Новый Мир ( № 8 2011) - Новый Мир Новый Мир

— Почему ты помогаешь мне? Ведь я убил тебя…

— Торопись…

Седые веки скатились на выцветшие глаза — голова вздохнула и не говорила больше.

Святилище

Проводник вел Мэбэта к далекому святилищу, о котором он слышал, но никогда не бывал в нем.

Сначала Мэбэт боялся, что не угонится за тенью или, наоборот, она будет идти медленно и он не успеет прийти к сроку, до новолуния. Но тень, напротив, помогала любимцу божьему, шла так же, как и он, и даже своеволие проявляла ему на пользу — первой поднималась, когда Мэбэт останавливался отдохнуть. И еще тень оставляла следы: только они были выпуклые, а не вмятые. С каждым днем пути следы делались все менее заметными, и Мэбэт понял — это уходит его время. Он бежал не жалея себя, так что с правой лыжи начала сползать камусовая обивка.

Следы помогали не потерять тень, когда облака заслоняли солнце или шел снег. Ночью проводник топтался неподалеку от костра.

Все эти дни Войпель бежал по следу хозяина и его поводыря и старался не напоминать о себе.

Луна вошла в полную силу, поэтому путь продолжался и ночью. На рассвете четвертого дня тень остановилась и, вытянув руку, указала Мэбэту в низину. Там, на ровном белом пространстве, чернел лесной остров — круглый и похожий на чум. Деревья к сердцевине круга становились все выше, и вершину пирамиды венчали три огромные лиственницы. Призрачный проводник обернулся к Мэбэту, еще раз показал на святилище и исчез. Он сделал свое дело.

Белое поле, на котором стоял остров, уходило в бесконечность, туда, где предел мира и царство вечного холода.

Мэбэт из рода Вэла шел навстречу своему будущему, которое началось задолго до его рождения. И поэтому Старик не спросил его имени — он его знал. Он встретил гостя у границы лесного острова.

Старик был тем самым седым медведем.

— Ты не опоздал, — сказал он. — И здесь тебе повезло, как везло всегда, ведь сейчас за твоей спиной бушуют метели.

Мэбэт не оглянулся — он верил.

— Ты хочешь просить у меня дней жизни? Зачем они тебе?

— Мой сын Хадко погиб на охоте, его забрал… — Мэбэт медлил

— Ты хочешь сказать, что его забрал я, — продолжил за него Старик. — Да, это так, я убил твоего сына. Потом ты убил меня… Продолжай.

“Зачем он спрашивает?” — подумал Мэбэт, но все же повторил сказанное у берлоги:

— Умер Хадко, теперь умру я. Женщины не могут охотиться, а мой внук еще совсем ребенок. Моя семья не выживет без кормильца. Не дай мне умереть сейчас.

Старик приподнялся, подобрал губу, глаза его сузились. Мэбэту показалось, что Старик улыбнулся.

— Видишь, как просто, совсем по-человечески, ты говоришь. Сколько лет твоему внуку?

— Пошла пятая зима.

— И на какое время ты просишь отсрочить свою смерть?

— Позволь мне дожить до того времени, когда внук сможет повторить семь шагов своего отца. Я научу его всему, что умею сам, и тогда умру спокойно.

Теперь Старик не улыбался — он смеялся мелким хрипом, вздрагивая всем грузным телом.

— Поистине ты счастливец, Мэбэт. Только по-настоящему счастливые люди могут позволить себе подобное невежество. Всякий человек в тайге и тундре знает, что здесь, в святилище, можно задержать смерть на два или три дня — на большее не следует рассчитывать. Мать добра, но она не любит поступаться своими правами. Она дает понемногу, ровно столько, чтобы люди помнили о ее доброте и рассказывали другим. Поэтому и приходят ко мне редко: то ли от крайней необходимости — кому-то этих дней не хватает, чтобы увидеть рождение наследника или завершить месть, — то ли от крайней трусости… Ты же просишь целую жизнь. Еще одну жизнь, Мэбэт!

Старик долго смеялся и, когда смех его успокоился, сказал:

— Но я думаю, ты все же получишь новую жизнь.

Он поднялся, ушел в темный угол и скоро вернулся. На когтях его висела связка дощечек, соединенных тонким ремешком.

— Здесь одиннадцать дощечек — это одиннадцать лет. На каждой — одиннадцать зарубок. Это одиннадцать месяцев года. Я думаю, этого времени хватит, чтобы твой внук повторил семь шагов своего отца и стал настоящим охотником. Бери, они твои.

