Магазин воспоминаний о море - Мастер Чэнь

Книга Лилианы была вообще-то о трех капитанах — участниках этого короткого боя. Немец, француз, русский. Фотографии первых двоих она нашла.

Ей нужно было лицо барона Ивана Черкасова, командира погибшего «Жемчуга».

В российских архивах его не было — Робертсон к тому моменту это знал хорошо.

«Только вы можете совершить это чудо», — написала мне Лилиана.

Она давала мне второй шанс.

И я схватился за этот шанс, как утопающий, почти утонувший.

— А Интернет на что? — поинтересовался Евгений, предлагая мне передохнуть и попить холодного чая в китайской лавке, у столика на тротуаре.

— Интернет — это было просто. В нем, между прочим, множество фотографий «Жемчуга», есть газетные материалы, включая тот, что я сам писал двадцать лет назад. Но лицо барона — никак. Цитируются архивы Адмиралтейства (Военно-морского флота России), и еще из Владивостока — архивы военно-морского суда над Черкасовым. Однако в архивах того времени держать фотографии было не принято. Зато… Известен год смерти Черкасова, 1942-й. И место смерти. Париж.

— И ты, конечно…

Все правильно, холодной черной московской ночью я позвонил в Париж (там время еще было рабочим), в посольство, ища дипломата, знакомого с русской эмиграцией первой волны.

— Вам нужна госпожа Борисова, — сказал мне дежурный у телефона.

Но госпожи Борисовой на месте не было, она уехала куда-то в Марсель. Потом нашлась, пообещала поговорить кое с кем на новогодних приемах — раньше, по телефону, этого делать не стоило. Что ж, дипломатам виднее.

Шли дни, пронеслись новогодние балы в Париже, и госпожа Борисова дала, наконец, телефон Игоря Викторовича.

— Он работает во французском МВД, чуть не в кабинете комиссара Мегрэ, — сказала она, — так что если надо кого-то найти, то он знает, как.

И я начал звонить Игорю Викторовичу и нарвался на приятный голос женщины, раз за разом выдававшей фразу, из которой я понимал только одно слово: «реюньон».

А ведь учил же я французский, ведь читал когда-то в подлиннике несколько книг Дюма, знакомых на русском до буквы, и не только их. Но устная речь…

Хотя однажды мы с женой пересекли, по ее настоянию, Пиренеи с каталонской стороны, ища на французской территории замок крестоносцев в Колиуре. И я тогда выходил из машины и спрашивал — ведь спрашивал! — дорогу, более того, мой французский возник сам собой (говорить на каком-то другом там было не с кем), и до замка мы добрались.

Короче говоря, с четвертого звонка я уже мог внятно что-то спросить у дамы, и даже понял, что «реюньон» — это не собрание, это Мартиника за океаном, и надо подождать пятницы.

А в пятницу в трубке раздался вкусный бас Игоря Викторовича, который говорит на том русском, что в Москве вызовет разве что зависть.

— Фотография? Всего лишь фотография? — удивился он, — Ну, я завтра поговорю в Дворянском собрании — Черкасовы там бывают. Вот только…

— А это «только» очень даже понятно, — сказал Евгений. — Был бы то капитан гордого «Варяга»…

А здесь — совсем не пример славы русского оружия, крейсер потоплен, погибло, как я помню, восемьдесят моряков, Черкасова судили.

— И лишили баронского титула, дворянства, наград, чина и отправили на каторгу. Так что ты понимаешь, что звонки в Париж, к его потомкам, — очень тонкое дело. Но я звонил и звонил, вопреки всей надежде… Я знал, что уже поздно, что книга у Лилианы наверняка вышла. Мне уже было все равно. Я хотел увидеть его лицо. Не могло быть так, чтобы это лицо ушло навсегда, не должно было быть.

И однажды из Парижа позвонили мне.

— Но я же отправлял фотографию барона Ивана Александровича Черкасова — двадцать третий барон, тот самый, не правда ли? Отправлял в Россию. И она вышла там в книге о крейсере «Жемчуг», — сказал незнакомый голос.

— Оле, оле! — оживился Евгений.

Оле или нет, но книга вышла во Владивостоке. Я тогда представил себе невидимый треугольник, расчертивший весь Евразийский континент: Пенанг в его юго-восточной части, где Лилиана все еще ждала — или уже не ждала? — этот снимок, Париж на западе, Владивосток на самом востоке.

И человек, звонивший из Парижа и собиравший, видимо, всю жизнь снимки людей из русских семей во Франции, почему-то предлагал мне найти адрес владивостокского издательства и послать туда, представьте, телеграмму.

Это было попросту чудовищно.

