Птичка певчая - Решад Гюнтекин

— Хватит!.. Хватит!

Кямран повторил:

— Хватит, Феридэ?

— Это надо спросить у вас, — ответила я.

— Для меня нет! После чудесного известия, услышанного от Мюжгян, я никогда не устану.

Колени мои вдруг ослабли, и я испугалась, что верёвки выскользнут из рук.

— Мог ли я надеяться, Феридэ… — продолжал Кямран. — Ведь я приехал сюда из-за тебя.

Я уже не отталкивалась, но качели по-прежнему взлетали с бешеной скоростью. Обняв верёвки, я сомкнула кисти рук и взмолилась:

— Довольно!.. Слезем… Я упаду…

Кямран не поверил, что мне стало плохо.

— Нет, Феридэ, — сказал он, — или мы вместе упадём и разобьёмся, или я услышу из твоих уст согласие выйти за меня.

Губы Кямрана касались моих волос, моих глаз. У меня подкосились колени. Рук я не разжала, но они соскользнули вниз по верёвкам. Не подхвати меня Кямран в этот момент, я бы обязательно упала. Но у него не хватило сил удержать меня. Верёвки качелей перекрутились. Мы потеряли равновесие и полетели на землю.

Открыв глаза, я увидела себя в объятиях тётки. Она прикладывала мокрый платок к моим вискам и спрашивала:

— У тебя что-нибудь болит, девочка моя?

Я подняла голову.

— Нет, тётя…

— Почему же ты плачешь?

— Разве я плачу?

— У тебя на глазах слёзы.

Я прижалась лицом к тетиной груди и сказала:

— Наверно, я заплакала ещё перед тем, как упасть.

* * *

Через три дня мы все вместе (к нам присоединились тётя Айше и Мюжгян) возвращались в Стамбул. Тётушка Бесимэ, узнав об этом из письма сына, примчалась на Галатскую пристань вместе с Неджмие встречать нас.

В первое время после нашего обручения я всех избегала, и прежде всего Кямрана. А он всё стремился остаться со мной наедине, погулять, поговорить. Думаю, что, как и всякий жених, он имел на это право. Но что делать, коль я была самой неопытной и самой дикой невестой, какие только бывают на свете. Стоило мне увидеть, что Кямран направляется в мою сторону, как я, точно вспугнутая серна, стремглав бросалась наутёк.

Через Мюжгян был послан ультиматум: Кямрану запрещалось при встречах обращаться со мной как с невестой. В противном случае я поклялась расторгнуть наше соглашение.

Иногда Мюжгян, как и в Текирдаге, приставала ко мне с расспросами, когда я уже была в постели:

— Зачем ты совершаешь эти безумства, Феридэ? Я ведь знаю, ты его любишь до смерти. Это же ваше самое чудесное время. Кто знает, какие прекрасные слова для тебя живут в его сердце?

Порой Мюжгян не ограничивалась только этим, а гладила своими хрупкими руками мои волосы и передавала слова Кямрана.

Съёжившись в постели, я протестовала:

— Не хочу… Я боюсь… Мне стыдно…

Странно, не правда ли? Я ныла, не в силах отвязаться от Мюжгян, а когда она уж слишком приставала, начинала плакать.

Но когда Мюжгян отправлялась спать, оставив меня в покое, я повторяла про себя слова Кямрана и засыпала под их мелодию.

Тётка заказала в Стамбуле для меня дорогое обручальное кольцо с красивым драгоценным камнем, которое никак не шло к моим израненным пальцам.

Когда заказ был готов и привезён домой, тётка, желая сделать приятный сюрприз, подозвала меня к окну. Кольцо ослепительно засверкало в лучах солнца, которое вот-вот должно было скрыться за деревьями сада. Я зажмурилась на миг, сделала шаг назад, спрятала руки за спину и, чувствуя, что краснею, спряталась в тени портьеры.

Тётка не поняла меня и, кажется, удивилась, почему я от радости не кинулась ей на шею.

— Может, тебе не нравится, Феридэ? — спросила она.

— Очень красивое… Мерси, тётя, — сказала я холодно.

Кажется, моё поведение пришлось тётке не по душе. Однако вскоре она снова улыбнулась и сказала:

— Дай-ка руку, попробуем. Я заказала его по твоему старому колечку. Надеюсь, мало не будет.

Я стиснула за спиной пальцы, словно боялась, что тётка насильно будет тянуть меня за руку.

— Только не сейчас, тётя… Ни в коем случае…

— Не будь ребёнком, Феридэ.

Я упрямо потупила голову и принялась рассматривать кончики ботинок.

— Через несколько дней мы устроим для наших родных небольшой приём, обручим вас…

Сердце моё бешено заколотилось.

— Нет, не хочу, — сказала я. — Если вы считаете, что это нужно обязательно, устройте приём после моего отъезда в пансион…

Меня следовало, конечно, отчитать. Тётка хотела, чтобы последнее слово всё-таки осталось за ней. Она улыбнулась, поджала губы и сказала с иронией:

— То есть как это?.. Может, нам на церемонии обручения вместо тебя поставить заместителя? При бракосочетании — пожалуйста, но при обручении, дочь моя, такого обычая пока ещё нет.

Мне нечего было ответить, и я продолжала смотреть в пол.

Чтобы как-то смягчить горечь назиданий, которые мне предстояло сейчас выслушать, тётка обняла меня и погладила по лицу.

— Феридэ, — сказала она, — мне кажется, уже настало время прекратить ребячество. Теперь я не только твоя тётка, но и мать. Думаю, нет надобности говорить, что я этому очень рада. Не так ли? Лучшей невесты Кямрану не сыщешь. Что хорошего, если б это была какая-нибудь чужая девушка? Ни характера не знаешь, ни семьи её… Только… Слишком уж ты легкомысленна. В детстве, может быть, это не так страшно. Но с каждым днём ты становишься всё более взрослой. Конечно, со временем станешь серьёзнее, поумнеешь. До окончания пансиона, то есть до вашей женитьбы, остается ещё четыре года. Срок довольно большой. Однако ты уже невеста. Не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать. Ты должна быть серьёзной и рассудительной. Пора положить конец всем твоим шалостям, легкомыслию, упрямству. Тебе ведь известно, какой Кямран деликатный и тонкий.

Сейчас я не знаю, было ли в этой нотации, которая слово в слово запечатлелась в моей памяти, что-либо стыдное и оскорбительное, но тогда мне вдруг показалось, что тётка считает меня не вполне подходящей парой для своего драгоценного сына…

Точно желая проверить, насколько на меня подействовали её наставления, она спросила:

— Ну, теперь мы договорились, Феридэ? Не так ли? Мы устроим ужин по случаю обручения только для родственников и нескольких близких друзей.

Я представила себя рядом с Кямраном за столом, украшенным цветами и канделябрами, в наряде, которого до сих пор не носила, с новой причёской и чужим лицом; взоры всех устремлены на меня…

Я вдруг задрожала.

— Нет, тётя, это невозможно! — И бросилась вон из комнаты.

Мюжгян в те дни была для меня больше чем старшая сестра, она, можно сказать, заменяла мне мать. Когда ночью мы оставались с ней одни в нашей комнате, я тушила лампу, обнимала руками её удивительно худенькое тело (как она извелась за это время!), зажимала ей рот рукой, чтобы она молчала, и умоляла: