Красавчик - Леонард Пирагис

Митька дико вскинул глаза на полицейского и рванулся.

— Ха… ха… — загоготал урядник, крепче обхватывая жертву, — так тебе не нравится эта кличка, а?

Митька понял, что теперь все пропало.

«Ну, Миша, мы встретимся раньше, чем нужно!» — подумал он.

Сопротивляться и вырываться было бесполезно, чухонец с торжествующей физиономией спешил к ним. Два врага были налицо.

— Да, я Митька-Шманала! — дерзко глядя прямо в глаза урядника, проговорил Митька. — Ты поймал меня, твое счастье. Веди куда хочешь…

И нахмурившись, исподлобья поглядывая по сторонам, он пошел за урядником. В этот миг в Митькиной душе проснулся похороненный было прежний Шманала — отчаянный вор, гордость маленьких петербургских «фартовых».

Борский был искренно огорчен болезнью Мишки. Он не на шутку испугался, когда «натура» его вдруг разметалась на ковре и начала бредить. Художник бросил кисти и краски и поспешил к Красавчику.

Убедившись, что у мальчика сильный жар, Борский бережно перенес его на диван и позвонил.

— Матвей, — обратился он к вошедшему на звонок лакею. — Сейчас же отправьтесь к госпоже Шахматовой и попросите ее ко мне. Скажите, что она нужна к больному ребенку. Если ее нет дома, найдите другого врача. Тут на Сабировской есть, кажется какой-то, хотя лучше бы было пригласить Анну Иосифовну.

Когда лакей ушел, Борский присел на стуле возле дивана.

Красавчик метался по временам и бредил. Глаза его были открыты, но потускнели и на раскрасневшемся личике жуткими тенями скользили выражения муки, горя и даже отчаяния. Художник прислушался к отрывистым несвязным фразам и изумление отразилось на его лице: из уст мальчика вылетали странные слова.

Мишка бредил тюрьмой, Крысой, звал Митьку… Раз даже он закрыл лицо рукой от воображаемых побоев.

— Оставь меня… Не твой я… Краденый… Не мучь меня… не бей…

И страдание исказило нежные черты красивого личика. Художник положил ему руку на голову.

— Видно много пришлось тебе пережить, малыш, — вымолвил он с состраданием. — Но, Боже мой, причем тут тюрьма?..

Он встал и в волнении прошелся по комнате. Кто этот мальчик? Кем бы он мог быть?

Художник до сих пор мало интересовался этим вопросом. Он видел в Красавчике великолепную натуру и никогда не расспрашивал много о его семье и домашних. Эти расспросы всегда смущали Красавчика и он почти нехотя отвечал на них. Борский отнес это на счет застенчивости, но вот теперь, из отрывков бреда он узнал, что мнимая застенчивость была просто следствием вынужденной лжи. Мальчик бредил тюрьмой, говорил о какой-то Крысе… Неужели же он успел побывать в тюрьме?

Кто-то из дачников недавно рассказывал ему о малолетнем карманном воришке, бежавшем из тюрьмы. Его будто бы чуть не задержали на станции. Неужели это он?

Художник внимательно, с любопытством пригляделся к мальчику, словно видел его впервые. С минуту он глядел на Митькино лицо. Потом покачал головой:

— Нет, этот не из тех. Лицо у него слишком чисто и невинно… Не может быть. Бред, вероятно, просто плод расстроенного воображения.

Его размышления прервало появление Шахматовой.

— Леонид Аполлонович, я к вашим услугам, — проговорила она, появляясь в дверях. — Я что-то не совсем хорошо поняла Матвея. Он приглашал меня к больному ребенку. Откуда вы взяли больного ребенка, скажите пожалуйста?

Борский улыбнулся.

— Случаются на свете странные истории, Анна Иосифовна, ничего не поделаешь. Случился и у меня больной мальчик. Вот посмотрите… И прошу вас, Анна Иосифовна, облегчите страдания моей редкостной натуре. Это знаете, дивный мальчик, которому может позавидовать ребенок с картины Флавицкого.

Шахматова быстро подошла к дивану и отпрянула изумленная.

— Миша! Он у вас?

Художник насторожился.

— Вы знаете его?

Шахматова сделала неопределенное движение рукой.

— Погодите, теперь не мешайте… Помогите лучше раздеть его.

Анна Иосифовна долго и внимательно выслушивала больного. Лицо ее стало серьезно, даже сурово. Что-то тревожное было в ее глазах, когда она повернулась к художнику.

— Не хорошо, — сказала она. — У мальчика воспаление легких и в довольно опасной форме. Вы предупредили родных?

Как ни был Борский серьезно настроен, но не мог сдержать улыбку.

— Вот те раз! Да как я мог их предупредить, когда я их не знаю… Не знаю даже, где живет мальчик. Вы, Анна Иосифовна…

— Я знаю не больше вашего, — перебила Шахматова. — Дайте мне написать рецепт и пошлите в аптеку, а там я расскажу вам, при каких обстоятельствах я познакомилась с Мишей.

Шахматова быстро написала рецепт и вручила его Борскому. Тот позвонил.

— Наше знакомство завязалось довольно странно, — задумчиво глядя на больного сказала Шахматова, когда лакей ушел, захватив рецепт.

Она подробно описала художнику свою встречу с Мишкой и Митькой и затем их посещение ее на следующий день.

Они должны были уйти в Сестрорецк, и мне странным кажется, что Миша здесь… Очень странно… Может быть они наврали мне тогда?

Она задумчиво покачала головой. Борский пожал печами.

— Кажется, что и мне Миша лгал, — заметил он. — Этого мальчика положительно окутывает тайна. Вот послушайте…

Мишка снова начал бредить… Он стонал, и несвязные обрывки фраз перемешивались со стонами.

И художник и врач прислушались.

Опять Красавчик бредил тюрьмой, кражей… Потом нежно заговорил с кем-то. Имя Митьки несколько раз сорвалось с его губ.

Анна Иосифовна переменилась в лице.

— Леонид Аполлонович, не может быть, чтобы это был тот мальчик! — воскликнула она.

— Убежавший из тюрьмы? — подхватил Борский. — Вы значит тоже слышали эту историю? Конечно, не может быть… Я сам подумал было, но теперь вспомнил, что случай имел место утром в те часы, когда Миша позировал мне.

— Может быть тот, его товарищ?

— Может быть… Но что мне делать с этим?

Анна Иосифовна недоумевающе посмотрела на художника.

— То есть, как что, делать? Его нужно лечить, за ним нужен хороший уход. Перевозить его сейчас никуда нельзя и потом, неужели вы, Леонид Аполлонович, не хотите его оставить у себя на время болезни?

Борский сконфузился слегка.

— Вы не так меня поняли. Само собой разумеется, что он останется у меня. Я спросил у вас совета о том, как бы разыскать его родных, если они у него имеются. Ведь я его встретил просто в лесу и ничего не знаю о нем.

Анна Иосифовна поднялась со стула.

— В этом отношении я не могу вам помочь…

Мишка снова заметался по дивану, Шахматов подошла к нему.

— Господи, каким знакомым кажется мне его лицо, проговорила она. — Где я могла раньше видеть его?.. Право, не могу вспомнить. Только кажется, что давно когда-то я видела это лицо… Странно…

Она задумалась, точно силясь вырвать из глубины прошлого какое-то воспоминание. Художник улыбаясь посмотрел на нее.

— Мальчику лет одиннадцать, — заметил он, — а вы выглядите так, будто перебираете в памяти факты, случившиеся лет двадцать тому назад.

Анна Иосифовна засмеялась.

— Правда. Я роюсь в довольно отдаленных временах. Но даю вам слово, что мальчик напоминает мне кого-то.

— Возможно, — согласился Борский. — Мальчик этот не совсем обыкновенный. Вы не обратили внимания на его родимое пятно?

— Родимое пятно? — Шахматова с интересом взглянула на художника. — Разве оно такое странное?

— И даже очень. Прямо, точно бабочка…

— Бабочка!

Краска вдруг сбежала с лица Анны Иосифовны.

От волнения она опустилась на край дивана. Художник переполошился.

— Что с вами, Анна Иосифовна? Ради Бога, вам дурно?

— Нет… Ничего… Покажите мне пятно, где оно?

Борский не мог понять странного волнения, овладевшего Шахматовой. Пожав плечами он, отвернул рукав Мишкиной сорочки и показал родимое пятно. Шахматова низко склонилась над ним и, казалось, не могла оторваться от странного знака, которым природа отметила Красавчика.

Когда, наконец, она подняла голову, на лице её были красные пятна, губы дрожали от сильного волнения и слезы сверкали на ресницах.

— Анна Иосифовна! Что с вами?

— Ничего, — улыбнулась Шахматова, — я разволновалась, как подобает женщине, но не врачу. Это пройдет сейчас… Господи, какое счастье?

Художник недоумевал. Ему непонятно было волнение Шахматовой, он не мог объяснить, почему это глаза Анны Иосифовны сияли радостью, несмотря на слезы, хотя и догадывался смутно, что всему тому причина родимое пятно Красавчика. Все это было в высшей степени странно, и любопытство начинало донимать Борского. Однако он удержался от расспросов, боясь сделать неловкость.

— Дорогой Леонид Аполлонович, — заметила Шахматова недоумение художника. — Это прямо чудо, чудо совершилось. Боже мой, как это я не могла узнать мальчика, когда он как две капли воды похож на нее… Она была точь-в-точь такая же девочкой… Ах, да, — улыбнулась она, — ведь вы ничего не знаете еще… Простите меня — я страшно разволновалась. Дайте мне, пожалуйста, глоток воды, и я все расскажу вам.