Богдан Хмельницкий - Ольга Рогова

Было воскресное утро. Запорожцы только что отслушали обедню и толпами валили в предместье. Жиды уже открыли шинки, а мелкие торговцы сидели в маленьких курных лавчонках и продавали всевозможные ткани, оружие, безделушки, съестное, в особенности же множество калачей и баранок. Тут сновали армяне с перекинутыми через плечо "шалевыми пасами", т. е. Широкими шелковыми поясами, затканными на каждую четверть серебряными и золотыми нитками. Расположился и грек, продававший рубахи-сороки из толстого холста, украшенные шелковый стежкой в узоре, и всякие кафтаны, шелковые, парчовые, суконные, новые и поношенные, добытые во время казацких набегов; свиты с разрезными рукавами и с кобеняком, т. е. капюшоном сзади. В маленькой лавчонке еврей продавал оружие: самопалы, ножи отточенные с обеих сторон, пистолеты, сабли, кольчуги. Валах торговал вином, сухими фруктами и сушеной рыбой; татарин – кожами и шкурами, преимущественно лошадиными. Все это лепилось главным образом в куренных лавках, между тем как гостиные лавки, не находившиеся под покровительством куреней, стояли по большей части запертыми, мало кто решался их занять, боясь казацких насилий во время беспорядков в Сечи.

Хмельницкий приостановил коня и задумчиво смотрел на пеструю толпу, рассыпавшуюся между возами и лавчонками по базарной площади. Торговля, по-видимому, шла плохо: время стояло глухое, Сечь прожилась и пропилась; запорожцы бродили оборванные, угрюмые, не обращали внимание на предлагаемые им товары, раздумывая, чтобы им еще спустить в одном из тридцати восьми шинков. Жиды-шинкари принимали все, что им приносили, начиная с лишнего оружия и кончая самой поношенной одеждой. У возов и ларей с калачами тоже толпилось много народу, это были по большей части поссорившиеся, имевшие какое-либо дело до своего начальства и запасавшиеся хлебом-солью. Среди этого люда толпились бандуристы, кобзари, дудари и скрипачи; кое-где образовались группы танцующих.

Проехав базарную площадь, Хмельницкий направился к высоким башенным воротам земляного вала, окружавшего майдан (площадь). Внутри земляного вала двумя полукругами располагались курени, носившие названия различных городов Украины. Одно полукружие называлось верхними куренями, другое –нижними. Между верхними куренями возвышался дом совета. Там собирались на совещание атаманы и кошевой. Тут же рядом в одном из куреней помещалась квартира кошевого. Хмельницкий подъехал к крыльцу, отдал коня казаку и вошел в курень. Его встретил пожилой благообразный казак с длинными седыми усами и черным чубом с проседью.

– Добро пожаловать, пане Богдане, – приветствовал он Хмельницкого, пытливо посматривая на него своими проницательными глазками. – Откуда и куда путь держишь?

Хмельницкий отвесил кошевому низкий поклон, помолился на образа и, усевшись с хозяином на широкую лавку, не торопясь проговорил:

– Еду из Украйны, где меня опозорили и выгнали, хочу искать и суда, и расправы у запорожцев, в ваши руки предаю и душу, и тело.

Кошевой, помолчав, ответил:

– Слухи до меня уже доходили, но я им не верил. Неужто вправду отняли у тебя все и убили твоего сына?

– Правда, все правда! – с горечью подтвердил Хмельницкий.

– Что же ты думаешь делать и какой помощи ждешь от нас?

– Думаю, что ты по старой дружбе не откажешь поднять запорожскую силу…

– Поднять запорожцев не трудно, – в раздумье проговорил кошевой, – и теперь самое время; пойдут на кого угодно, лишь бы не сидеть, сложа руки… Но дело это нескорое, все теперь поразбрелись, в Сечи и трех тысяч не наберется, надо кликнуть клич, а как огласишь такое дело, оно не выгорит… Подле самого Запорожья сидит польская залога: пятьсот регистровых казаков да триста жолнеров… Я думаю, что пан коронный гетман уже послал к ним гонца, и они тебя как красного зверя выследят…

– Это все я уже обдумал, друже, – возразил Богдан. – В Сечи у вас я не остановлюсь, буду жить у Довгуна на Томаковке… А ты не разглашай нашего дела, собирай людей потихоньку да помаленьку… Потом я думаю проехать и в Крым, к хану, буду просить у него помощи.

– Верю тебе, пане Богдане! Если ты затеял дело, то и обдумал его. Постараюсь исполнить то, о чем ты просишь… Месяца два-три на это потребуется. А пока будешь жить у нас, вот тебе мой совет: опасайся всякого, держись в стороне, от залоги и старайся выиграть время. Хмельницкий распрощался с кошевым и отправился к Ивашку. Через несколько часов он уже был в скромном жилье молодого казака, притаившемся в углу острова в густом лесу. Довгун устроился хозяйственно: во время его отсутствия другой казак смотрел за пчелами, за хатой и кормил пару запасных коней. Богдана ждало целое пиршество. Кроме обычной соломаты, на столе была и тетеря, т. е. Рыба, сваренная с жидкой просяной кашей, и калачи, и свежий мед, и даже две бутылки венгерского; недоставало только мяса, но его заказывали заранее, и хозяин извинился, что не может попотчевать своего дорого гостя жарким. Приехавшие с Хмельницким казака расположились в просторном сарае; Богдана Довгун поместил в своей хате, сам же перебрался на ветхий чердачок.

Так прошло несколько дней и, по-видимому, все было спокойно, но из осторожности Богдан посылал то того, то другого из более ловких казаков на разведки. Как-то раз утром отправился Брыкалок. Часа через два он вернулся обратно и поспешно вошел в горницу Богдана.

– Не ладно дело, батько, – проговорил он. Пан коронный гетман узнал, что ты в Сечи, он приказал залоге тебя схватить… Если мы живо не уберемся отсюда, то всех нас переловят, как кротов в норе.

Через несколько минут все закопошились. Решено было воспользоваться несколькими лодками, стоявшими в бухте, и спуститься в лиман; коней же послать сухим путем с кем-нибудь из слуг. У Довгуна были знакомые на низовых островах, и он рассчитывал хоть на время укрыть там Хмельницкого. Весь маленький отряд отправился к бухте, разместился в трех больших лодках с камышовой обшивкой и острыми кормою и носом. Взяли на дорогу съестных припасов, запаслись оружием и порохом, дружно ударили веслами и понеслись по только что вскрывшейся реке. Первый день путешествия прошел благополучно; они остановились в камышах на ночь, а утром тронулись дальше; в полдень они собирались пристать к берегу и, оставив лодки в камышах, продолжать путь далее на конях, ожидавших их в условленном месте. Слуги же приведшие коней, должны были вернуться в Сечь на лодках. Кони немного запоздали; Хмельницкий решил расположиться на отдых в небольшом овражке у так называемого зимовника, т. е. Сторожа-корчмаря, жившего в своей маленькой хатке у колодца. Не успели путешественники позавтракать, как вдали послышался конский топот, и через несколько минут прискакали во всю прыть слуги с табуном коней, взмыленных, измученных, загнанных.

– Что такое? – в тревоге спросил Хмельницкий.

– Ляхи за нами по пятам гонятся!

Ивашко тотчас же нашелся.

– Нам надо взять в сторону и скрыться в том лесочке, так как теперь нам от них не ускакать. Мы выиграем время, а как стемнеет, можем продолжать путь дальше.

Густой лес на краю оврага хорошо укрыл беглецов. След их терялся в ручье, текшем по оврагу и скрывавшемся за опушкой. Богдан поставил по опушке несколько сторожевых, они тихо спешились и спрятались за деревьями, остальные же отошли в глубь, соблюдая всевозможную осторожность. Нельзя было себе представить, чтобы неприятель не выследил их позиции; но дело было главным образом в том, чтобы выиграть время и не выдать сразу своей малочисленности.

Отряд, посланный в догоню за Хмельницким, состоял из пятисот казаков и трехсот жолнеров. Доехав до оврага, польский отряд выставил разведчиков. Сперва они поискали следов и, не найдя их, донесли своим начальникам, что, по-видимому, казаки скрываются в лесу. Тогда вся залога окружила лес и остановилась в выжидательной позиции, не решаясь напасть. Поляки совершенно верно рассчитали, что, когда смеркнется, казаки захотят пробиться дальше. Богдан между тем советовался со своими товарищами.

– Нам нет другого исхода, как попытаться побить поляков их же оружием. В этой залоге у меня есть несколько доброжелателей между регистровыми. Надо, во что бы то ни стало, переговорить с ними. Кто из вас отважится на это?

– Я, батько! – нисколько не задумываясь, вызвался Ивашко.

– И я тоже! – отозвался и Брыкалок.

Нашлись и еще охотники, но Хмельницкий заявил:

– Двоих довольно! Смотрите же, други, – сказал он, обращаясь к обоим запорожцам, – от вашего уменья зависят наша жизнь и спасение. Будьте мудры и красноречивы, говорите то, что вам Бог на душу положит.

– Слушаем, батько! – ответили казаки.

К ночи жолнеры выбрали удобную позицию в овраге у ручья, а казакам приказали оцепить лес и стеречь Хмельницкого. При малейшей попытке его к бегству они рассчитывали тотчас же быть наготове и вовремя поспеть ко всеобщей схватке. Густая цепь казаков неподвижно стояла настороже с атаманами во главе, зорко всматриваясь в темноту ночи. Вдруг недалеко от одного из атаманов в овраге раздалось глухое, едва слышное: "гук-гук!" Окрик этот слишком был знаком казацкому уху; так обыкновенно вольные казаки перекликались с регистровыми, когда нужно было переговорить о чем-нибудь важном.