Повести и Рассказы (сборник) - Владимир Покровский

Дело к вечеру, и усталый, я тупо уезжаю домой на седьмом автобусе, чтобы в одиночестве выпить бутылочку заначенного марочного вино. На скамейке у подъезда меня поджидает испуганная Тамарочка.

— А Веры нету? — спрашивает она вместо «здрасьте».

— Вера вообще-то здесь не живет, — докладываю я. — Зайдем, по рюмочке марочного вино вмажем?

Она кивает и с тем же испуганным видом идет за мной.

— Что это такое творится, Володя? Вы не знаете, что это такое вокруг творится? — спрашивает она, опустошив первую рюмку.

Она уже не поет от восторга, она, такое впечатление, от ужаса воет, моя Тамарочка.

Я бормочу в ответ что-то невнятное, потому что в эту самую секунду обнаруживаю новый подарок Георгеса — антикварные массивные стулья вместо своих колченожек.

— Я пока шла сюда, думала, что с ума сойду. Или уже сошла. Какие-то слепые рыла. Цилиндры, тросточки, фраки. Володь, неужели это настоящие фраки?

Дурацкий вопрос, я не знаю, как на него отвечать. Я наливаю по второй и, не слишком напрягаясь, начинаю ей втолковывать с умным видом про множества параллельных реальностей, из которых некоторые могут нам показаться вовсе и не реальными, или не очень реальными, но независимо от степени реальности, они все реализованы, то есть существуют на самом деле.

— Кто ж их выдумал? — спрашивает Тамарочка, возбуждаясь от сложности объяснений.

— Господь бог, кто же еще, — отвечаю я и начинаю расстегивать на ней платье. Так, постепенно обнажая друг друга, мы продолжаем высокоинтеллектуальный разговор до тех пор, пока не оказываемся в постели.

Тамарочка постанывает от желания. Она явно намерена показать высший класс любви. Она мастеровита, разнообразна и невероятно старательна. С тоской распрощавшись с желание просто обняться с Тамарочкой и, уткнувшись носом в ее плечо, посмотреть какой-нибудь сон, я включаюсь в половой акт, больше похожий на сложнейший акробатический номер. Тамарочка наверняка занималась гимнастикой или чем-то в этом роде — у нее, что называется, растянутое тело, она творит такое, что я с трудом удерживаюсь от аплодисментов. Она раскраснелась, она громко дышит, она мною, кажется, недовольна, она требует от меня совершенно немыслимых подач — может быть, тройного обратного сальто ей хочется, я не знаю. Она раздраженно понукает меня:

— Корпусом работай! Корпусом!

И в этот момент в квартиру входит Манолис.

Он словно вышел из той пельменной — одет во фрачную пару. В руке у него — дымящийся пистолет Макарова. Глаза, сообразно ситуации, вытаращены до невозможности. И что-то с выражением лица не в порядке.

— Ой, — говорит Тамарочка и прикрывает ладошками красные сосочки, которые, как я уже успел выяснить, никакого отношения к Георгесу не имеют («Они у меня такие всегда»).

— Вот вы тут такими делами занимаетесь, а дверь нараспашку! — объясняет Манолис. — Кто угодно может зайти.

В тот момент я просто осатанел от раздражения. Если этот грек сейчас пришлепнет меня из своего «макарова», то это будет самая большая пошлость из тех, что я перевидал за сегодняшний день — примерно так я тогда подумал. Это абсолютно нелогичное, анекдотически глупое и избитое появление мужа-рогоносца, этот идиотский пистолет (дымящийся!), это дикое лицо, постепенно принимающее прокурорские очертания, этот наш рефлекторно, вяло, на глазах у Манолиса продолжающийся акт — все это, конечно, было достойным завершением дня абсурда.

Тогда закрой, если открыто, — злобно сказал я из-под Тамарочки. — И на предохранитель поставь.

Мне говорили, я не верил. А теперь сам понял — нет, ничего я в этой жизни не понимаю. Как только я ему сказал закрыть дверь, он, ни слова не говоря, покорно повернулся и отправился в прихожую закрывать дверь. Честное слово!

Мы с Тамарочкой переглянулись и по-быстрому, без изысков, довели дело до совместного оргазма, давно уже ожидаемого. Я слыхал, что внезапная помеха акту, тем более такая пугающая, как появление мужа во фраке и с дымящимся пистолетом, отбивает у совокупляющихся всякую охоту к продолжению сексуальных забав — у нас было не так. Неожиданный и в высшей степени странный приход Манолиса в тот момент нас будто и не касался, будто Манолис отделен был от нас толстой стеклянной перегородкой; будто по телевизору его показывали в неинтересной передаче, будто так и надо было, чтобы он пришел как раз тогда, когда до вершины акта нам оставались считанные фикции.

— Ты кончил?

— Ага. А ты?

— Неужели не почувствовал, дурачок?

— Я из вежливости.

Вернулся Манолис. Мы с Тамарочкой до того обнаглели, что и при нем не прервали уже завершенного соития — тяжело дышащие, вспотевший, полузакрыв глаза, мы медленно, устало «работали корпусами».

Боковым зрением я поймал дикий взгляд Манолиса. Это невозможно выразить, что за взгляд. Я потом пытался — не получалось. Я только в него вчувствовался. Очень странное смешение самых разных эмоций.

Он постоял, подышал носом, затем прошел на середину комнаты и поднял свой все еще дымящийся пистолет.

Тамарочка пискнула и закаменела. А я… я считаю, что я тогда гениально поступил, что озарило меня. Я изобразил, что все еще наслаждаюсь его женой (это было не совсем так) и тихо спросил:

— Закрыл дверь?

— Закрыл, — голосом Судьбы ответил Манолис.

— И на цепочку?

— И на цепочку.

— И на предохранитель?

— И на него! Тоже!

Щелкнул другой предохранитель — дымящегося «макарова». Я вообще-то щелканье пистолетного предохранителя по звуку вряд ли определю, но вроде там больше и щелкать-то было нечему.

— Между прочим, — как бы не замечая быстро настигающей смерти, продолжил я (а Тамарочка ультразвуковала от ужаса), между прочим, пистолетик-то твой еще дымится.

Пауза. Потом, голосом Судьбы, но уже не уверенной, что ее кто-нибудь слышит, Манолис спросил:

— Ну и что?

— А то, что пистолет твой, соответсссно, уже выстрелил. Глупо стрелять, когда пистолет уже выстрелил. Это все равно, что разбиться вдребезги, а потом спрыгнуть с десятого этажа.

— Э? — тупо сказал Манолис. Судьбой уже и не пахло.

Он уставился на пистолет. Тамарочка чуть-чуть отморозилась и тихонько стала с меня сползать.

— Черт, — сказал Манолис. — Действительно, что-то…

— Вот проклятые коммунисты! — сочувственно поддакнул я.

Он недоверчиво на нас поглядел. Мы с интересом на него поглядели тоже.

— Я, понимаете… — слова давались ему с трудом. Мужика крепко перекосило от горя, но он хорошо держался. — Я, понимаете, пистолет этот в парке нашел, около скамейки. Он и тогда дымился. Я почему на него внимание обратил? — дымок, гляжу, из травы вьется. Дай, думаю, подниму и в участок снесу, мало ли кто подымет. Если не я. И сюда по пути зашел. А то он дымился и дымился — странно как-то.