Эзотерический мир. Семантика сакрального текста - Вадим Розин

«Если подверженное незнанию существо, — указывает Будда, — образует в себе форму, направленную на чистое, его распознавание достигает чистого бытия. Если оно образует в себе форму, направленную на нечистое, его распознавание достигает нечистою бытия. Если оно образует в себе форму, направленную на индифферентное, его распознавание достигает индифферентного бытия. Но если монах покинул незнание и достиг знания, он благодаря своему освобождению от незнания и приобретению знания не образует ни формы, направленной на чистое, ни на нечистое, ни на индифферентное; уничтожено для пего возрождение, достигнут святой подвиг, исполнен долг; не возвратится он к этому миру; это чувствует он».

«Разве вы не знаете, — мог бы продолжить Будда, — что Просвещенный творит бытие, что Знание творит бытие». И он был бы прав, поскольку воспроизводил традицию Брахмана-Атмана, слово и знание которого творит бытие. Вспомним древние изречения: «Атман есть все… Атман есть весь этот мир… Брама есть право… Брама есть опора этой вселенной… Брама есть слово, истина во слове есть Брама».

Уяснение знания и отказ от желаний — дело очень непростое. На пути к искуплению стоят как собственная природа человека, для которого «желания желанны», так и злой бог Мара, искушающий путника, сбивающий его с правильного пути. «Также, ученики, — говорил Будда, — подстерегает вас Мара Злой всегда и постоянно и думает: «Я войду в них через двери их глаз или я войду в них через двери их ушей, или их носов, их языков, их тел, их мыслей». Поэтому, ученики, охраняйте двери ваших чувств. Тогда Мара Злой оставит их и удалится от вас, потому что не найдет к вам входа, как шакал должен был удалиться от черепахи».

Чтобы преодолеть оба эти препятствия, Будда и его ученики обращаются за помощью к Йоге. Ольденберг точно описывает суть этой техники, используемой в буддизме.

«Предварительною, ведущею к победе ступенью считает буддизм постоянное упражнение в представляющих общее достояние всей индийской религиозной жизни упражнениях внутреннего погружения, в которых благочестивый человек отвращается от внешнего мира с его пестрым разнообразием форм, чтобы в тишине собственного «Я» вдали от скорби и радости предвоспринимать прекращение тленности. То, чем является для других религий молитва, представляет для буддизма благочестивое самопогружение:

… Когда туча бьет в барабан с высот,Когда дождь шумит через птичий путьИ монах в тиши погружен в себя,Заключен в свой грот, — больше счастья нет:У ручья сидит средь цветов лесных,Чем украсил лес пестрый свой венок,И монах блажен, погружен в себя:Больше этого в мире счастья нет.

Отчасти, очевидно, шла речь о простом упражнении в интенсивнейшей, свободной от патологических элементов концентрации представлений и чувствования. Уже выше мы коснулись погружения в настроение дружества по отношению ко всем существам, которое возбуждали в себе, неподвижно сидя в лесу, и которому приписывали магическую силу, укрощающую всякую злобу в людях и зверях. Другого рода погружение было погружение в «нечистоту»: чтобы проникнуться мыслью о тленности и нечистоте всякого телесного существования, помещались на кладбище и, оставаясь подолгу здесь, сосредотачивали внимание на трупах и скелетах в различных стадиях гниения и разложения, и думали при этом: «Поистине и мое тело имеет такую природу и стремится к этой цели; оно не свободно от этого».

Большее значение для духовной жизни учеников Будды, чем подобного рода явления, имеют «четыре ступени самопогружения». Мы имеем право признать в них состояние экстаза, встречающегося нередко и на почве западной религиозной жизни. Но только организм индуса расположен к нему в гораздо большей степени, чем организм западного человека. Это — долго длящееся состояние отрешения от всего земного, во время которого чувствительность к внешним влияниям уничтожается или сводится к минимуму, а душа парит в небесном блаженстве. В тихой комнате, еще чаще — в лесу садились на землю «со скрещенными ногами, выпрямив тело, лицо окружив бодрственными помышлениями». Таким образом долгое время пребывали в совершенной неподвижности и освобождались по порядку от «похоти и злых раздражений», «обсуждения и взвешивания», «радостного возбуждения». Наконец, должно было прекращаться и дыхание, т. е. в действительности, разумеется, сводиться до степени неощущаемого. Тогда становился дух «собранным, просветленным, очищенным от грязи, освобожденным от всего пагубного, гибким и искусным, крепким и непоколебимым». Приходило радостное сознание восхищения из глубин горестного существования в светлые свободные сферы. В этом состоянии пробуждалось чувство прозорливого познания хода мирового процесса. Как христианская мечтательность в моменты экстаза раскрывала для себя тайны мироздания, так и здесь думали увидеть прошлое собственного «Я» в бесчисленных периодах переселения душ. Думали узнать о шествующих через вселенную существах — как они умирают и вновь возрождаются. Стремились проникать в чужие мысли. Этому состоянию самопогружения приписывалось также обладание чудесными силами, способностью исчезать и появляться вновь, способностью раздроблять собственное «Я».

В качестве предварительного средства «овладения» ступенями самопожертвования использовались другие духовные упражнения, которые можно было бы назвать самовнушением. В уединенном, свободном от всяких внешних помех месте устраивали круглую однотонно окрашенную (лучше всего в красный цвет) поверхность. Вместо нее могли быть применены также водная поверхность, огненный круг (например, костер, рассматриваемый сквозь круглое отверстие) и т. д. (исключительно одаренные индивидуумы не нуждаются в такой подготовке; вместо окрашенного круга для них было достаточно обыкновенного пахотного поля). Организованный таким образом объект рассматривали до тех пор, пока не начинали видеть его одинаково ясно как открытыми, так и закрытыми глазами. Когда «самопогружающийся» овладевал техникой «внутреннего рефлекса», он покидал созерцаемый объект и уходил в свою келью продолжать там свое созерцание. Место первоначального рефлекса, передававшего объект со всеми его случайными несовершенствами, занимал затем «последовательный рефлекс», сравниваемый с впечатлениями от гладкой раковины или зеркала, лунного диска, проступающего сквозь тучи, или белой птицы, которые выделяются на фоне темной облачной ночи, однако кажутся бесцветными и бесформенными. В этом состоянии, которое считалось доступным лишь немногим, дух чувствовал себя освобожденным от всех стеснений и способным воспарить в высшие сферы самопогружения.

Другая форма созерцания исходила от чисто рассудочного, постепенного отвлечения от множественности явлений, чтобы затем превратиться в свободное от реального мира неподвижное созерцание все более и более лишенных всякого конкретного содержания абстракций.

Будда обращается к ученику:

«Подобно тому, как этот дом Мигараматы лишен слонов и рогатого скота, жеребцов и кобыл, лишен серебра и золота, лишен толпы мужей и жен, и не пуст только в одном отношении, а именно, не лишен монахов, так же, Ананда, отвлекается монах от представления «человек» и мыслит исключительно о представлении «лес»…»,

Далее монах видит, что в его представлениях наступила пустота по отношению к представлению «деревня» и пустота наступила по отношению к представлению «человек»; не наступило пустоты только по отношению к представлению «лес». Затем отвлекается он и от представления «лес», так что достигает представления «земля» с опущением всего разнообразия земной поверхности.

Затем дух поднимается подобным же образом далее к представлениям «пространственная бесконечность», «умственная бесконечность», «ничто не существует» и т. д., шаг за шагом приближаясь к искуплению. В конце этой лестницы ставится обыкновенно состояние «прекращения представления и ощущения», описываемое как напоминающее смерть оцепенение, очевидно, каталептической природы.

Монаха, который, сидя у подножия дерева, погрузился в подобное состояние, видят пастухи и землепашцы; они говорят: «Замечательно! странно! Этот монах умер сидя; сожжем его тело». Они покрывают его соломой, дровами, навозом и зажигают огонь. Но он, когда наступает следующее утро, целым и невредимым просыпается от самопогружения».

Внешне техника Йоги вроде бы не связана с учением Будды. Но если внимательно присмотреться к тем состояниям, которые достигаются с ее помощью, то нетрудно заметить, что эта техника является просто необходимым звеном учения. Действительно, с помощью Йоги Будда и его ученики получили возможность, во-первых, освобождать свою душу (психику) от всех земных желаний (через прямое вытеснение, угнетение соответствующих психических структур или их переосмысление) и, во-вторых, настраивать (программировать) себя на состояния, отвечающие тем реальностям, которые вели в Нирвану. Здесь можно даже говорить о своеобразной «психотехнической системе». Так, одни ее приемы (концентрация представлений и чувствований, замещение визуальных видов внутренними визуальными образами, отвлечение от возбуждающих и отвлекающих чувств и мыслей) служили выработке особых способностей, позволяющих актуализировать и даже визуализировать внутренние представления и реальности. Другие приемы (например, погружение в «нечистоту» и освобождение по порядку от «мешающих» элементов душевной жизни) помогали переосмыслить и свернуть (уничтожить в себе) все психические потребности и реальности, вызывающие земные желания, удерживающие человека в обычной жизни. Третьи приемы (вызывание специальных представлений и состояний — просветления, чистоты, собранности, пространственной и умственной бесконечности, несуществования и другие) позволяли развить и укрепить как раз те стороны души и реальности сознания, которые удовлетворяли учению.