Гори, гори ясно (СИ) - Вран Карина

Когда мы выскочили из квартиры, Катя шарила по полу в поисках ключей и что-то бессвязное бормотала под нос.

Я присел на корточки, протянул соседке обещанный стакан воды. Взглядом указал овиннику цель для обнюхивания.

— Котик! — заулыбалась скрипачка, точь-в-точь как пьяная.

— Ага, котик, — согласился. — Непослушный, выскочил вот. Попей, ладно?

Сам же вопросительно уставился на шерстистого. Тот махнул хвостом и потрусил к нашей двери.

— Нагулялся? — сказал сурово, глядя на Катю. — Еще чуть-чуть потерпи, пожалуйста. Я его домой загоню и вернусь.

И отправился выслушивать вердикт главного по вынюхиванию. На секунду перед глазами встала картинка из деревенских впечатлений, как Кирилл подхватывает на руки Лидию и уносит на руках от неясной и явной одновременно угрозы.

Мы с Катей не в тех отношениях. Мы вообще не в отношениях, привет-пока не считается. Тащить в квартиру малознакомого человека — это не тоже самое, что котика с помойки приютить. Кхм... Про котика!

— Что почуял? — стоило двери захлопнуться за моей спиной, спросил у Кошара.

Чужая-то она мне чужая, но я уже вписался в происходящее. И оно, происходящее это, не нравилось мне с каждой минутой все больше.

— Цапнули девку, как пить дать, — хлопнул хвостярой шерстистый. — Мертвячиной-вурдалачиной от ней несет. И ты бы с ними, погаными, не водился. А еще...

Что-то стукнуло и покатилось по полу в кухне.

— Не в дому, не в дому, не в парадной, — зачастил Мал Тихомирыч еще до того, как выскочил в прихожую. — В парадную Катерина такой уже вошла... Маломощной да малокровной. То не у нас, то где-то...

— Уходила с вечера она нормально? — перебил парадника.

Про то, что соседка играет где-то по ночам, я помнил.

— Не испитой утопала, верно, — подтвердил Мал Тихомирыч. — Токмо горячку не пори, а? Ты, Андрей, в дела вурдалачьи не лез бы, а не то...

Не дослушал. Выскочил за дверь.

«О, он не бьет фужеры», — спокойный голос Бартош зазвучал в ушах, как вживую.

«Фужер должен быть со стучащим моторчиком, клять», — а это уже голос Шпалы.

И зрелище упыриной лежки перед глазами...

Сколь малое отделяет «неразбитый фужер» от бездумной, жадной до крови твари? А от трупа?..

Ярость всклокотала, что лава в недрах вулкана. С рассвета злости во мне накопилось — не вычерпать, и вся эта злость забурлила, требуя выхода.

А еще я наконец-то понял чуждость кровопийц, бездонную пропасть между ними и теми, в ком течет теплая кровь — пропасть, по которой струится алая река.

В речах упоминание рациона вурдалаков выглядело странным и неприятным, но далеким, как предрекаемый апокалипсис. Если кто думает, что конец света — это часть модных веяний современности, пусть, например, про Рагнарёк почитает.

Или, чтобы далеко не ходить, может попробовать к корням приобщится. Вот, кстати, о птичках:

Которая птица всем птицам мати?

А Стратим-птица всем птицам мати.

И живет она на Океане-море,

И вьет гнездо на белом камене...

Мне как-то отец про эту женщину-птицу из стародавних славянских сказаний рассказывал, запомнилось. Параллельно рассказу он украшал меня зеленкой по следам славной битвы с пацанами из соседнего двора.

Вступился за пернатых, называется: эти юные дарования подманивали голубей хлебными крошками, а потом швыряли в птиц камнями. Один на шестерых — такая получилась арифметика. Финал баталии был неочевиден: нас разогнала дворничиха.

Тогда-то поучительным тоном вместо выговора па завел речь о птицах в славянской мифологии. О ладье с корабельщиками, о буре великой, о птице, что моря колеблет. О немом отроке, что кинулся в воду, принеся себя в жертву, а после вернувшимся в родной острог — статным и звонкоголосым. Краснословом, к которому на выучку ходили все сказители Беломорья. О Крылат-камне, подле которого упокоился парень...

«Когда Стратим вострепещется во втором часу после полуночи, тогда запоют все петухи по всей земле, осветится в те поры и вся земля».

Понимай, как знаешь.

Тогда я не получил нагоняй за драку, из чего извлек вывод, что все сделал правильно. И что братьев наших меньших обижать никак нельзя, пусть и кое-кто из них способен сам за себя постоять.

Удивительно, как много мыслей и воспоминаний может промелькнуть в краткий промежуток времени между открытием двери и закрытием ее же с другой стороны.

Катю я обнаружил все там же, на кафельном полу. С глупой улыбкой она поглаживала входную дверь и бормотала: «Откройся... Я пришла... Откройся».

Скрежетнул зубами. Больше всего мне хотелось устроить для того, кто раззявил рот в сторону моей соседки, петушиные песни с ярким солнечным светом. Если не хватит солнышка, то своим огнем «подсветить» эту мертвячину изнутри и снаружи.

Загвоздка в том, что для подсветки сначала нужно выяснить личность мертвячины. Как показала практика, следователь из меня не ахти. Правовой же вопрос: обоснована ли «обратка» за укус моей соседки — не волновал меня ни чуточки. Как-то даже мысли об этом в голову не пришло.

Я дошел до распластанной девушки, обогнул туловище, что тут же потянулось обнимать мою штанину. Вставил длинный ключ с насечками в злосчастный замок. Присел, стряхнул ручки-веточки, тонкие и слабые, со штанов, переложил одну руку себе на плечо. Обхватил за талию и приподнял жертву вурдалачьей жажды.

Катя была точно манекен, вертите, как хотите, несите, грузите... Я и сгрузил, как добрался до комнаты скрипачки. По пути пришлось перешагнуть подозрительную лужицу на грязном полу, пройти мимо пыльного зеркала, покривиться от кислых запашков с общей кухни, отпереть еще один замок, уже на двери в комнату. И порадоваться, что не столкнулся с прочими жильцами этой густонаселенной квартирки.

— Катюш, — мягко позвал «манекен», усаженный на узкую кровать так, чтобы спина опиралась о стену. — Ты после работы с кем-то встречалась? Кто-то, может быть, тебя провожал?

— Не-ет, — расплылась в улыбке девушка. — Не-ет. Я дома!

«М-да, достучаться до разума будет непросто», — подумал и огляделся.

Чистенько, но бедненько, кажется, так говорится? Или наоборот? Не суть, было чисто (на контрасте с грязью в прихожей это бросалось в глаза) и бедно. Платяной шкаф, комод, стол с парой стульев видали если не царя-батюшку, то ранний период СССР точно застали. Все вещи убраны (вот у меня вечно что-то где-то валяется), кроме кружки на столе.

Подошел поближе, заглянул. Пустая, чистая посудина. Подхватил ее и выскочил за дверь. Ключи снова спрятал в карман.

Снова заскочил к себе, поручил Кошару сделать крепкого и сладкого чаю — в Катиной кружке сделать. Она и привычна, и меньше вопросов, если что.

— Я в магазин, — призадумался. — И в аптеку, пожалуй.

Когда к ссадинам и синякам добавлялись порезы (всякое случалось в моем веселом детстве), меня откармливали виноградом и гематогенками.

— Яблоко зерненое погляди там, — внес свою лепту насупленный Мал Тихомирыч. — Слыхал я, ладно оно для сотворения крови. Рдяное к рдяному, агась.

— Родия? — непонятно для меня переспросил Кошар. — И плод граната, яблока зерненого, и молнию лилово-рдяную, шаром летящую, так называли в давности. Вслушайся, к Роду звучание, а Род...

Парадник и овинник оба запрокинули головы вверх, к небу. Или, точнее будет сказать, к потолку, поскольку от неба нас отделяли несколько перекрытий и крыша.

— Крайне познавательно, спасибо, я пошел, — отсалютовал нечистикам и помчал за покупками.

Алая пелена за суетой и покупками сошла на нет, и обратно в Катину комнатушку я уже заходил спокойно. Выложил на стол содержимое пакетов, а чашку с чаем всучил придремавшей прямо в сидячем положении девушке. Растолкал ее перед этим, мне от спящей никаких ответов не добиться.

— Кать, постарайся, это важно, — попросил соседку, придерживая руку с кружкой, чтоб не пролила и не обожглась. — Ты с работы прямо домой поехала? Или где-то останавливалась? С кем-то говорила?