На рубежах южных (сборник) - Иван Наживин

Казаки, с нетерпением ждавшие высадки, сгрудились на палубе. С любопытством рассматривали они гостя.

– Глянь, какой черный!

– Как турок!

– Все едино не крещеная душа…

– У них бог аллах, как у черкесов… Что лопочет он?

– А бис его знает, верно, горилку зовет пить, – объяснил Ефим Половой. – Ты, Осип, не прозевай. Как Антон будет ехать на берег, так и кажи: «Пане судья, как вы горилку едете пить, то дозвольте и мне поехать, бо до горилки я дюже охочий!» И нам не забудь по шкалику привезти…

В тот же день начали разгрузку судов, продолжавшуюся три дня. На самом берегу выросли штабеля мешков с провиантом и пороховых ящиков. Над ними соорудили казаки навесы.

Вблизи ни деревца, один песок, раскаленный, как сковородка. Негде укрыться от жаркого солнца.

Вначале казаки толпами бродили по городу, удивлялись тонкой каменной резьбе ханского дворца, звону воды в фонтанах, сутолоке шумливого базара. Местные жители встречали русских приветливо: угощали лепешками – чуреком, горьковатым липким сыром – пэндырем, фиолетовыми ягодами инжира, сладким виноградом.

Федор Дикун, Никита Собакарь, Осип Шмалько и Леонтий Малов часами ходили по незнакомому городу, по глухим щелям его улиц, окаймленных высокими каменными стенами. Окна и двери домов выходили во дворы. Туда можно было попасть только через маленькие двери в крепких карагачевых воротах. Из-за стен доносились разговоры. Все проулки обычно заканчивались базаром, к которому со всех сторон сходились узкие улочки.

И в этот день четверо друзей, вдоволь набродившись по улицам, вышли к базарной площади. Еще издали услышали, что там происходит неладное: неслись неистовые гортанные крики, ругань казаков, чей-то визг.

– Пошли быстрее! – заторопил Шмалько. – Шо-то там вроде дракой пахнет.

На базаре действительно назревала драка. Есаул Смола стоял, схватившись одной рукой за саблю, а другой прижимал к себе узкогорлый серебряный кувшин. Рядом с ним, прижавшись к каменному забору, словно загнанные волки, были еще три казака с такими же кувшинами в руках.

К есаулу подступил персидский купец – в чалме, с крашенной в красный цвет бородой. Он указывал на кувшин, бешено сверкал глазами и что-то кричал высоким, визгливым голосом. Позади него толпились купцы, ремесленники, просто базарные завсегдатаи. И все они жестикулировали, кричали.

– Смотрите, хлопцы! Видать, Смола с дружками кувшины у кызылбашца сдуванили, – проговорил Шмалько.

Раздвигая плечом толпу, к казакам протиснулся черноволосый, загорелый великан с увесистой дубиной в руках.

– Вур! Вур! Бей! – закричала толпа.

Есаул Смола уронил кувшин и с лязгом выхватил из ножен саблю.

Но великан-азербайджанец быстрым ударом дубины выбил у Смолы саблю из рук. Потом схватил есаула одной рукой за пояс, легко поднял его и швырнул в стоявших за спиной Смолы казаков. Зазвенели упавшие кувшины.

– А ведь побьют наших, братцы! – возбужденно крикнул Шмалько. – Аида на выручку!

– Вур! – визжала толпа.

Не обнажая оружия, расшвыривая людей огромными ручищами, Шмалько устремился вперед. За ним, словно по коридору, шли остальные.

Великан-азербайджанец обернулся и со спокойным любопытством посмотрел на Шмалько. Потом он басом выкрикнул несколько слов и шагнул навстречу Осипу. Казак размахнулся, но азербайджанец смотрел на него весело и приветливо. Осип разжал огромный кулачище и недоуменно огляделся по сторонам.

– Кузнец говорит – давай борьба, – перевел кто-то слова азербайджанца. – Кузнец говорит, кто кого будет земля бросать…

– Бороться! – Шмалько мгновение вглядывался в красивое, тонкое лицо азербайджанца. – А что ж, давай бороться!

Осип рывком сорвал с себя саблю, снял шапку и старую свитку. Все эти вещи он сунул в руки Дикуну. Потом скинул рубаху и предстал перед толпой словно вытесанный из белого камня – широкогрудый, с могучими буграми мускулов.

– Вай, вай! Пах, пах! – раздались в толпе восхищенные возгласы.

Люди теснились, образуя широкий круг. А кто-то уже притащил ковер и быстро разостлал его прямо на пыльной земле.

Азербайджанец сбросил кожаную куртку. Он был тоньше Шмалько в талии, но выше.

Толпа загудела еще восторженнее.

Вначале оба борца только пробовали силы. Они хватали друг друга за руки, рывками пытались сбить противника с ног. Но и русский, и азербайджанец были опытными, умелыми борцами и ни один из них в этой пробе сил не добился успеха.

Вдруг Шмалько рванулся вперед и по-медвежьи облапил кузнеца. Тому ничего не оставалось, как тоже обхватить противника и противопоставить его силе свою. Шло время, а борцы, не разжимая своих железных объятий, прижавшись друг к другу, топтались на ковре.

– Мамед, аи, Мамед! – подбадривали азербайджанцы кузнеца.

Казаки тоже волновались.

Мускулы борцов вздувались от страшного напряжения, их тела стали блестящими от пота. Но ни один не мог осилить другого.

И вдруг кузнец разжал руки и неуловимо легким, змеиным движением выскользнул из рук Шмалько.

Он отскочил на край ковра и, улыбаясь, что-то проговорил.

– Кузнец Мамед говорит, что ему не побороть русского брата, – обратился ко всем добровольный переводчик. – Он говорит, что гордится встречей с таким богатырем и предлагает на этом закончить борьбу.

Мамед, улыбаясь, положив руку на сердце, подошел к Осипу.

– Чох якши! Яшасун! – закричала толпа. – Яшасук батыр урус! Яшасун демерчи Мамед!

Слухи о происшествии на городском базаре, как видно, дошли до Головатого. Караульные казаки, охранявшие шатер войскового судьи, рассказывали, что у Антона Андреевича побывал какой-то купец-кызылбашец. После его ухода Антон Андреевич вызвал к себе Смолу, выругал на чем свет стоит и так заехал ему кулаком в лицо, что есаул вылетел из шатра и шмякнулся на землю.

На следующий день у городских ворот был выставлен наряд казаков, который никого из русского войска в город не пропускал.

Мрачные и злые бродили казаки по голому песчаному берегу, напрасно пытаясь найти хотя бы клочок тени, прохладу.

– Как у черта в пекле, – роптали казаки.

Головатый велел нарядить Смолу для закупки провианта, а другой отряд с арбами послал в лес за бревнами для навесов.

Медленно тянулись дни, похожие один на другой, как близнецы.

Из привезенных бревен и жердей соорудили казаки для себя несколько навесов. А те, кому не хватило места под навесами, расположились тут же на песке, под солнцем. Для старшин из корабельных запасов выделили парусины на палатки.

На первой же неделе появились больные. Идет казак по лагерю, здоровый, казалось бы, нет ему износу, вдруг неожиданно пошатнется, сделает шаг, другой – и, как подкошенный упадет. Поднимут казака, отнесут под навес, приспособленный под лазарет, уложат. Вдруг другой уже свалился, третий.