Братья - Михаэль Бар-Зохар

– Да, – прошептал Алекс. Горло его перехватило. То, что здесь происходило, было несправедливо, и он хотел возразить, что ни в чем не виноват, однако Алекс боялся ухудшить ситуацию и промолчал. Никогда он еще не чувствовал себя таким униженным.

На самом деле ни угроза мистера Холловэя исключить его из школы, ни боязнь новой схватки, ни даже страх расстаться с другом Джоуи не помешали бы Алексу свободно высказывать свое мнение. Причина крылась в другом.

Однажды вечером, через несколько дней после начала Карибского кризиса, они с Джоуи снова были в “Голливудском фонтане”. Отец по-прежнему запрещал ему встречаться с Алексом, но Джоуи не обращал на это внимания. На этот раз он спешил поделиться с другом радостью – Лаура ответила на его записку, но Алекс не слушал его. Он был готов к тому, что каждую минуту может разразиться война между Советским Союзом и Соединенными Штатами, особенно теперь, после того как президент Кеннеди отдал распоряжение ВМС США о блокаде Кубы. С экрана телевизора постоянно доносились сообщения дикторов о том, что с минуту на минуты будет оглашен специальный информационный бюллетень.

– И вот она подошла ко мне, – восторженно сообщал Джоуи, – и говорит: “Это но ты написал мне ту миленькую записочку, Джоуи?” А я говорю...

– Помолчи, пожалуйста, – перебил его Алекс, и Джоуи, явно оскорбившись, закрыл рот.

На экране телевизора как раз появились крупные титры “Специальное сообщение”, а затем возникло лицо диктора.

– Сегодня утром советский премьер Никита Хрущев, – серьезным, чуточку торжественным голосом зачитал сообщение диктор, – официально объявил о том, что советские ракеты будут выведены с Кубы. Хрущев заявил, что СССР пошел на этот шаг в интересах дела мира...

– Что?! – изумился Алекс.

Джоуи покачал головой.

– Я не верю в это.

– Советский Союз готов предъявить мировому сообществу все необходимые доказательства и гарантии того, что эти намерения серьезны, – продолжал диктор.

На экране, однако, его лицо сменилось кадрами кинофильма, снятого с низколетящего военного самолета. Съемки позволяли рассмотреть советские военные корабли, отплывающие с Кубы. На палубах кораблей были размещены длинные, цилиндрической формы предметы, укрытые брезентом. Заметив приближающийся военный самолет, русские матросы сняли брезентовые чехлы, демонстрируя ракеты. Они махали американцам руками, а один из кадров, сделанный с очень близкого расстояния, позволил рассмотреть даже приветливые улыбки на лицах военных моряков.

– Должно быть, я сплю, – пробормотал Джоуи.

Алекс молчал, он был слишком расстроен, чтобы обсуждать с другом случившееся. Ощущение было такое, словно кто-то ударил его молотком по голове. Почему русские так поступили? Что теперь будет?

Понемногу он пришел в себя. Русские капитулировали перед американцами и теперь отступали. Они уходили с Кубы “в интересах мира”, и это могло означать только одно: когда они размещали ракеты на революционном острове, они действовали в интересах войны. Может быть, Россия совершила ошибку? Прав ли был Кеннеди, когда назвал русских агрессорами?

Алекс спрыгнул со своего табурета и ринулся к двери.

– Куда ты? – крикнул ему вслед Джоуи, но Алекс не ответил.

Всю дорогу домой он бежал и ворвался в квартиру точно смерч или ураган. Нина готовила в кухне.

– Хрущев выводит ракеты с Кубы, – задыхаясь, выкрикнул он. – Он уступил!

Алекс пристально смотрел на Нину, и она растерялась. Она быстро-быстро заморгала, нахмурилась и неуверенно переспросила:

– Это что, шутка?

– Нет, не шутка! Я сам видел русские корабли, отплывающие с ракетами. Их показывали по телевизору!

Некоторое время Нина молча смотрела на него, потом опустилась в кресло, плотно сжав губы, как всегда в минуты раздумья.

– Ну, – сказала она наконец, – это еще раз доказывает, что Советский Союз – миролюбивая страна, которая ради сохранения мира готова даже поступиться...

Но Алекс не мог ей поверить.

– Как ты можешь так говорить! – взорвался он. – Как ты можешь продолжать их защищать? Они чуть не начали мировую войну!

– Но, Алекс...

– Ты всегда их защищаешь, не так ли? Ты всегда находишь веские причины, по которым они делают то или иное. Ты не можешь смириться с тем, что они тоже могут поступать неправильно!

Он бросился в гостиную и сорвал со стены портрет улыбающегося Кастро.

