Стефанит и Ихнилат - Симеон Сиф

как Калила и Димна; по их именам и весь цикл получил название «Калила и Димна». К обширной первой главе, рассказывающей о том, как Димна поссорил льва с быком и погубил быка, была прибавлена здесь еще одна глава о суде над Димной и его казни. Далее следовали небольшие по размерам главы, соответствующие 2—4-й книгам «Панчатантры» — о вороне и его друзьях, о воронах и совах, об обезьяне и черепахе (заменившей дельфина индийской версии); из 5-й книги индийского цикла был взят не рамочный рассказ, а одна из вставных притч — о человеке, безрассудно убившем ласку, спасшую его ребенка от змеи. На этом, однако, текст «Калилы и Димны» не оканчивался: в него включались еще главы о царе Шадираме, его визире и женах и ряд других глав, восходивших, видимо, тоже к индийским источникам,[90] но таким, которые не отразились в «Панчатантре».

Арабская «Калила и Димна» отличалась от «Панчатантры» и по жанру. Проза здесь полностью вытеснила стихи; созданная в XIII в. «Калила и Димна» представляла собой новеллистический цикл, предвосхитивший такие памятники арабской художественной прозы последующих веков, как «Тысяча и одна ночь». Роль подобных новеллистических циклов в мировой литературе хорошо известна: не без влияния Востока (который здесь, как и в ряде других случаев, значительно опередил Западную Европу) новеллистические циклы появляются в конце средних веков и на Западе. Именно в этом жанре, представленном такими шедеврами, как «Декамерон» Боккаччо (испытавший некоторое влияние «Калилы и Димны»), отразился, по словам А. Н. Веселовского, «протест реальности» против феодально-рыцарского идеала средневековья.[91]

Идеология «Калилы и Димны» своеобразна. Мы уже отметили важную роль, которую приобрела в этом варианте история двух шакалов, давшая имя циклу и занимавшая не менее половины всего текста. В чем был смысл всей этой истории? Появление в арабском варианте особой главы об осуждении коварного Димны приводило исследователей к довольно естественному заключению, что основная тема «Калилы и Димны» — «предостережение носителю власти не слишком доверять доносам и не торопиться осуждать обвиняемых».[92] Однако более внимательное рассмотрение арабской версии заставляет прийти к выводу, что идея ее не так проста. Создатель этой версии, Абдаллах ибн ал-Мукаффа, перс-зороастриец, так и не ставший ортодоксальным мусульманином (впоследствии он был жестоко казнен по обвинению в ереси), вставил во введение к «Калиле и Димне» смелое рассуждение о невозможности установления истинной религии;[93] весьма тонко и сложно построил он и рассказ о суде над Димной. Если в «Панчатантре» царь-лев мудр и храбр, то в «Калиле и Димне» он «тщеславен, нетерпим в мнениях, а мнения его были несовершенны».[94] Под стать царю и его двор, состоящий из интриганов и завистников, старающихся погубить друг друга и занять первое место при государе. При всей порочности Димны суд над ним, совершаемый такими царедворцами, не может вызвать сочувствие читателя. В исследовательской литературе уже справедливо отмечалось, что внутренний смысл главы о суде над Димной, написанной ал-Мукаффой, не соответствует ее внешнему смыслу: глава эта изображает не торжество добродетели в зверином царстве, а «сложные взаимоотношения в человеческом обществе».[95] В центре изложения оказывается не осуждение Димны, а его самозащита: хитрый шакал остроумно высмеивает своих обвинителей, показывая, что они ничем не лучше его.[96]

В XI в. на основе «Калилы и Димны» была создана греческая версия цикла басен о животных; составителем ее был, согласно древнейшей традиции, Симеон Сиф (Сет), ученый и переводчик при дворе византийского императора. Симеон Сиф назвал (на основе неправильного истолкования смысла арабских имен двух главных персонажей) Калилу Стефанитом («увенчанным»), а Димну — Ихнилатом («следящим», «исследующим»);[97] по их именам был назван греческий, а затем и славянский вариант цикла. История двух шакалов заняла в «Стефаните и Ихнилате» еще большее место, чем в «Калиле и Димне»; последующие главы цикла были сокращены,[98] ряд вставных новелл выпущен. Некоторые из этих новелл имели в арабском оригинале довольно фривольный характер (например, те, которые потом были использованы в «Декамероне»), и исключение их могло объясняться осторожностью греческого переводчика, не решившегося предлагать читателям (особенно читателям из императорской фамилии и двора) столь легкомысленное чтение. Но трактовка основного сюжета была в «Стефаните и Ихнилате» столь же сложной, как и в «Калиле и Димне»: и здесь царь Лев изображался насильником («Что это, приятель, мы видим Льва недвижимым и не притесняющим никого, как это ему свойственно?», — с удивлением спрашивал Ихнилат), и здесь осуждение хитрого шакала вовсе не было актом правосудия. В «Калиле и Димне» исход суда, несмотря на изобретательную защиту Димны, определялся все-таки тем, что два свидетеля уличали его в преступлении (в клевете на быка); в «Стефаните и Ихнилате» юридического доказательства вины не было, и суд над Ихнилатом оказывался на всем своем протяжении неправым судом[99].

В XIII в. греческий текст «Стефанита и Ихнилата» был переведен на славянский язык.[100] Южнославянский переводчик не имел специального термина для обозначения небольшого, но сходного с волком зверя, забредавшего иногда из Азии на Балканский полуостров; он называл поэтому главных героев просто «зверями»; внес он и некоторые небольшие дополнения к рассказу (мы остановимся на них ниже). Но в целом славянский текст «Стефанита и Ихнилата», попавший затем на Русь, был довольно близок к греческому оригиналу. Список этого текста, проникший в Россию, не имел только окончания, обрываясь на середине седьмой главы — о царе, его советнике и женах; главное место (три пятых всего текста) заняли здесь две главы, посвященные Стефаниту и Ихнилату.

По своему характеру басенный цикл «Стефанит и Ихнилат» был, как мы уже отметили, необычным явлением в древнерусской письменности. Необычно было «рамочное» построение повествования, когда внутрь одного рассказа вставлялся другой рассказ, а внутрь того — иногда еще и третий. Необычны были (во всяком случае для русской письменности) и действующие лица этих рассказов — сказочные звери.

Но при всей своей сказочности мир зверей в баснях «Стефанита и Ихнилата» оказывался часто более близким древнерусскому читателю, чем идеализированный мир назидательной литературы. Как и в жизни, добродетель в баснях редко торжествовала над пороком; простота и смирение мало помогали слабому зверю, окруженному сильными. Жертвой такой простоты оказывался, например, верблюд (в одной из вставных басен цикла), поступивший на службу ко льву. Пока лев был силен, звери, жившие под его властью, не терпели нужды, но после того, как он был побежден «елефандом» (слоном) и заболел, жизнь его подчиненных стала трудной. Не сумев уговорить льва расправиться с