Газета День Литературы # 60 (2001 9) - Газета День Литературы

Жизнь длинней смерти, но смерть глубже…

Тогда нагой отец мой схватил приречные камни и стал бросать их чрез реку в автоматчиков а они хохотали от наготы и беззащитности его

Тогда много пуль осыпало прошло чрез него и много пуль в нем упокоилось и в него распахнутого кануло много пуль но он в страданье и гневе не боялся не чуял горячности пуль а радовался их попаданью…

…Людмила… Я так люблю тебя… подожди меня… родная… не остывай еще… я уже рядом рядом рядом ложусь… и мы опять вместе… в смерти… и после смерти… Как после свадьбы… помнишь?.. любимая моя!.. Сладчайшая!.. Да жаль девочку нашу Наталью… Только бы она не увидела все из-за камня… Только бы она не увидела!..

Ах Тимофей Пенфей поэт златоуст песнопевец рыдалец — а на Руси истинный поэт

только рыдалец! только… Ойе! Ойе! Ойе!..

Но тут река все более и более прибывала распухала бешеными грязевыми волнами хлябями хребтами и потопляла берега и я вначале хотела отнести убитых моих от реки но я не знала как тяжки бесповоротны мертвые льнущие липнущие к земле уже и тогда я отдала их реке и река вначале заботливо нежно покрыла их глиняными волнами саванами текучими но потом подняла их и понесла в срединную исполинскую бешеную захватистую стремнину где неслись даже донные валуны перекатывались переламывались перемалывались а тут легкие тела человеческие устремились в водах радостно и вольно… Мертвым в земле тесно а в воде вольно! Почему людей не хоронят в реках?.. А я хочу умереть в реке!..

Река река текучее кладбище пристанище последнее река взяла нежно похоронила унесла оплакала великим волнами отца и мать мою

И что с этими великими волнами текучими селями глинами грязевыми вселенскими слезами мои слезы человечьи малые?.. Хотя одна и та же вода… И я хочу чтоб меня похоронили в реке!.. А ты, поэт?.. А ты Тимофей-Пенфей? Иль не хочешь последней загробной водяной распластанной воли воли воли?.. А? Иль не хочешь на прощанье пронестись по родным волнам раскидав расплескав распустив распластав руки и ноги счастливые последние бездонные уже загробные?.. И вот твоя тленная река Варзоб-дарья Вечной Летой обернется?..

Ах Тимофей Пенфей пойдем ночевать почивать спать гулять забывать в рожь переспелую нескошенную

Ах я устала от азиатской всепобеждающей всеусыпляющей иссушающей пыли и хочу во ржи златые переспелые прохладные русские отдохновенные

А рожь-ярица две недели зеленится, две недели колосится, две недели отцветает, две недели наливает, две недели подсыхает…

А нынче она уже подсыхает да колосья проливает

А матушка-рожь кормит всех дураков сплошь…

Красно поле рожью а речь ложью

А нынче на Руси лжи больше чем ржи…

Айи!.. Айи!..

Но я хочу Тимофей Пенфей провести прожить эту нощь ночь ночь с тобой в брошенной златкоколокольной ржи ржи ржи…

Ах золотая рожь под серебряной луной… ай живое льющееся земное золото жито под мертвым небесным лунным серебром… О! о! о!..

Пойдем пойдем!

И мы идем уже бредем в поле лунной ржи ржи

Но нынче сушь стоит на Руси

И колосья сухо исступленно поникли полегли на сушь алчущей земли

И комары и слепни обвивают объемлют в сухом поле нас и пьют сосут кровь нашу но не кровь им нужна а влага а вода и мне их жаль и я не убиваю их страждущих

Наталья ты видишь в поле высохшем нет в колосьях полегших нет струистой ночной задумчивой прохлады

Но!..

Тимофей давай поляжем в полегшие колосья таящие хлебное кормильное злато

И она под луной снимает с себя все одежды а на ней плещется длинное платье из таджикского изумрудного шелка атласа и она нагая в колосьях и млечно лунно лоснятся ея сахарные дивнокрутокруглые ягодицы окатыши как литые старинные ядра русских ядреных крутых крепостей как колеса плоти как две мраморноживые луны телесные сахарные а я знаю чую что жены с такими античными ягодицами лунами млечными неистовы в любви и устье лоно их таящееся за телесными валунами лунами труднодоступно для ярого алого нетерпеливого льстивого фаллоса как река бьющаяся в неприступных пропастях скалах камнях недоступна для рыбаря иль купальщика… но я кладу бешеные извилистые персты свои на ее валуны на ее мраморные окатыши на ее купола на две ее луны тугие тучные манящие животрепетные сметанные внимающие я кладу персты возлагаю персты дрожащие чтоб объять укротить усмирить их и себя

