Сиреневая драма, или Комната смеха - Евгений Юрьевич Угрюмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
очереди наблюдали за петухом в замочную скважину, и петух, вот уже
несколько раз (почему и повторяли гадание с ним снова и снова, и пригласили
хозяйку, чтоб сама убедилась) не обращал ни на какие предметы внимания, но
бойцовским взглядом косил на павлина в рамке на стене. Он хохлился,
встряхивался, явно желая дать понять вышитой на стенке юноновой птице, что,
хоть он тут и не у себя в курятнике, но так просто его не возьмёшь. Куровод (по
аналогии с Мусагет) подпрыгивал – сначала вверх, а потом, в несколько
прыжков, с двух ног одновременно, к стенке, на которой висела птица, и
кукарекал. Потом прыгун прислушивался (где-то в огородах отвечали),
прислушивался ещё внимательней и дискретно поводил головой, и дискретно
закрывал и открывал мутно-молочавое веко, ещё раз прислушиваясь к павлину,
но тот молчал. Сначала, такое царское пренебрежение (не соизволит слова
сказать), конечно, раздражало петуха и он от злобы рыл куриными лапами (не
скажешь же петушиными… сам петух, а лапы все-таки куриные), рыл пол, но
потом (возможно, он решал для себя, что раз не кукарекает, значит, сдался)
победитель хлопал крыльями и заходился такими руладами, что приходилось
только, ничего путного от него не дождавшись, выставлять горлопана за дверь.
И лишь однажды, у него, посреди «ку-ка-ре-ку» запершило в горле, и гордый,
отпил немного из блюдечка. Это означало, что муж будет пьяница (в щелочку
как раз смотрела Лиза, и она никому про это не сказала).
А ночью? Перед сном внучка декламировала себе шёпотом:
О, Агнесса, помоги!
Жениха мне покажи!
Не в наряде дорогом –
В платье будничном простом,
Чтобы я не обозналась,
На других не променялась.
Стишок-то, вообще-то, читают в январе, вечером, накануне дня Святой
Агнессы, но бабушка сказала «Неважно». Ах, бабушка!
Хотя можно было бы читать:
Параскева, помоги!
Жениха мне покажи!.. -
Неужели Параскева не показала бы?
60
Ночью ничего не могло устоять перед разлагающим вторжением сиреневого
куста… ах! Оле-ой, Оле-ай, Оле-эй!..
Я снова вижу перед собой ясные, хоть и подёрнутые любовным
недомоганием, просящие глаза внучки… внучка просит глазами (не подумай,
читатель, что Лиза сидит передо мной и просит. Я вижу её в моём воображении,
в магическом, как сказал поэт, кристалле, я вижу её просящие пощадить глаза),
внучка просит подождать, дать прийти в себя, хотя сама понимает, что без
описания «ночью» мне не обойтись, не сложить достоверный её самой портрет
и не сложить правдивое описание происходящих в её душе, да и во всей
сиреневой драме событий. Ну что ж, Лиза! Лиза, Лизавета. Я подожду. У меня
есть еще, пока, что сказать вам, милые читатели… о чём ещё необходимо
сообщить вам, чтоб сиреневая драма не показалась кому-нибудь результатом
больного воображения, а обрела железную логику происходящего и
неотвратимого.
С ц е н а в т о р а я
Подслушанные разговорчики сильфов и эльфов. Оставленное под листом
капусты будущее. Расставания минутной стрелки с минутам. Чёрные окна и
вечерние туманы.
Сирень в этом году распустилась рано и такая, что сильфы и эльфы,
напоённые её запахом, одурели и от любви расходились до того и осмелели, что
устраивали посиделки прямо на носу у господина Кабальеро, который на
веранде, разложившись за сплетённым из лозы столом, на плетённом из лозы
стуле составлял каталоги лекарственных растений и разглядывал, при этом, в
лупу, всякие экземпляры из гербариев, собранных им самим, и делал выписки
из описаний во всяких научных иностранных и отечественных ботанических
журналах. Господин Кабальеро, будучи настоящим естествоиспытателем, в
отличие от бабушки Светы, знал, что расходились никакие ни комары и не
отгонял нежнокрылых зелёной веточкой, но терпел – порой и неприятные
пощекотывания – чтоб подсмотреть их потаённую от людей жизнь и занести её
в журнал наблюдений. (Настоящие естествоиспытатели – все, по натуре,
терпеливы).
– Ах, – заламывала ручки восхитительная нежно-зеленоватая Пикси, – он
страшный терминатор! Вы когда-нибудь слышали, как он читает из Катулла:
Жизнь моя! ты любовь беззаботную мне
обещаешь…1
– Драматично! – отвечала бледно-сиреневая сильфидка Фрида.
1Из Катулла в переводе Максима Амелина.
61
– Может, я торможу, – пожимала плечиками, складывая, при этом, снежно-
белые крылышки, фейри Шерли, – но я слышала как на одной корпоративной
вечеринке он нашептывал эльфу:
– Я украл у тебя, играя, медовый Ювентий,
поцелуйчик один, слаще амвросии он… -
тоже из Катулла, кстати.
– Супер!.. этого я не слыхала, – ручкой отмахнула под ручку зудящего
комарика Фрида.
– Всё может быть… он – умопомрачительный терминатор, – и Пикси
опустила опечаленные и со слёзкой, как от соринки в глазу, глазки.
Пролетающая мимо в своих потаённых мыслях бабочка-капустница
произвела крыльями в воздухе, ненамеренно, небольшой ураган, которого,
однако, хватило, чтоб сдуть разболтавшихся подружек с носа господина
Естествоиспытателя.
… корень тонкий, ветвистый мочковатый… листья супротивные… цветки
обоеполые, жёлтые, в плоских корзиночках… кумарины, аскорбиновая
кислота… «золотушная трава»… – возвратился в журнал господин Репейное
семя, жалея о сдутых подружках.
Но, тут же подсели другие:
– Мой любимка, ты самая красивая ах-ха-ха, из моих…
– Неадекват… у тебя сексуальные фантазы!
– Красава, зачем ты?
– Ты, зверюга, без совести и упрёка, абдерит! Ты своими аццкими штучками
действуешь на мой нежный моск!..
И снова бабочка полетела… назад…
…дубильные вещества, горечи, слизи, лактоны…
Господин Кабальеро страдал. Еще с того времени, когда он увидел перед
своими, с резными сатирами дверями, нашу Лизхен.
Всё совпало… как и много раз до этого. И сирень цвела, и пора пришла, и
она… вдруг… откуда ни возьмись… ах! дайте глотнуть этой живительной
влаги, смочить пересохшие, треснувшие и закровавившиеся от налетевшего
вдруг суховея губы… ромашка белокрылая, лаванда душистая, губоцветная…
В тот раз… господин Репейное Семя не зашёл, выйдя из дома, в аптеку на
площади Пяти Углов – а прошёл мимо аптеки и пошёл… куда? куда ноги сами
понесли его. Все пять углов на площади Пяти Углов удивились; особенно тот,
где была аптека… а когда ещё господина Пелерину увидели без зонтика… тут,
видавшие виды почтенные углы даже не знали что подумать.
А господин Кабальеро шёл… проходил мимо и никого не замечал…
минуточку… он что, влюбился?
Собиратель лекарственных трав, отставной доцент кафедры ботаники, шёл,
бежал, как если бы какой-нибудь Борей, по договорённости с Амуром, Сиренью
и Временем, гнал его в спину. Куда? зачем?..
62
«Какое кому дело? Что вам всем до моей любви? Моих страданий? Моей
неосуществимой мечты?»
В окнах, куда ни глянь – всё по двое, по двое, по
