Ангел для грешника - Екатерина Янова

Да, теперь я понимаю, что подвергла его большой опасности, конечно, это было безрассудно. Но ревность и тоска затмили разум.

Скорее всего, Глеб хочет отправить меня назад к бабушке. Только это не объясняет его странного поведения сейчас. Видимо, я ему просто больше не интересна. Наверное, там, в деревне после долгой болезни, не видя вокруг других девушек, он проявил ко мне интерес, а теперь в городе проблем с этим нет.

Сегодня рано утром, когда шла по городу в поисках фирмы Глеба, я встретила немало красоток. Они были одеты совсем по-другому и вели себя по-другому. Громко смеялись, непринужденно общались с парнями. По сравнению с ними я чувствовала себя грязным, потрепанным воробышком, который даже чирикнуть не может.

С этими нерадостными мыслями я пожарила мясо, сделала подливу, сварила макароны, нарезала салат.

Пошла искать Глеба, он сидел за компьютером, что-то напряженно читал. Я замерла в дверях, рассматривая его хмурый профиль. Он изменился. Новая прическа, аккуратная борода, современная одежда.

Все это делало его далеким от меня, менее понятным, закрывало его мысли и чувства. В деревне его душа была открыта, я чувствовала его боль, а сейчас он был полон сил, уверен в себе, он был в своей среде, а я… Этот город, эта квартира. Здесь все такое чужое, такое странное.

Взять хотя бы этот чертов душ. Я сначала даже не поняла, откуда на меня вдруг хлынула холодная вода, но это очень хорошо отрезвило, показывая, что мне здесь не место. Но уходить просто так я тоже не собиралась. Несмотря на все сложности и внутренние противоречия, мои чувства не изменились, я не собиралась сдаваться, напротив, я хотела сделать все возможное, чтобы вытащить моего Глеба из этой холодной оболочки, вернуть того пылкого мужчину, который сводил меня с ума на берегу реки под старой ивой.

Я медленно подошла к нему со спины и легко тронула за плечо. Он резко обернулся, я жестами показала, что ужин готов.

Ели молча, комната была наполнена напряженным молчанием. Мне безумно хотелось заговорить, разбить эту неловкость какими-нибудь словами, спросить, нравится ли Глебу мой ужин, что бы он хотел съесть на завтрак, да что угодно, лишь бы разбить эту звенящую тишину.

Такое со мной случалось не часто. Я давно уже смирилась со своей немотой, с бабушкой мы научились понимать друг друга без слов, а больше мне общаться ни с кем и не хотелось. А теперь все чаще меня переполняли эмоции, которые хотелось выплеснуть вместе со словами, вытолкнуть их из себя, поделиться ими. Даже язык стал покалывать от желания попробовать произнести вслух то, что рвало душу. Но как преодолеть невидимый барьер, я не знала.

Вспомнила слова психолога, к которому меня когда-то возила бабушка. Он сказал, что я заговорю только тогда, когда сама отчаянно этого захочу, когда просто не смогу молчать. Мне хотелось обозвать его дураком. Очень хотелось, и заговорить хотелось, как он этого не понимал?

Но сейчас я вспомнила слова старого доктора и начала по-другому смотреть на них. У меня все чаще возникало именно такое состояние, когда из меня рвется то, что я хочу выплеснуть, а если вспомнить, что все доктора заверяли нас, что физически я здорова, значить, нужно просто вспомнить, как это - говорить.

Еда в меня практически не лезла, Глеб же наоборот все быстро съел, сказал, что ничего вкуснее давно уже не пробовал. Это не сильно согрело душу, потому что напряжение никуда не ушло, и хмурое выражение не покинуло его лица. Когда мы уже допивали чай, он вдруг решительно поставил кружку и промолвил:

- Мила, нам нужно поговорить.

Я поняла, это конец. Сейчас он скажет, что все кончено. Я ему не нужна и должна уехать домой. Я обреченно уставилась на свои нервно подрагивающие пальцы, приготовилась услышать приговор. А Глеб молчал, смотрел на меня как-то тяжело, кажется, подбирал слова, но все медлил. Несколько напряженных секунд или минут, я не знаю. Мне они показались вечностью, каждое мгновенье било по нервам и в какой-то момент, когда Глеб глубоко вздохнул, готовясь вытолкнуть из себя те самые слова, я не выдержала, вскочила резко, перевернув на себя еще горячий чай, и бросилась бежать, не знаю куда.

Сама не поняла, как оказалась в ванной, подбежала к раковине, открыла холодную воду. Грудь рвало тяжелое дыхание, рыдания подступали, но я отчаянно пыталась их сдержать. Плеснула водой в лицо, еще раз и еще, пока щеки не начало колоть от ледяной воды. Хотела продолжить, но вдруг поняла, что вода больше не льется, а сзади меня стоит Глеб.

Он сгреб меня в объятия, я прижалась к его груди. И все. Плотину прорвало, я начала позорно рыдать. Ничего не могла с собой поделать, и от этого становилось еще хуже. Он теперь вообще будет считать меня ребенком. Глеб успокаивал меня сейчас именно как маленькую, шептал ласковые слова, гладил по голове, как будто мне пять лет.

Почему-то перед глазами предстало фото его жены, сексуальное тело, и то, как Глеб целует ее в шею. И я в его руках сейчас в старом ситцевом платье, зареванная, растрепанная.

Кому я нужна?

Не знаю, сколько времени мы стояли так, пока у меня слезы не кончились совсем. А вместе с ними и силы. Сама не поняла, как Глеб подхватил меня на руки и понес на диван в гостиную, устроил на подушке, укутал пледом, но не ушел. Позволил устроиться у него на груди, шептал успокаивающие слова, гладил по голове. На место выплаканным слезам пришло какое-то опустошение, а потом я сама не заметила, как заснула.

Проснулась я глубокой ночью одна. Вспомнила все, что произошло вечером, и на душе стало еще паршивее, сомнения набросились с новой силой. Я не хочу покидать Глеба, не хочу возвращаться в деревню, где меня ждут тоска и одиночество, я чувствовала, что мое место рядом с любимым мужчиной, даже если само это место мне ужасно не нравится.

Я не хочу ждать утра, потому что тогда он снова заведет разговор, от которого я так отчаянно хочу убежать.

Я вдруг наполняюсь решимостью сделать то единственное, что могу. Раз я не имею возможности говорить, значит, я попробую показать ему то, что чувствую по-другому. Может быть это слишком скоро, слишком необдуманно, но я так хочу, и пусть мне