Бритт Мари изливает душу - Астрид Линдгрен

Когда Сванте ушёл (после разнообразного скулежа, потому что он, как и мы, боится болтовни Тётушки Лиловой), в моём мозгу вспыхнула молния гениальности, и я совершенно отчётливо узрела путь своих дальнейших действий. Ринувшись к телефону, я лихорадочно позвонила Тётушке Лиловой. И сказала, что Сванте уже пошёл к ней с книгой.

– Вы ведь, тётушка, знаете, какой Сванте стеснительный, – продолжала я. – А теперь есть кое-что, о чём он хотел бы попросить вас, тётушка, но, верно, не осмелится сказать вам об этом.

– Вот как, – закудахтала Тётушка Лиловая, – что бы это могло быть?

– Понимаете, тётушка, ему так безумно хочется заглянуть в ваш альбом с фотографиями, о котором он столько слышал от меня. У вас, тётушка, вероятно, не найдётся времени показать ему альбом?

– Конечно, конечно найдётся, – ответила Тётушка Лиловая. – Мне это доставит удовольствие!

– Спасибо, милая тётушка, – поблагодарила я. – Не обращайте внимания, если он начнёт протестовать. Он делает это только потому, что считает необходимым, из упрямства.

Затем Майкен и я набросили на себя плащи и ринулись на улицу. И мы веселились весь ближайший час так, как я не веселилась с тех пор, когда малышкой в первый раз попала в цирк. Я забыла и про своё разбитое сердце, и про всё на свете.

Тётушка Лиловая живёт в нижнем этаже и ещё не опустила шторы, так что у нас перед глазами был прекрасный вид на нашу несчастную жертву. Сванте сидел, корчась, словно уж, а Тётушка Лиловая расположилась рядом с пятью альбомами, которые листала от первой страницы до последней. Иногда она делала небольшой перерыв, и мы понимали, что она читает доклад о ком-то из множества наиболее примечательных родственников.

Примерно через час с небольшим Сванте, шатаясь, вышел из дома, и мы услышали, как Тётушка Лиловая, стоя в дверях, заверяла Сванте, что если бы кузен Альберт явился к врачу немного раньше, то был бы жив ещё и по сей день.

Когда Сванте прошёл примерно двадцать пять метров, мы с Майкен обхватили его с двух сторон.

– Милый малыш Сванте, – сказала Майкен, – подумать только, как ты интересуешься альбомами с фотографиями, а я и не знала!..

– А мне бы хотелось задать моему милому любимому братцу, – сказала я, свободно перефразируя Харриет Лёвенельм[95], – хорошую взбучку, настоящую трёпку!

И, подхватив Сванте под руки, мы, торжествуя, повели его домой. Он барахтался изо всех сил, но что он мог сделать против двух мужеподобных женщин!

А вернувшись домой, мы внесли Сванте в его комнату и сунули в постель, одетого и в башмаках. Затем довольно осторожно уселись на него и запели:

– Апрель, апрель!

Мы отомстили ему!

Но сегодня уже 2 апреля, и мне грустно, как никогда. В своей беде я совершила нечто такое, чего никогда раньше не делала. Обещай никому об этом не говорить, тогда я расскажу тебе обо всём!

Я побывала у гадалки. Ты ведь знаешь, когда над дорогой, по которой идёшь, сгущаются сумерки и звезда надежды больше не светит, тогда обращаются к сверхъестественным силам, чтобы обрести ясность.

Разумеется, не хочу утверждать, что Крёса Тильда прямо-таки сверхъестественное существо. Она сверхъестественно грязна, да, она такая, и это, пожалуй, единственное, что в ней сверхъестественного. «Всё-таки, – подумала я, – быть может, перст судьбы начертает кое-какие письмена на её грязнущих обрывках карт». И тогда я уговорила Аннастину пойти со мной. Вообще-то уговорить её было нетрудно.

Крёса Тильда живёт в маленькой-премаленькой лачуге, которая вот-вот рухнет. Она живёт на окраине города, в той его части, которая в повседневных разговорах называется «Горе Луковое». Это наш злачный квартал, и он почти столь же живописен, как «Старый город»[96] у вас в Стокгольме. Маленькие лачуги подпирают друг друга изо всех сил, а иначе они бы наверняка давно рухнули. И, как ты понимаешь, там живёт не самое высшее общество нашего городка.

Там обитает по-настоящему великолепное сборище живописных хулиганов, и наш городской прокурор говорит, что, не будь квартала «Горе Луковое», городу вообще не понадобился бы никакой полицейский корпус.

Когда спустилась темнота и зажглись фонари, мы с Аннастиной направили наши стопы к злачному кварталу. Но там освещение было плохое, и на душе у меня стало почти жутко. Я пошарила во внутреннем кармане плаща, нет ли у меня с собой денег.

– Тебя что, блохи кусают? – спросил какой-то парень, стоявший на углу улицы и заметивший мой манёвр.

Мы вздохнули с настоящим облегчением, когда наконец вошли в сени Крёсы Тильды, где можно было с грехом пополам выпрямиться, и постучали в дверь. Через некоторое время Крёса Тильда осторожно высунула голову, а я в ужасе отступила назад. Потому что если ты хочешь видеть подлинный, классический школьный экземпляр гадалки, то возьми в качестве образца Крёсу Тильду! Скрюченная и остроносая, испачканная табаком и грязная, да ещё с каркающим голосом – такова она. И все причиндалы, имеющие отношение к гаданию, у неё тоже есть: три чёрные кошки, и кофейник в очаге, и засаленная колода карт на столе, который вообще завален кофейными чашками, пивными бутылками, картофельными очистками и всякими штучками-дрючками, всем понемногу.

Мне гадали первой. Старуха очистила рукавом один из углов стола и разложила карты в виде звезды.

– Голубка, – сказала она с таким ударением, что это прозвучало как ругательство, – ты выйдешь замуж за богача.

«Ха-ха, – подумала я, – она не знает, что мне суждено умереть в расцвете юности от разрыва сердца».

– В твой дом явится один брюнет, – сказала Крёса Тильда.

«Это развозчик пива», – подумала я, но не произнесла ни слова.

– Между тобой и твоим любимым – большое недоразумение, – продолжала она.

– Это ещё что, какое такое недоразумение?! – закричала я.

– Голубка, – снова произнесла Крёса Тильда, да так резко, что я подскочила. – Не задавай вопросов! В своё время всё разъяснится.

Затем она немного поболтала о письме, которое, мол, приплывёт ко мне по воде, и о прекрасном пути, который мне предстоит, но меня заинтересовали лишь её слова о недоразумении.

На обратном пути я непрестанно размышляла об этом, и Аннастина была серьёзно задета тем, что я не разделила её радости: ей предстояло выйти замуж за очень высокопоставленного человека.

«Недоразумение» – как, по-твоему, может такое быть?

Об этом размышляет одна очень печальная голубка.

17 апреля

Дорогая Кайса!

Весна! Весна! Самая удивительная весна, которая только случалась в истории рода человеческого. В этом я уверена. Во всяком случае, желая избежать преувеличений, скажу: такой не случалось в жизни Бритт Мари Хагстрём.

Неужели это я собиралась умереть в столь юные годы от разрыва сердца? Дорогая, с этим придётся подождать. И подождать довольно долго. Моё сердце просто отказывается разорваться в это время года. Как можно умереть, когда скворцы на яблоне перед моим окном каждое утро выводят такие жизнерадостные трели, а повсюду на солнце – подснежники и крокусы высовывают свои головки из-под земли? Ну ладно, если быть честной до конца, я не могу обвинять во всём скворцов и крокусы. В том, что мне стало лучше, есть, вероятно, и небольшая доля заслуг Бертиля. Крёса Тильда была права. Тут таилось недоразумение. А может, следовало бы сказать: подлый поступок. Ты в состоянии выслушать меня?

Да, понимаешь, когда я дошла до такого предела, что раздумывала, какой способ покончить с собой лучше: прыгнуть ли в озеро или всадить в себя несколько сотен граммов первоклассного крысиного яда, ко мне в комнату ворвался Сванте. Это было вчера вечером. Он скрежетал зубами, подпрыгивал и шипел:

– Негодяй, скотина, мерзавец, мерзкий бандит!

– О ком ты? – спросила я.

– О Стиге Хеннингсоне, – ответил он.

– Что случилось, что такое? – повторяла я.

И тут я всё узнала. Надеюсь, мы с тобой такие друзья, что и у тебя по спине побегут мурашки, когда я расскажу всю историю. Оказывается, Стиг Хеннингсон пошёл к Бертилю и наболтал ему про меня всякие пакости. Помнишь, как он обманом заманил меня в тот раз в свою комнату? Бертилю же он сказал, что я пошла туда совершенно добровольно и что я не из тех, на кого можно положиться. Бертиль, естественно, ему не поверил, но тогда Стиг взял Оке в свидетели того, что я вышла из его комнаты. Когда я пишу эти строки, во мне всё кипит, как в жерле Везувия перед самым извержением этого вулкана. Я по-прежнему не могу понять, что подобная низость возможна.

Именно Оке и рассказал Сванте, как всё было на самом деле. Бедняга Оке! Он чувствовал себя бесконечно несчастным из-за всей этой истории.

После того как Сванте, сопровождая свои слова кошмарнейшими угрозами, выложил всё, что знал, я долго сидела молча, словно меня – бух! – ударили дубиной по голове. Но постепенно у меня начала болеть душа. Я была ранена, ранена до мозга костей, оскорблена тем, что Бертиль мог так дурно подумать обо мне. Неужели он мог так поступить? Почему он даже не поговорил со мной, а осудил, не выслушав?!