной революции», ультраправого идеолога Александра Дугина, публикатора зарубежных околофашистских теоретиков. Понятно, что он не ставит из конъюнктурных соображений знак равенства между нацистами и фашистами, но странным выглядит в устах столь солидного знатока ультраправой бормотологии разведение по разным смысловым углам этих близких друг другу понятий.

Слово «фашизм» используется всеми сторонами как синоним всего плохого. В Киеве – «фашисты», в Москве – тоже. И то и другое – некоторая натяжка.

Украинский национализм не является доминирующей силой киевской революции. Он присутствует в ней в той же степени, в какой и в российском оппозиционном движении. Русские националисты тоже пытались въехать в большую политику на демократической и либеральной протестной волне 2011–2012 годов.

Понятно, что символика украинского национализма и его персонификация более четкие, чем в России. Классика русского фашизма Константина Родзаевского с его «Слава России!» у нас вряд ли кто-то помнит и даже знает. А Бандера с его «Слава Украине!» – вот он, как на ладони: хочешь – мифологизируй его, хочешь – пиши реальную историю. Персоналистский режим в России тоже нельзя назвать фашистским – несмотря на корпоративизм и православный чекизм отдельных представителей госкапиталистического истеблишмента.

Особенно характерны для нынешней ситуации танцы вокруг понятия «легитимность», оторвавшегося от материнской юридической платы чрезвычайно далеко. Что неизбежно в ситуации столь мощной турбулентности уже мирового масштаба.

С точки зрения международного права, которое поддерживает и территориальную целостность государств, и право наций на самоопределение, крымский референдум может быть признан и легитимным, и нелегитимным.