– Нечего тут улыбаться! – пробормотал он со злостью.

Но самое страшное случилось сразу после праздника Шавуот[4].

В последнее время Алекс стал особенно интересоваться иудаизмом. В прошлом году ему исполнилось тринадцать, но Нина отказалась праздновать его “бар мицва”[5], который она считала варварским обычаем.

Алекс остался этим крайне недоволен. Его очень интересовало, как евреям удавалось выжить на протяжении стольких веков, и он хотел больше узнать о своем народе. “Должно быть, что-то особенное в нашей религии, – размышлял он, – раз она помогла нам справиться со всеми катастрофами и уцелеть, несмотря на все преследования и массовые убийства”. Он надеялся, что религиозная учеба накануне “бар мицва” приоткроет ему секреты иудаизма, однако спорить с Ниной ему не хотелось. Алекс решил, что, когда он станет старше, обязательно попытается с этим разобраться.

В день еврейского праздника Шавуота он, ничего не сказав Нине, отправился в ближайшую синагогу. Но служба его разочаровала. Мужчины в ермолках и молитвенных шалях пели и молились на иврите. Он ни слова не понял, а не зная содержания молитв, не имел ни малейшего понятия, когда вставать и когда садиться. Даже среди своих соплеменников он чувствовал себя чужим.

На следующий день он заметил Ральфа Бэрра, выходившего из классной комнаты, в которой должны были начаться занятия. Несмотря на то что в прошлом они часто дрались, теперь оба демонстративно игнорировали друг друга; еще одна потасовка грозила исключением из школы обоим. Однако в это утро Алекс заметил на лице своего врага злобную ухмылку. Удивленный, Алекс подошел к своему столу.

На столе лежал чистый белый конверт. Когда Алекс открыл его, из конверта выпала газетная вырезка. Это была статья из “Дейли ньюс”, датированная прошлым четвергом. Заголовок гласил: “Русские тайно казнят выдающихся еврейских литераторов”. Статью сопровождали несколько фотографий, на которых были изображены пожилой человек в очках по фамилии Михоэлс еще один худой мужчина с высоким лбом по фамилии Фефер, однако его внимание сразу же привлекли два имени, обведенные красным карандашом.

Виктор Вульф и Тоня Гордон-Вульф.

Колени его подогнулись, и он упал на стул. Сердце в груди отчаянно колотилось. Кто-то из класса окликнул его – он не ответил. С трудом сглотнув, он попытался продолжить чтение. Строки сливались, слова плясали перед его глазами, и ему приходилось читать каждое предложение по два или три раза.

В статье говорилось, что в 1949 и 1953 годах органы государственной безопасности тайно арестовали и казнили нескольких известных еврейских литераторов и философов, живших в России. На судебном разбирательстве, которое было циничной насмешкой над правосудием, их обвинили в измене Родине и шпионаже в пользу Англии и США. Большинство из них были расстреляны, остальные сгинули в концентрационных лагерях. Все они были невиновны и пали жертвой сталинской мании преследования.

Казни происходили в глубокой тайне, говорилось в статье, и о них так бы ничего и не стало известно, если бы об этом деле не рассказал советский дипломат, в прошлом месяце попросивший в США политического убежища. Те сведения, которые он сообщил, наконец-то пролили свет на таинственное исчезновение с российской литературной сцены сразу столь многих видных писателей в начале 50-х годов.

Далее следовал список уничтоженных Сталиным писателей и поэтов. В этом списке были имена его матери и отца.

Алекс поднялся и вышел из класса. Учитель математики что-то сказал ему вслед и посмотрел на него удивленным взглядом, но Алекс не слышал. Снаружи шел Дождь, теплый дождь, какой бывает в начале лета, и его тяжелые капли падали на лицо Алекса, когда он пересекал школьный двор. Ральф, конечно, подонок, но сейчас ему было не до него. Этот кретин просто вырезал из газеты статью и положил ему на стол.

Алекс медленно шел по улицам, и дождь мочил его волосы, одежду и стекал по лицу. Когда он пересекал Флэтбуш-авеню, он чуть не попал под машину. Водитель, мордастый господин с толстой сигарой в зубах, погрозил ему кулаком и что-то прокричал.

Войдя в магазин Шпигеля, Алекс сразу прошел через торговый зал в глубь помещения. Продавщицы окружили его, и одна из них сказала:

– Это Нинин племянник. Смотрите, как он промок!

Действительно, его промокшие башмаки оставляли на ковре грязные следы. Мистер Шпигель, толстый лысый мужчина в очках в золотой оправе и в синем строгом костюме, даже привстал со своего места, удивленно уставившись на Алекса.