Мэбэт протянул руку, взял связку, сунул дощечки за ворот малицы, поклонился коротко и повернулся, чтобы идти. Но идти было некуда — белое бездонное пространство без неба и земли, без солнца и звезд простиралось перед ним. Хохот Старика — хриплый, переходящий в кашель — бил ему в спину.

— Ты дитя, человек-дитя, старик-дитя, избалованное, глупое дитя, еще не покинувшее колыбели, — бушевал Старик. — Ведь ты по сути мертв, Мэбэт, а ведешь себя по-прежнему, как будто ты живой и удача твоя не заходит, как летнее солнце. Дитя…

Душа Мэбэта вздрогнула и очнулась от оцепенения: он низко поклонился Старику:

— Прости, я неучтиво поступил, я плохо благодарил тебя…

— Мне не нужна твоя благодарность. Я знаю, ты даже не задумался, откуда эта щедрость?

Мэбэт выглядел глупо, как все люди. Он спросил:

— Откуда эта щедрость?

— Жизнь, которую ты прожил, — не твоя.

— Я не понимаю, — сказал Мэбэт.

— Конечно, ты не можешь этого понять. Ведь все было задумано и свершилось еще до твоего рождения.

Старик поднялся на задние лапы — ожерелье из примерзших к шерсти сгустков крови вздрогнуло на его груди.

— Это мы позвали тебя… Пойдем, Мать хочет тебя видеть.

Мать

Они шли по ущелью призрачных сосен в сердцевину святилища, где в пещере, изросшей призраками листьев, корней деревьев и трав, была Мать. Прежде чем увидеть ее, Мэбэт услышал голос.

— Ты пришел, мальчик, — сказал голос. — Ты стал другим, совсем непохожим на свое небесное отражение. Хотя что-то все-таки я узнаю.

— Кто ты? — спросил Мэбэт

— Я та, которая одной рукой дает жизнь, другой — отнимает.

Застывшим в пространстве облаком вод, колыхающихся и меняющих цвет, предстала пред ним Мать: в водах виделся образ женщины.

— Вот и ты, мальчик, стоишь передо мною. Немногие удостаивались этой милости. Но ты — из немногих. Тем более что я сама пожелала видеть тебя. Мне сказали, что ты просишь много жизни. Даже здесь ты не знаешь меры. — В голосе Матери послышалась усмешка. — А ведь я недовольна тобой, мальчик, очень недовольна. Чем дольше ты жил, тем больше огорчал меня.

Мэбэт склонил голову: он не был обучен оправдываться, к тому же совсем не знал, что такое вина. Мать будто угадала его мысли.

— Да, да, это я по своей воле сделала так, чтобы тяжкий недуг вины не мучил тебя — так же как память и страсти. Таково было мое желание. Люди называли тебя божьим любимцем. Они ошиблись, хотя и не слишком. Тебя следовало бы называть моим любимцем, любимцем Матери. Однако на земле это звучит почти бессмысленно, ведь всякая мать — или почти всякая — любит своего ребенка. В чем же тогда было бы твое отличие? Этого не знаешь даже ты и тем более — люди. Для них пусть уж ты останешься любимцем божьим. Ведь и это прозвище родилось не без моего участия… Ты понимаешь, о чем я говорю, мальчик?

— Нет, — сказал Мэбэт подавленно.

— Тогда я расскажу тебе все с самого начала. Садись и не спеши. Здесь нет времени.

Рождение Мэбэта

Мать начала свой рассказ.

— Признаюсь, первой тебя увидела не я. И уж совсем глупо говорить, что это были твоя мать или повитуха. Нет, первым тебя заметил Ульген, бог Верхнего мира. Бесплотные знают, что такое скука, и, наверное, Ульгену она знакома больше, чем кому бы то ни было. Так же как и боги среднего мира, он обитает среди людей, но среди совсем других людей — тех, кому только предстоит родиться. Они витают в пространстве, висят над ним размытыми блеклыми тенями, потому что судьба их еще не определена. Но даже когда определится участь, тени не проясняются, потому что суть их слаба. Такими же серыми, размытыми они падают вниз, в нечистом чуме их вытаскивают на свет, они начинают кричать и повторять своих предков на много поколений вниз. Так же они будут мучиться страстями: жадностью, виной, завистью, тоской по утраченному, нелепой любовью — всем тем, чем мучаются люди. И никто из них не найдет выхода, ни у кого недостанет сил вырваться из западни собственных слабостей. Поэтому так серо на небе, как серо и на земле. Бывало, спрашивала я: