Холопы - Валерий Казаков

Кони уже неспешно шли шагом. Похитители тихо переговаривались на каком-то странном языке, а монотонность движения почти укачивала. Вдруг что-то произошло, разговор неожиданно перешел на повышенные тона, они громко заспорили, и лошадь затанцевала на месте. Маша перестала плакать, и колючий страх охватил ее душу.

– Ты, кобелина поганый! – вдруг долетел до нее Дашин голос. – Ты и мысли такой не держи! Вон кобылу свою обихаживай, а об молодой барыньке и думать не смей!

– Гамадрил, я те разговор говорю: не моги кызымок цапать, они таньга большой стоят, а попортишь – Сар-мэн твоя яйца на сковородку ложить будет. Моя молчать не станет!

– Ай, ле! Зацем пустое на воздух брешешь? Я твоей сам таньга дам, я такоя куня даже рукой не трогал...

– Молцать, однако, моя не будет, мне свой яйца дорозе. Не цапай куня, скоро уже дома, тама таньга, однако, дас зрицам свободы и все полуцес. А есе, Мурдиксар четырех молодых ослицек, однако, в банды пригнал, совсем задаром дает подружиться.

– Ти это про ослициков не бресэс? – подобревшим голосом произнес тот, которого называли Гамидрил.

– Мамой Буды клянуссс! Сама видел один такоя рыженький, как ты лубис, однако.

«Господи, ужас какой...» – У Машеньки застучало в висках.

Они еще долго ехали уже в молчании, похоже, всадники прикемарили, и лошади сами неспешно брели в сторону дома. От мерного покачивания она тоже начала проваливаться в непрошеную дрему. И снился ей все тот же лунный сон, который они с Дашей так и не успели разгадать.

Пробуждение было стремительным.

Вокруг галдела разноязыкая толпа. Ослабшие ноги не держали, и Маша, еще ничего не соображая, повалилась на землю. Кто-то торопливо сдернул с нее мешок, и она зажмурилась от яркого утреннего света. Повернув голову, увидела летящую к ней и сдирающую с себя на ходу веревки Дашу.

– Ой, горюшко наше! Цела! – оглядывая и ощупывая еще не пришедшую в себя хозяйку, причитала прислуга. – Не сносить мне дурной головы, и поделом, поделом! Да не плачьте вы теперь-то, самое страшное минуло, здеся, в логове ихнем, вас никто не обидит. Они ж небось денег захотят получить... Как выяснят, что да как, так и отправят к тетушке вашей гонца.

– Почему ты все про меня говоришь, а ты как же? – еще шмыгая носом, но уже с любопытством озираясь вокруг, спросила Маша.

– Да что я? – возясь с веревкой на ноге, тихо ответила Даша. – Я ж из простых, кто за меня что даст?

– А тетушка?

– Да она еще небось приплатит, чтобы меня куда-нибудь подалей в гарем запродали! И правильно сделает, поделом мне, припадошной! Что меня дернуло вас с собой в горы тащить?!

Вокруг галдела стоокая, стогорлая толпа несусветного сброда обоих полов и самого разного возраста. И толпа, как единый организм, жадно взирала на незнакомцев.

И при самом горячем желании там невозможно было обнаружить ни одной сочувствующей пары глаз. Ибо толпа опустившихся людей всегда ненавидит случайно оказавшихся в ней чужаков, и не столько за то, что они – дети другого мира, а просто из-за собственной низости. Глядя на чистеньких, наивных и испуганных барчуков, представители низов особенно явно осознают свое ничтожество, а сделаться другими у них нет ни желания, ни возможности. Именно в этом скрыты первопричины всех бунтов и революций. Не будь в душах собравшихся здесь страха, два инородных для этого мира существа были бы безжалостно растерзаны и поруганы. Но страх, великий, всем управляющий страх заставлял толпу держаться на расстоянии от лакомого куска, и только глаза, недобрые и завистливые, нагло шарили по бедным жертвам, вонзаясь в них, как острые ножи мясника.

Толпа загалдела с новой силой, так что испуганные пленницы теснее прижались друг к дружке, решив, что пришел последний час и кто-то всесильный решил отдать их жизни на откуп своей ненасытной своре. Но, как ни странно, жадное отребье вдруг потеряло к ним всякий интерес и с шумными возгласами бросилось к воротам этого затерянного в горной тайге острога.

Через какое-то время в небольшой, вероятно, предназначенный для зимнего содержания овец загончик, в котором держали девушек, втолкнули трех новых пленников. У мужчин руки были связаны, а симпатичная молодая женщина в военном комбинезоне лихо отмахивалась от наседавших небольшим ножом. Толпе это нравилось, и она с одобрением ревела всякий раз, когда воительнице удавалось зацепить клинком не в меру осмелевшего бандита. Оказавшись в загоне и убедившись, что ей и ее спутникам опасность не грозит, девушка ловко разрезала веревки на руках одного из своих товарищей, надменно проигнорировав протянутые руки другого, спрятала нож и с любопытством уставилась на притихших соневольниц.

– Давно, девки, в этом говне сидим? – определив, что эти перепуганные квочки ей не конкурентки, спросила она и, протянув руку, представилась: – Эрмитадора Гопс! Не боитесь, подельницы, не дам я вас в обиду. Ну, чего онемели, зовут-то вас как?

– Мы – Даша и Маша, нас тоже только недавно привезли, – почему-то за обеих ответила служанка. – Тьфу ты! Это я – Даша, а вот она – Мария Званская, дочь именитой чулымской помещицы.

– Вот это уже яснее, а то «Маша-Даша», – пожимая протянутые руки, надменно произнесла Гопс и, небрежно кивнув в сторону мужчин, добавила: – А это – Енох из властных и его водила-мудила по имени Берия, который и сдал нас, гад, этой своре...

– Эрми! – помогая водителю развязаться, попытался урезонить ее Енох. – Берия нормальный, честный парень, вспомни, ведь это не мы, а он отстреливался от разбойников...

– Эт чо я слышу, кто это здеся честных лесных братанов сворой назвал? – властным жестом раздвинув притихшую толпу, к загородке вразвалку шел среднего роста человек в подбитой красным атласом стеганке и военных бриджах, заправленных в невысокие синие китайские сапоги. За поясом у него торчала золоченая рукоятка допотопного «маузера», а на ремне болталось несколько толстенных золотых цепей от карманных часов.

– Да я, Сар-мэн, и назвала. Не ведая, что к тебе в гости угодила, – гордо расправив плечи, вышла ему навстречу Эрмитадора.

– Опа, бля! Гопс собственной фотокарточкой! Ты чо творишь, беспутная? Я-то думал – заграбастал толстеньких карасей, а силки мои Гопс приволокли собственной персоночкой, вот уж невезуха! Ну тогда здорово, что ли, скиталица моей души! – Они обнялись, удивив не только пленников, но и всю честную братию, замерев следившую за происходящим.

В отдалении, бочком к толпе, стоял Гамадрил со своим недавним спутником, морда первого выражала блаженство, судя по всему, он успел-таки по-быстрому подружиться с рыженькой ишачкой. Увидев братания атамана с пленными, Гамадрил спал с лица и умоляюще глянул на товарища. Дружбан, хитро улыбаясь, протянул лодочкой давно не мытую ладонь. Верзила Гамадрил, за что и был наделен своим приматовским прозвищем, обрадованно вложил в нее кучку желтых кругляшей, долженствующих гарантировать молчание товарища. Разбойник обстоятельно попробовал каждую монету на зуб, одну вернул для замены и, довольный, нырнул в толпу, растворившись в ее разномастности.