Дневник кушетки - Викторьен Дю Соссей

Я с удивлением слушала эту воодушевленную девчонку. Ее речи меня поражали. Но забавляясь ее словами, я невольно думала вот о чем.

Хотя ты и очень горячая, но уверена ли ты, моя крошка, что ты способна возбудить страсть? Мой хозяин это знает; обычно он воспламеняется лучше спички; и если судить по тому, что я читаю в его глазах, по крайней мере, по временам, он пылает не от всего. Он холоден, как глыба льда. Это плохое предзнаменование для твоей будущей обольстительности. А ну как это не пройдет? Ты хороша, но в тебе нет еще сопротивления! Ты хороша, но в тебе нет еще благоухания женщины, того одуряющего благоухания, которое вызывает безумие в мозгу. Я здесь видела таких, которые недостойны тебя и которые не владеют даром предлагать себя с такой пылкостью; а между тем мой хозяин их обнимал, целовал, даже когда они были в его обществе всего несколько минут. А ты вот уже три четверти часа как болтаешь здесь…

Внезапно я насторожила слух. Девушка начала говорить ужасные вещи.

— Может быть, вы желаете меня видеть нагой? Действительно, вы должны посмотреть на мое тело, потому что это будет играть важную роль в моей будущей жизни; нужно использовать все средства, чтобы достигнуть этого…

Она уже сняла свою шляпу, в три приема расстегнула застежки своего корсажа. Через три минуты рубашка оказалась в одной куче со всей одеждой.

Она была прямо душка. В ней сочеталось белое с розовым. Она была нежна и свежа! Вся молодость прелестной крошки вырисовывалась в немного детских и слегка покрасневших округлениях. Она походила на статую de Source или de Ruissecue, по которой прогулялась кисточка с краской.

Мой хозяин, улыбаясь и щуря глаза, рассматривал замечательные формы тела, которые тут перед ним вырисовывались. Казалось, он забавлялся исследованием грациозных очертаний, в которых скрывалось так много дивного кокетства.

Но внезапно он нахмурился; его рот искривился желчной улыбкой; он отвернул голову, тихо проговорил:

— Оденьтесь, пожалуйста, вы простудитесь.

И я увидела, как две слезы скатились из глаз на его щеки. О! я превосходно поняла все, что творилось в мыслях моего хозяина! Итак, прежде чем он сказал, мне уже было все понятно!

Когда маленькая девочка была одета, он приблизился к ней, взял две ее тоненькие ручки в свои сильные руки и сказал ей:

— Нет, милое дитя, совета, о котором вы просите, я вам не дам. Вы возбудили во мне большое сожаление. Я боюсь за вас. Жизнь не всегда оказывается приятной для тех женщин, которые мечтают быть всегда любимыми; и я полагаю, что вы не всегда будете говорить с той уверенностью, с которой говорили, благодаря вашей неопытности, в течение всего часа.

Женщина, которая вас послала ко мне, ошиблась. Я не настолько зол, как она думала, потому что я не могу без боли думать, что ваше тело, такое слабое, молодое и такое чистое, будет завтра унижено грязными ласками и поцелуями, объятиями, непохожими на ваши красивые мечты, прикосновением мерзких людей, которые насладятся вашей красотой, не любя вас, и которых вы не будете любить. Я нравлюсь вам, я, чудовище разврата. Но я не хочу, чтобы в один прекрасный день вы меня смещали с толпой любовников, которые вас будут осаждать. Я бы хотел, чтобы вы не питали ко мне благодарности, лучше если я буду гарантирован от вашей завтрашней ненависти.

И, увлекая к двери, он выпроводил ее из своей берлоги;

— Позже, как вы постареете, когда ваши глаза уже будут отуманены от пролитых слез, когда всякого рода разочарования достаточно оскорбят ваши самые чистые чувства и драгоценные мечты, вы вспомните, что я существую, вы взберетесь по лестнице, которая ведет к моему гнезду, и тогда я вас, если можно будет, утешу. Уходите, уходите, не говорите мне вашего имени… Вы, возможно, не знаете, что ваш первый возлюбленный сделает с вами… Прощайте! Прощайте! Не возвращайтесь сюда, до тех пор, пока ваш приход не будет означать: срам, жестокую боль, отвращение, страдание, ложь. Но я вам заявляю, если все эти гадости и теперь гнездятся в вашей душе, тогда вернитесь: я вам скажу, как утешиться и как от них избавиться.

Когда мой хозяин снова вошел в комнату, она пролепетала от двери, обращаясь к нему:

— Ах, синьор, я думала совершить хорошее дело… Вспомните ли вы когда-нибудь тот день, когда вы взвешивали всю тяжесть моих будущих грехов?

И я вдруг почувствовала себя сильно взволнованной.

XIII

Есть мужья, доверие которых к своим женам прямо достойно удивления и заслуживает большей благодарности, чем та, которую они обычно получают.

В доказательство я хочу привести следующую историю.

Сегодня после полудня, около шести часов, мой хозяин возвратился домой в сопровождении молодой женщины, к которой он, по-видимому, относился с большим уважением. С первых же слов я догадалась, что он ее встретил на Орлеанском вокзале. Эта молодая женщина приходилась кузиной моему хозяину, даже довольно дальней кузиной, что ему, однако, не помешало заметить, что она очень красива. Довольно хорошо сложенная, одетая с той элегантностью, которая составляет особую гордость в провинции, Люсьенна сохранила простодушие, которое было бы уместно где-нибудь в Туре или Блуа, но в Париже придавало лицу ее довольно смешное выражение и сделало ее похожей на «маленькую гусыню». Она говорила немного в нос; а ее нитяные перчатки меня шокировали; ее руки в них чувствовали себя так же свободно, как ноги моего хозяина в носках. Бюст у нее не пышный, но по-моему он все-таки великоват. Мне всегда нравились, в особенности после приключений с той полногрудой женщиной, о которой я уже рассказывала, маленькие, нежные груди. Я сильно подозреваю, что мой хозяин разделяет вместе со мной эти вкусы. Тем не менее я думаю, что, когда Люсьенна скинет с себя свое прелестное праздничное платье, она будет очень аппетитна: грациозное тело, белая кожа — истинная маленькая перепелочка.

В то время, как я ее рассматривала, а мой хозяин очень радушно показывал ей помещение, она с некоторым беспокойством оглядывалась на окружающие ее предметы, как будто ее устрашил этот хороший прием. Большая кровать бросилась ей в глаза; в одинаковой степени заинтересовала ее я; тихо прошлась она перед различными картинами, изображающими нагих женщин и более или менее запутанные сцены; она глубокими глотками, подобно тому, как пьют предательский ликер, вдыхала этот воздух, насыщенный духами и странным благоуханием, который не был похож на атмосферу ее новой комнаты для молодой новобрачной.

Ясно, что молодая женщина должна была про себя подумать, что ее супруг был не особенно благоразумен, доверив ее на сорок восемь часов парижскому кузену.