Убить мертвых - Танит Ли

А потом что-то обрушилось на Тиулотеф, что-то повалило наземь его башни, кровли, стены и ворота. Однажды летней ночью задрожала земля. Дрожь эта не была ни неслыханно сильной, ни гибельно опасной. Но легенды говорят, что трещина опоясала верхний ярус холма, на склоне которого стоял Тиулотеф. Незримая, ждала она своего часа. Много столетий день за днем светило солнце, падал снег, дули ветры, вздрагивала земля — и трещина все росла, затаившись, словно дракон под водой. И вот земля дрогнула еще раз — не сильно, но достаточно, чтобы порвался последний волосок, удерживающий холм.

Лишь недавно минула полночь. В Тиулотефе звонили колокола, шло шествие в честь какого-то праздника, священного для горожан. И часовой на башне увидел, как огромная черная птица взлетела с вершины холма, расправив исполинские крылья.

Нетрудно представить, что произошло потом. Звуки стихли, головы запрокинулись к небу, множество рук указывали пальцами вверх — и все это в мерцающем свете свечей и факелов, в затихающих отзвуках колокольного звона, в искрящемся блеске возбужденных глаз и праздничных украшений. Потом раздался страшный гром, невыразимый рык земли, вершина холма вспучилась и лопнула, разлетевшись на тысячи осколков. Град гравия, камней, валунов обрушился на Тиулотеф, на лица с разинутыми в крике ртами, на гаснущие огни. А потом безжалостная каменная лавина двинулась маршем на город. Это была последняя армия, против которой он не выстоял. Словно приливная волна, хлынула она на стены и снесла их, обрушилась на ворота и превратила их в щепки. Она прокатилась по городу, и город перестал существовать, его жизнь рухнула, огни погасли. И тогда огромный погребальный курган, в который превратился Тиулотеф, тронулся с места. Он соскользнул со своего основания и по склону холма съехал в озеро, похожее на звезду.

Ничто живое не уцелело тогда.

И в то же время, если не лжет легенда, все они уцелели. В известном смысле. Теперь это место зовется Гисте Мортуа. Иногда, в особенную ночь, мертвые выходят из озера и поднимаются туда, где когда-то стоял их город. Тысячи призраков, наделенных колдовским даром, злобных, полных ненависти. А в озере, никем не потревоженные, покоятся вещи, что связывают их с этим миром, все что угодно — их кости, их сокровища, кирпичи и известка городских домов. Они похищают или заманивают к себе живых людей — и пожирают их. Они разрывают могилы, они колдуют. Целая страна, пропитанная злобой...

...если хоть что-нибудь из этого правда.

— Я знаю, — сказала рыжеволосая женщина. — Никто из тех, кто отправился туда, не вернулся обратно.

— Раз так, то довольно глупо идти туда, — заметил Миаль. Его руки дрожали, хотя гостья не рассказала ему ничего, чего он не слыхал бы раньше.

— Парл Дро держит путь туда. И ты.

— Я?! Не надо так шутить. Я не хочу сделаться одним из тамошних призраков. Ох, я хочу сказать, что...

— Тебя словно что-то заставляет идти туда. Я знаю. Я уже видела такое. Всегда можно подыскать предлог, чтобы объяснить себе, зачем идешь туда — подтвердить или опровергнуть легенду, вызвать на бой врага, сочинить поэму или песню. Но на самом деле — это сам Гисте Мортуа бросает тебе вызов. Он играет в войну. Когда-то он вызывал на бой армии и побеждал их. Теперь он зовет людей, особенных людей. В особенное время. В том числе и женщин.

— Ты же не... — выдавил из себя Миаль.

— Не меня. Успокойся.

Менестрель за перевязь подтащил инструмент поближе к себе и крепко обнял деревянный корпус.

— Я знала, — продолжала незнакомка, — что он уйдет сегодня, знала еще тогда, когда он сам не догадывался. А ты уйдешь завтра. Ты ведь задолжал ему, не так ли? Он заплатил монахам, чтобы они ухаживали за тобой.

— Нож под ребро я ему задолжал, — отрубил Миаль.

Женщина рассмеялась. Менестрель потрясенно воззрился на нее.

— Отдохни как следует, — сказала она. — Завтра на рассвете я приведу тебе лошадь. Не из монастырской конюшни, а свою собственную. И еще я объясню тебе дорогу. Ты бы и сам как-нибудь сумел ее отыскать, но я хочу быть уверена. Если не будешь натягивать поводья, то нагонишь Дро еще до заката.

— Мне не на что купить лошадь, — сказал музыкант.

— Я и не продам ее тебе. Когда догонишь Дро, обязательно дай ей попастись вволю, потом разверни и отошли обратно ко мне. Она знает дорогу.

— И нанять лошадь мне тоже не на что, — надулся Миаль. Он прижимал инструмент к себе так крепко, словно боялся, что его отнимут. У него даже руки дрожали от напряжения.

— Платы не нужно. Я одолжу ее тебе.

— А в чем тут подвох?

— Какой ты подозрительный!

— Жизнь научила.

— Так разучись! — женщина улыбнулась ему, ее улыбка была как солнечный луч. И ушла.

Он лежал, напряженный и съежившийся, ужасаясь всему на свете, даже себе самому. Потом страх ушел. Оставшись наедине и в безопасности, Миаль стал видеть все в радужном свете. В конце концов, он же понравился этой женщине, позабавил ее, потому она и решила помочь ему. Что до Дро, который давно привык к своей славе, то Миаль найдет, что ему сказать. А Гисте Мортуа — всего-навсего плод чьей-то безудержной фантазии, менестрель сам умел выдумывать такое и охотно притворялся, что верит чужой выдумке. Чудесная песня о призрачном городе, о рухнувших башнях, о зеленых светляках, что кружат в его вечных сумерках — да, он обязательно сочинит эту песню. Она уже почти сложилась у него в голове, его пальцы предчувствовали ее. Увлекательное путешествие — как раз то, что ему сейчас нужно. То есть он очень надеялся, что это будет всего лишь путешествие, но никак не прибытие к конечной цели.

Миаль задремал, а ранним вечером его разбудил колокол, созывавший монахов на обед. Никто не потрудился принести менестрелю поесть, но сейчас он был полон сил и уверенности в себе. С важным видом он заявился в трапезную. Длинные ноги уже вполне сносно держали его.

Монахи встревоженно уставились на него, щеки на их жирных круглых лицах еще сильнее раздулись от пищи во рту.

Пройдясь вдоль столов, Миаль оторвал крылышко цыпленка, подхватил полную кружку золотистого сидра.

— Сын мой, — запротестовали монахи наперебой, — гостям не дозволяется есть в трапезной.

— Мой друг Парл заплатил вам за это, разве не так? — возразил менестрель, нахмурившись. — Он уже ушел, а я нагоню его завтра. Так что передайте мне вон тот каравай и соль.

Он бросил беглый взгляд на свое отражение в блестящем кувшине. Сейчас Миаль пребывал в одном из самых обаятельных своих состояний, иногда с ним случалось такое. Его волосы сияли золотом, а черты были точеными, как у наследного принца, которым Миаль втайне от всех считал себя. Ну разве мог тот пьяница с ремнем быть его истинным отцом?