Но комары и слепни и сухие колосья жалят нас и мешают телам нашим нагим перепутаться перемешаться перелиться друг в друга впасть друг в друга и совокупно сладимо содрогнувшись друг в друге остаться остаться остаться истратиться извергнуться изойти бешеными семенами

И! Мы стоим нагие под хлебной ржаной луной под лимонной луной под дынной высохшей безводной луной и я пытаюсь обнять объять стянуть всю нагую Наталью но переспелые высокие дынные груди лампады ее жемчужные светящиеся осиянные плоды пирамиды ее так велики пирамидальны туги и не дают мне приблизиться тесно к ней в золотых ржах и одновременно объять обхватить две млечные земные низкие луны ея

И тогда я встаю сметливо падаю перезрело что ли на колени во ржи остистые сухие и тогда губы мои вбирают находят колосистые соски ее а персты находят ловят настигают и объемлют неслыханные луны ягодицы ее

Тут меня в высохшем поле постигает прохлада лун вожделенных ее

Я весь в поле ржаном золотом весь в лунах спелых томящихся в лампадах млечных свечных алавастровых грудях ее

Я томлюсь на коленях своих пред ней и она томится

Это я тесно змеино обнимаю алчу ищу многоруко многоного многогубо многоглазо многоухо жаркое тело ее чтобы отвлечь ее чтобы она забыла про тех убитых и уходящих в глиняных волнах — мать и отца своих

Это я бужу несметное колодезное тело ее чтобы она забыла про свою бессмертную рану-душу потому что спелая любовь — соитье слиянье — это редкий миг когда бедная тленная обреченная плоть побеждает усыпляет бессмертную душу на миг на миг на миг

И я усыпляю душу ее и свою…

Айю!.. Йююю!..

… Я полюбил в последние одинокие подмосковные кроткие лета раздевшись донага чтобы ступни чуяли землю и травяные росы бродить по лесам и лугам козьим перелескам с козьим стадом пронзительно восхитительно духовитым положив в ноздри лепестки дикого душистого шиповника а на язык возложив горсть ягод дикой малины и так одурманенно отуманенно полюбил бродить я — такие сласти остались мне в жизни одинокой моей

Но веющий лес? но веющие травы? но муравьи стрекозы шмели? но лужи от лесных дождей? И что на земле слаще?

…Душу съели страсти а тело — сласти…

А может болезнь тайная телесная последняя хворь уже поселилась во мне и гнетет тяготит меня и гонит в леса меня и надеюсь я что эти звезды и травы и воды лесные и муравьи исцелят меня? и малая марь хворь моя растворится в необъятных них? но однако как богата щедра многообразна многоболезненна многосладка болезнь и сколько тревожных тончайших ощущений порождает она в душе и теле в отличие от тупого однообразного здоровья…

Иль этот великий растительный и звездный мир манит влечет меня ведь я вышел из него и неудержимо хочу вернуться в него как в родной перводом и что же человек так боится этого сладчайшего возвращенья, назвав его слепой смертью?

И что же мы страшимся вернуться в первобытный дом наш, куда уже вернулись радостные предки наши?..

Ай!.. Не знаю… Не знаю… не знаю… но полюбил я болезнь мою… и смерть мою полюбил. которая хочет вернуть меня рассыпать распылить в эти звезды в эти травы в муравьи в воды лесные…

Но!..

Но вот Господь послал мне прощальную нечаяную любовь о которой пел воздыхал последний хмельной эллин певец брат мой Александр Пушкин осиянный проливчатый

И вот я стою в поле ржаном русском на коленях перед нагой любовью моей

И плывут три луны в русском ночном поле и стоят две азийские тучные дыни — и две луны и две дыни в руках моих и лишь одна луна в небесах

О Господи ужель вновь я так счастлив и слеп необъятен как только в слепой молодости многодурманной многогреховной плотяной маковой конопляной моей?

…Тимофей-Пенфей сладкопевец гляди — в поле на Руси жатва колышется а где жнецы? а где воители косцы? бесы объяли Русь бесы захватили удушили пресветлый Кремль

В Кремле воссел главный Бес беспалый и где русские воины святовитязи православные с мечом кладенцом?