Вне закона - Эрнст Саломон

Вдруг громкий щелчок перерезал все нити. Совсем рядом, почти возле уха он поднял нас. Крестьянская лошадь внезапно дернулась, потом понеслась вперед. Я слетел с телеги, споткнулся, упал в грязь, и был окружен, как в хороводе, оборванными красногвардейцами, которые махали своими винтовками и стоя стреляли вслед мчавшейся прочь телеге. Трое, четверо набросились на меня, избили и утащили. Я попал в плен.

Я едва знал, что произошло. Один ударил меня плеткой или палкой по лицу и что-то спрашивал. Я не понимал его, вообще, я ничего не понимал, в моем мозгу шумело только одно: «Я попал в плен, это невозможно, меня поймали». Они кричали на меня, меня таскали туда-сюда, и вдруг я стоял у стены. Она была белой и солнце мерцало на ней.

«Что мне тут делать у стены», думал я, я совсем не понимал, что я тут делаю возле стены. Я повернулся кругом и увидел дула винтовок. Теперь я знал, что я тут делаю возле стены. Дула стояли передо мной, маленькие круглые, черные дыры. Во всем мире нет ничего, кроме этих дул. Ах, вздор. В мире нет ничего, кроме меня. Черные дыры, однако, увеличиваются, становятся все больше, теперь они начинают кружиться, превращаются в круглые, черные диски. Но и диски становятся красными, нет, желтыми, и белыми, и синими и зелеными. Внезапно они делятся, и все начинает медленно вращаться. Это поднимается на одной стороне, и под ним нет ничего, и тогда весь мир просто переворачивается, с одним единственным большим, благосклонным жестом. И я страшно одинок. Вокруг меня такой холод. Я действительно совсем один. Ведь никогда ничего не было, кроме меня, и я должен был бы видеть, все же, если бы когда-нибудь было что-то, кроме меня. Все же, я хочу открыть глаза, но тут я замечаю, что я вовсе не закрыл их. Только мой живот — это стеклянный шар. Если стукнуть по нему пальцем, то произойдет конец света. Тогда живот лопнет, как мыльный пузырь. И это невозможно. Я вовсе не понимаю, что я когда-нибудь жил. Это все было вздором. Конечно, я только воображал себе, что я жил. Жизнь — это вздор. И, естественно, смерти не существует. Если бы только внутри не было так ужасно горячо, а снаружи так холодно. Где-то во мне должна быть вода. Или лед. Я не знаю. Да это ведь абсолютно несущественно. Собственно, это очень хорошо знать, что ты совсем один на свете и что, в принципе, нет никакого мира. Теперь я также знаю, какой цвет есть у всего. Лиловый цвет. Просто лиловый цвет. Только глупо, что нельзя двигать телом. Я думаю, ах, ну конечно, у меня также нет и тела. Теперь это заканчивается. Что заканчивается? Что?…

Это?… Выстрелы, выстрелы, выстрелы… Шипение в воздухе.

Вдруг ток врывается в мои артерии, охватывает меня, трясет, открывает все поры.

Гамбуржцы здесь — вот их знамя! Передо мной лежит темная кучка, мертвые большевики. И Эбельт проскальзывает мимо и говорит: — Тебе снова чертовски повезло!

Я очень мягко ложусь на землю. Маленький жук, золотисто-коричневого цвета, усердно лезет через потешные сухие крошки, исчезает в щели белой стены. И маленькая синяя ягода есть здесь. Круглая ягода блестит, и я вижу, как в ее крохотном мерцании рисует себя весь мир.

Венден

Четыре недели мы бесцельно маршировали туда-сюда. Мы шагали по раскаленной июньской жаре по далеким лесам, по пряным лугам, по туманным болотам этой странной страны, купались в Аа, в Эккау, в Дюне, продвигались от Фри-дрихштадта вплоть до Латгалии и от Бауски вплоть до Литвы. Мы прошли всю страну с крохотными, всегда бегущими рысью крестьянскими тележками, посещали глухие литовские деревни, одинокие курляндские домики для батраков, просто чистые балтийские поместья, спрашивали и рассказывали, искали и ощупывали, но те разогнанные красноармейцы Нойгута, которые поставили меня перед своими холодными стволами, были последними большевиками, которых мы видели. Мы не узнали, что случилось с Красной армией, мы также не узнали, что происходило, между тем, в Германии, но о том, что происходило там наверху в Северной Лифляндии и в Риге, об этом до нас доходили путаные слухи, и было достаточно тяжело верить этим слухам.

В Ригу, однако, мы не прибыли. Когда до нас дошли первые слухи о неудачной битве у Вендена, гамбуржцы были почти удовлетворены тем, что высокомерным балтийцам досталось, и слушали с гордостью, приличествующей старым воякам, приказ, который вызывал батальон к концу июня 1919 года на новообразованный фронт у озера Егельзее.

Произошло следующее: из-за немецкого удара по Риге Москва была вынуждена отвести также тот фланг Красной армии, который сражался с белогвардейскими войсками генерала Юденича на Пайпусзее (Чудское озеро). Вследствие этого эстонская армия, которая сражалась вместе с частями Юденича, освободилась. Но Юденич и эстонцы имели поддержку англичан. Поддерживали англичане также и прежнего латышского премьер-министра Улманиса, который был лишен власти вследствие путча барона Мантойффеля в Либау 16 апреля 1919 года. У немцев, балтийцев и у пастора Ниедры, германофильского латвийского премьер-министра, не было дружбы англичан. Совсем не было. Так как у Англии были интересы в Прибалтике. А там, где у Англии есть интересы, там она старается достичь равновесия не английских сил. Это равновесие было нарушено немецкой победой. И Улманис объединился с эстонцами против правительства Ниедры, которое поддерживали части балтийцев.

Улманис нашел себе помощь в лице латышского полковника Семитана, который командовал латышскими войсками в Северной Лифляндии. Эстонцы обвинили латвийское правительство Ниедры в нарушении границы при продвижении балтийцев к Вендену. И в Вендене маленькие группы балтийцев были разоружены эстонцами и латышами Семитана. Балтийское ополчение поспешило на помощь своим товарищам, немецкие батальоны присоединились к балтийцам. Улманис организовывал эстонско-латышскую армию, и эта армия получила английское обмундирование, английское оружие, английских офицеров и английские деньги. В Рижском заливе внезапно появились английские военные корабли, и английские комиссии сидели в Риге. Началась «гражданская война».

Балтийское ополчение и сильные части Железной дивизии, Баденский штурмовой батальон и батальон Михаэля двигались к Вендену. Они взяли Венден, противник отступил. Он уклонялся здесь и там, его нигде нельзя было схватить, никто не знал, насколько он силен, где он стоял, кем он был. И вдруг Венден был осажден. Вдруг появилась артиллерия, слева, справа, спереди и сзади, вдруг загрохотало между беззаботно двигающимися немецкими колоннами, вдруг Баденский штурмовой батальон был окружен, ошеломлен и атакован войсками, которые носили немецкие каски, и говорили по-немецки, и происходили из Германии, но, все же, они не были, ни немцами, и ни латышами или эстонцами или англичанами, а солдатами старшего лейтенанта Гольдфельда, который со своим отрядом взбунтовался в Прибалтике, а затем перешел к латышам. Вдруг Балтийское ополчение подверглось атаке, оказалось под диким перекрестным огнем на открытом поле, теряло свои колонны, с трудом справилось с паникой, и было вынуждено отступить. На Лифляндской Aa, на озерах перед воротами города Риги образовывался новый немецкий фронт, и на этом фронте были использованы все имеющиеся в наличии батальоны.