Я мог бы подождать каких-то пять минут, даже не прерывая этого звонка, и получить, с помощью сканеpa и электронной почты, лицо капитана, чей корабль пошел ко дну в полутора километрах от того места, где мы с Евгением допивали сейчас наш чай. А русский парижанин вместо этого предлагал мне слать некие телеграммы во Владивосток.

— Как насчет того, чтобы выслать мне сканированный файл по мейлу? — мягко подсказал я.

— А это мне немножко сложно, — раздался извиняющийся голос в трубке, — Вы знаете, я последний. Последний из эскадры барона Врангеля, покидавшей Крым. Я был тогда юнгой.

Я проделал в уме подсчеты и, как написал бы Дюма, похолодел. Сканированный файл — то были явно не самые уместные в нашем разговоре слова.

— Дай я опять угадаю, — сказал Евгений, — Издательство во Владивостоке уже было закрыто. А Лилиана твоя тем временем давно издала книгу с пустым местом вместо фото.

— Пустое место на обложке? Да нет же. Эта история длилась долго. И у нее был бы счастливый конец, вот только после этого конца она началась сначала… Что такого в этом проклятом «Жемчуге», что он не отпускает?

— А кстати, — сказал Евгений, вглядываясь в грозовую синеву в трех кварталах от нас — бывшая Бич-стрит там кончалась, дальше угадывались деревья Эспланады, а за ними море, как сморщенное бутылочное стекло, и тучи над ним, уничтожившие линию горизонта, — ведь это было вот там, верно?

— Чуть правее.

— Я так и представляю себе — серая тень с тремя трубами, грохот, и он уходит под вот эту воду.

— Нет.

— Что — нет?

— Я получил в конце концов эту книгу из Владивостока. И там есть фотографии крейсера и до Цусимы, и после, и потом, в четырнадцатом году. Ты слышал, что у русского флота была тропическая раскраска кораблей?

— Никогда. И что же?

— Не серая тень. Он был белый.

Самое потрясающее в книге, почтой пришедшей из Владивостока (авторы — Буяков, Крицкий, Шуга-лей), был ее тираж. Триста пятьдесят экземпляров — издание Дальневосточного государственного технического университета, но, как потом выяснилось, еще и за счет авторов. Три из них — почти один процент тиража — оказались в моих руках. Одна — с надписью для Лилианы. Другая — для посольства в Куала-Лумпуре. Одна — лично мне.

«Последний бой крейсера „Жемчуг"» — так называется эта книга, но кроме подробного описания налета «Эмдена» здесь в мельчайших деталях было все то, что меня удивляло в этой истории очень давно.

За что был судим и разжалован барон Черкасов? Крейсер ведь стоял в гавани британского порта, под охраной союзников — в частности французов. Ему требовался ремонт, он еле дотянул до порта. Черкасов в момент атаки уже сошел на берег, в «Истерн энд Ориентл», и мог наблюдать за гибелью своего корабля разве что из окна гостиничного номера.

Почему командир был на берегу? А с другой стороны — почему и нет, если он благополучно довел корабль и сдал его для ремонта?

Владивостокская книга оказалась, прежде всего, подробным разбором судебного дела барона. Более того, она начала суд заново. Не один я, наверное, хотел поставить точку в этой истории — какую? Точку справедливости?

И вот здесь, благодаря маленькой книжке, украшенной фотографией «Жемчуга» на владивостокском рейде, история крейсера для меня началась сначала.

Потому что в ней появилась баронесса Черкасова.

Суд во Владивостоке, начавшийся в пятнадцатом году — через год после катастрофы, — был жесток, но не глуп. Не должен командир боевого корабля отвечать на призывы подчиненных зашторить иллюминаторы эффектной фразой «Пусть нас видят и убираются с дороги». И так — несколько раз. Командир, даже доверяясь союзникам, не должен уходить с корабля, пока не убедится, что тот в полной безопасности. Он не должен оставлять разряженными орудия и торпедные аппараты, так, что к моменту налета «Эмдена» только чудом несколько зарядов оказались в самих орудийных башнях.

Если бы истории со снарядами не произошло, то крейсер все равно бы погиб — торпеда в упор, со ста восьмидесяти метров, утопит даже линкор, — но туда же, на дно, ушел бы и «Эмден». Потому что получил бы хоть часть из двухсот снарядов, которые успел бы выпустить «Жемчуг» (время боя было хронометрировано до секунды). А крейсера — оба, германец и русский, — были легкими. У них не было мощной брони.

Мы любим героев, которые надеются на русский «авось». Но только в тех случаях, когда эти надежды по случайности сбываются. Мы не любим героев, когда их самонадеянность приводит к гибели восьмидесяти восьми военных моряков. Фон Мюллер, командир «Эмдена», рисковал больше Черкасова. Но германцу повезло, а Черкасову — нет.