Культура шрамов - Тони Дэвидсон

Я разглядел в темноте тени своего предыдущего пребывания в запретной зоне. Я увидел Иохима и его злорадный оскал в отсвете свечей; увидел отца, лежащего на полу, — улыбка на лице, рука, простертая вверх. Потом Иохим исчез в стене, а отец в полу, и все опять погрузилось во мрак. Но я достаточно увидел за эти несколько секунд. Я увидел отца, маму, вещи, нажитые за целую жизнь, даже игрушки Джейка, сваленные в высокую кучу в углу, утрамбованные так плотно, что я не решался двинуться, опасаясь, что они упадут и Джейк, вернувшийся, чтобы помочь мне, обнаружит меня полумертвого, исполосованного отцовским ремнем. Удел похуже, даже чем когда Иохим, нависающий надо мной, смрадно дышит мне в лицо; прикосновение похуже, даже чем когда мое голое тело оскверняют испражнения отца.

В темноте я нашел свечи, почти полностью догоревшие — восковые натеки красовались на деревянном полу. Я сел на то место, где в прошлый раз лежал мой отец, и стал смотреть в темноту. Вокруг меня со всех сторон шумели в доме чужие люди; над головой скрипели половицы, стены сотрясал чей-то смех, а я сидел, скрестив ноги, и ждал, что Джейк прибежит за мной и вытащит меня отсюда. Ждал, что мама споет мне что-нибудь, что угодно, на ухо и заберет нас обоих обратно в мир, который мы знали до той загородной прогулки, до того, как занавеска в цветочек разделила нашу комнату пополам.

Сэд[3]

Впервые мне довелось узнать вкус кресла психиатра в пятилетнем возрасте. И я имею в виду именно вкус.

Меня привели мои озабоченные родители по наущению целого полчища советчиков. Друг одного друга услышал от друга другого друга, чья дочь работала в детском саду, который я посещал, что я веду себя странно и что, ради моего же блага, требуется срочное вмешательство.

Всё бы ничего, если бы.…

Я знаю, что они видели, я помню, что они видели, потому что помню, что я делал. Я был идеальным объектом для вынесения подобной ранней психологической оценки, поскольку в столь юные года воспоминания еще не имели возможности обернуться тайной, закулисной деятельностью, — их к тому же не нужно было воскрешать, они сами с меня стекали, только и ожидая, пока их вытрут. Точнее-то говоря, вытирать пришлось маленькую девочку с длинными кудряшками: возмущенные и рассерженные няньки увели ее в другую комнату — переодеть и высушить, а меня усадили на пластмассовый стульчик, чтобы я сидел смирно и ждал, когда за мной придут родители.

Понимаю, мальчики иногда совершают странные поступки…

Большое кресло оказалось совсем невкусным, жесткая кожа никак не поддавалась моим детским зубам, но я все равно жевал обивку, забавляясь происходящим и наслаждаясь уделяемым мне вниманием, а родители стояли перед здоровенным столом психолога и нервничали, словно боялись услышать упреки в свой адрес за то, что произвели на свет вот это.

Раньше он и мухи не мог обидеть…

Психолог кивал, положив руки на стол, и рассматривал меня, взвешивая возможности дальнейших посещений, вычисляя, много ли удастся выдоить из меня и моей ситуации. Я тоже смотрел на него в упор, ни на секунду не сводил с него своих карих глаз, смело таращась, пока он первым не отвел взгляда, сделав вид, что ему нужно посмотреть куда-то еще, перелистнуть какие-то бумаги. Я помню эту игру в гляделки: тогда в нее играли точно так же, как и сейчас. Кто отведет глаза, тот проиграл. Так оно было, так оно и есть.

Нет-нет-нет, никогда…

Родители все время извинялись за мое поведение, отказывались присесть, никак не желали или не могли успокоиться. Они пришли сюда, повинуясь долгу, следуя готовому представлению об ожидаемом поведении.

Если вы приобрели бракованный товар, отнесите его назад для замены или починки.

Далее последовали вопросы из учебника по психиатрии, произносившиеся медленно, самым примирительным тоном, — безусловно, с целью усыпить бдительность и завоевать мое доверие. Я знал все эти приемчики еще до того, как подписался на «Терапевтический еженедельник». Я был прирожденным психиатром, во всяком случае, в моих собственных глазах, а если он не понимал того, что произошло, и ему было необходимо выведывать у меня психологическую подноготную, — значит, он не прирожденный психиатр, значит, никакой он не специалист, и, следовательно, не ему давать мне советы относительно того, что можно, а чего нельзя делать.

В этой обитой войлоком комнате, увешанной сертификатами и почетными грамотами, я усвоил один урок.

Первое правило психотерапии гласит: пациент уже знает, что с ним не так.

Что ж, поглядим… Толстяк делал вид, будто обдумывает мое молчание, разыгрывал перед моими родителями видимость размышлений. Значит, ты был в детском садике, и вам всем разрешили поиграть в конце дня кто во что хочет, верно?

Молчание.

Так-так, и ты начал играть с девочкой, которую зовут… которую зовут Хлоя. Да? Тебе ведь нравится играть с Хлоей, ты всегда с ней играешь, она твоя подружка?

Слишком много вопросов, подумал я, кому же захочется на них отвечать. Он был готов угодить в ловушку стаккато, он слишком радовался, придумывая свои вопросы, преувеличивая их связность. Типичная ошибка. Академический промах.

Ну так вот, в тот день ты играл с водой, верно? Обычные игры и забавы — брызгаешься, пускаешь всякие игрушки по воде, просто плещешься, да? А когда ты играл с водой, Кертис, тебе не хотелось сходить по-маленькому?

Молчание.

Когда мы играем с водой, нам часто хочется по-маленькому, — ты не знал об этом?

Я попытался вообразить, как дяденька психолог лежит в десятисантиметровой ванночке для Микки-Мауса и между ног у него бежит струйка мочи.

Тебе было легче сходить в туалет прямо там, прямо тогда, верно?

Намекая на непреодолимую биологическую потребность, он давал мне шанс обелить себя в глазах родителей, вселить в них надежду. Если тебе позарез нужно — значит, нужно.

Но почему же, Кертис, ты сходил в ванну, почему, как мы, взрослые, говорим, ты помочился, пописал прямо в ванну? Ты подумал, что так правильно.…

Помню, мне хотелось поторопить его или по крайней мере попросить, чтобы мне дали еще что-нибудь погрызть.

….Хлоя тебя чем-то обидела, что-то не так сделала, сказала что-то плохое?

Мотив равен своему ощутимому оправданию.

Кертис, зачем ты схватил ее за голову и окунул в ванну? Зачем ты это сделал? Ты можешь мне объяснить?

Разумеется, но нечего было и надеяться взять меня голыми руками. «Не все вопросы заслуживают ответов», — сказал бы ему я, если бы владел тогда языком взрослых. «Не все психологи знают (если вообще кто-нибудь знает), чего они добиваются, задавая вопросы», — вот что я ответил бы, обрети мое чутье голос. Но тогда я просто сидел, молча уставившись в стенку, с завистью поглядывая на большое зеленое кресло толстяка и понимая, что он ничего обо мне не знает и ничем мне не в силах помочь. Если только я вообще нуждался в помощи.

Я мог бы дать ему несколько вариантов ответов, за которые он как-нибудь сумел бы ухватиться.

1. Просто захотелось. Не знаю, зачем я это сделал.

2. Я терпеть ее не мог — она же девчонка.

3. Под водой тайное местечко выглядит таким забавным.

4. Я это сделал, потому что меня заставили родители.

Эти возможные ответы таили в себе обильную пищу для размышлений, все они побудили бы этого заурядного психо-лоха провести целый ряд сеансов, выискивая причины, стоящие за таким поступком и, наконец, позволили бы ему заврачевать ужасные психологические раны, открывшиеся так рано, в столь юном возрасте…

Но он не получил от меня ничего — и потому взял нечто взамен. Он сказал моим родителям, что дети часто проявляют стихийную безнравственность — например, совершают какое-нибудь насильственное действие или изредка наносят себе увечья. Все это, сказал он, «просто часть становления личности, нарождающегося и развивающегося этического «я».…».

И это их успокоило, успокоило моих мирных, любящих родителей, которые сами мухи бы не обидели. Будучи медиками по профессии, они доверчиво проглотили его жаргон. Мне же эти слова показались самым страшным из всего, что он наговорил…

Джози у меня между ног. И мне хочется, чтобы она была именно там.

У нее короткие волосы, точнее, гладко выбритый череп, который бархатисто трется о мои бедра. Иногда у нее длинные волнистые локоны, как у голливудских юных бестий; иногда прямо у меня на глазах она делает себе аккуратную стрижку, но сегодня взяла машинку, привела лезвия в позицию номер один и включила. Включила. И прежняя Джози — с личиком херувима, розовыми щечками, в розовых платьицах — пропала.