Разговоры с мёртвыми - Денис Ядров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жека смеётся, зелёные змеи танцуют джигу у него под носом.
Из соседней комнаты выходит Иваныч. В руках у него две кружки с тёмным чаем, от них поднимается пар. Хмурясь, он обращается к Архипу:
– О чём разговор?
Архип морщится, делает неопределённый жест рукой.
Иваныч ставит кружки на стол:
– Разбирайте.
Жека тянется за кружкой, Архип встаёт и подходит к столу. Иваныч вновь растворяется в комнате. Возвращается с ещё двумя кружками и пакетом пряников.
Пьём чай. У меня такое впечатление, что глотаю концентрированную заварку, от неё вяжет во рту и перехватывает дыхание.
– Иваныч, а чай у тебя чефир настоящий, – произносит Архип. – Привычка?
Иваныч сдвигает брови на переносице.
– Какой там чефир? Ты не знаешь, какой настоящий чефир. Это, когда маленькую пачечку, вот как раньше были, со слоном, на кружку завариваешь. Вот это чефир.
Иваныч делает большой глоток.
– В дни моей юности отец просил ему чефир заварить. Так у него специальная кружка железная была, и к ней ручка длинная приварена. Вот в неё пачку высыпаешь, минут пять держишь. А вонища, это не высказать. Достал, верхонкой закрыл, дал настояться. И вот батя пьёт, сердце работает.
Иваныч неуклюже улыбается.
– А ты говоришь «чефир». А как блатные гоняют? Мы по этапу ехали, казалось бы, подожди немного, нет – надо именно сейчас дымить. Они носки какие-нибудь подожгут. А там по типу купе сделано, только решётки везде, а не двери. И видно всё, и запахи все сразу разносятся по вагону. А они коптят вовсю. Вонь стоит, дым. На пол ложишься, чтобы хоть дышать немного. А ты «чефир» говоришь.
Архип с интересом следит за Иванычем. Жека хотя и делает вид, что ему разговор безразличен, навострил уши, прилипнув губами к кружке.
– А ещё менты издевались. Не кормят по три дня, а потом селёдкой как накормят и пить не дают. Мы тогда собираемся в одну сторону все и начинаем поезд раскачивать. Страшно. Менты сразу гонор теряют, дадут воды, и в туалет не пускают. Бабам хорошо, они сели, облегчились, моча в коридор вся вытекла. Если что, тряпкой вытрут. А мужикам хоть на стены лезь. И мы снова поезд раскачиваем. И так всю дорогу. Издеваются над нами.
У Иваныча грустный взгляд, губы тонут в щетине.
– И в туалет по-большому не сходить. Вроде хотел, сел, а на тебя эта морда с автоматом смотрит. Говоришь: «Отвернись, куда я сбегу?» А он молчит и смотрит. Сразу всё желание пропадает.
Решив, что такой густой чай пить невозможно, ставлю кружку на стол, отодвигаю её от себя и грызу пряники всухомятку.
– Много чего было, – вспоминает Иваныч. – Жизнь – она кривобокая.
– А петухи у вас были? – спрашивает Жека.
Иваныч недовольно косится на него.
– Всякие были. Тебе что: заняться нечем? Всякую ерунду спрашиваешь.
Жека склабится.
– Тьфу, блин, – Иваныч притворно сплёвывает на пол. – Я понимаю, озабоченный, но не до такой же степени. Если хочешь знать, я никогда на петуха не позарился, хотя и три срока оттянул, – бригадир из-под бровей зыркает на Жеку. – А ты, наверное, не отказался бы.
Жека расплывается в самодовольной улыбке:
– А почему – нет?
Бригадир крутит в толстых пальцах пряник, крошки сыплются на стол.
– Иваныч, а ты за что сидел? – вмешивается в разговор Архип.
– А? – переспрашивает бригадир. – Что?
– Сидел за что, говорю?
Архип прекрасно знает, что Иваныч не любит такие вопросы, равно и когда его называют по кличке, равно и когда его зовут по имени. Иваныч много чего не любит, и люди не рискуют ему перечить.
– Сидел – и сидел, тебе какое дело? – огрызается бригадир.
– А я слышал, ты на первый срок ещё по малолетке попал.
– Давай не будем начинать, – просит Иваныч. В его голосе вибрирует раздражение. Он откладывает измятый пряник в сторону и отодвигает от себя чай.
– Вы сговорились, что ли, настроение портить?
Пока мужики препираются, я жую пряники. Опустошил уже полпакета, и во рту у меня сладкий привкус. Руки липкие. Я сжимаю пальцы, они приклеиваются друг к другу в форме круга. Резко разжимаю, и они, смешно хлюпая, разрывают круг.
Иваныч облокотился о стол и обхватил голову руками. Я не замечаю ничего интересного на поверхности дерева, что можно было бы так пристально изучать.
Жека громко отхлёбывает чай. Архип чавкает пряником. Из угла пустым экраном на нас уставился телевизор.
Я собираю сладкие крошки и возвожу из них пирамиды, одна больше другой. Много миниатюрных громад.
– Может, баню натопим? – спрашивает Архип.
Иваныч отрывает руки от головы.
– А смысл?
– Веселее будет, а то совсем заскучали.
– Я не знаю, – сомневается Иваныч. – Скоро собаку должны привезти.
– Одно другому не мешает. Я баню пойду топить, а Патлатый за водкой сгоняет.
Жека скорчил гримасу.
– Не морщись. Иди давай, – Архип выкладывает на середину стола сто рублей.
Иваныч роется в штанах. Его рука совершает колебательные движения под тканью, то растворяясь, то сливаясь с ней, то набухая круглым ядром. Сосредоточенное выражение лица. Наконец он извлекает из брюк две пятидесятирублёвые купюры. Кладёт их сверху на деньги Архипа.
Я засовываю пальцы в нагрудный карман рубашки, подцепляю какие-то купюры и присоединяю их к общей массе.
– Подожди, Молчун, – Архип поднимает мои деньги, отделяет от них часть и возвращает их в мой карман. – Это лишнее.
Жека облизывает губы, язык скользит по шершавым трещинам.
– Молчун, – он сжимает большой палец левой руки пальцами правой. – Внеси за меня сотку. Я потом отдам.
Жека хлопает глазами, застрявшими между веснушек и рытвин от оспы. Иваныч испепеляет его взглядом. Архип наблюдает за нами.
Я
