Одинокие воины. Спецподразделения вермахта против партизан. 1942—1943 - Вальтер Хартфельд

— У вас есть против него реальные улики?

Один из гестаповцев похлопал рукой по папке и сказал насмешливо:

— Пока немного. Но будьте спокойны, после допроса досье станет полным.

— Да, конечно… Беда в том, что наша группа находится за городом. Но мы приведем его к вам. Пока же можно выпить.

И Клаус вытащил из кармана бутылку водки.

Фертер пошел за кружками, не переставая внимательно наблюдать за гостями. Разговор упростился. Говорили о войне, Берлине, женщинах. Клаус и Хайнц, казалось, не торопились, угощали русскими папиросами. Потом в дверь постучали, и явился унтер Байер, впервые надевший форму СС. Он молодцевато щелкнул каблуками и объявил, что коммандос надо возвращаться в расположение своей части.

Клаус и Хайнц поднялись, уже спокойные.

— Если хотите пойти с нами… Кажется, это ваш «мерседес» стоит у двери. Мы покажем вам дорогу.

Братья Ленгсфельд открыли дверцы автомобиля (где они его нашли, спрашивал себя Хайнц). Гестаповцы влезли в свою собственную машину, и два транспортных средства поехали по дороге, выходящей из Ревен. Через два километра раздался взрыв. Черный «мерседес» разлетелся на куски. Пятеро егерей выскочили, чтобы выяснить состояние взорвавшейся машины, и подобрали досье. Они оставили горящую машину, как раз то, что и требовалось, а унтер Байер, все еще в эсэсовской форме, дал сигнал поторопиться.

В тот же вечер начальник комендатуры послал в гестапо Минска уведомление, сообщив, что одна из машин ведомства была уничтожена в результате диверсии партизан. Все сотрудники гестапо погибли. Выполняя служебный долг, добавил он. Он также вернул несколько досье, которые смогли подобрать. Среди них найдено досье на Ха-Йота, в нижней части которого напечатана на машинке неразборчивая надпись: «Не имеет перспективы».

Братья Ленгсфельд заслужили право на получение тройной порции алкоголя, которую они поспешили обменять на новые противотанковые гранаты.

Эта скверная история случилась вовремя.

Если Ха-Йот выполнил приказ держать язык за зубами, то братья Ленгсфельд не могли удержаться от разъяснений своей мастерской проделки. И коммандос, сплотившись еще больше, охотно воображали, будто они создали свой особый мир с присущими ему законами.

Но операция по окружению — и гибель их товарища — оказала влияние на состояние умов людей. Они не хуже других понимали, ощущали кожей, что группу могло захватить стремление к слепому и разрушительному насилию: например, из-за гибели товарища. Тем не менее они не принимали — или принимали с трудом — беспричинные разрушения и убийства как систему. Если бы солдаты чувствовали кожей страх…

В течение месяца они яростно сражались на своей особой войне с противником, который стал наконец понятным. Устанавливались правила, человеческие правила. Если бы их поймали, то смерть была бы единственным выходом. Когда они сражались, ни танк, ни самолет не могли помочь им. Вечером они удалялись под защиту города. Им приходилось бороться с холодом, голодом, усталостью, с самими собой, когда были подавлены и измотаны.

Мало-помалу Клаус и его команда кончили тем, что потеряли из вида конечную цель кампании и все больше вели войну в масштабах региона, в котором жили. Их мир ограничивался Десной, городком Ревны, лесными чащами… которые становились их постоянным местом обитания, их домом.

Гюнтер с беспокойством следил за психологической эволюцией группы, которая все больше и больше обособлялась, замыкалась в себе. Именно благодаря ему, и только ему, люди обретали себя. В изоляции они чувствовали себя уязвимыми и беззащитными.

Егеря приобрели привычку вспоминать девушек, с которыми они вступали в связь просто так, без проблем. Но едва к ним пытался приблизиться солдат другого подразделения, они свирепели. Когда почтальон раздавал письма, ни один из них не проявлял интереса к этому, и письма исчезали нераспечатанными в их карманах.

Они совершенно утратили чувство собственности, ревностно заботясь только о своем оружии. Общим достоянием группы были бритва, кусок мыла, куртка, часы и сигареты. Превосходная пара сапог подобным же образом служила обувью всем егерям по очереди. Правда, сапоги быстро стащили.

Именно в это время среди них в обороте появились первые странные слова, которые понимали только они: партизаны стали партошами; граната — сливой; ракета — телескопом; пулемет — болидом. Деревня, занятая партизанами, называлась дансингом; минирование — целованием руки. Люди как будто соблюдали обряды какого-то тайного общества: когда надо было выходить на операцию, запрещались определенные действия. Они сильно привязались друг к другу, а к командирам, которых сами выбирали, относились несколько панибратски, не так, как принято в армии.

Хайнц, как и Клаус, был неоспоримым командиром, потому что он был красив, силен, всегда доступен и на своем месте. Солдаты любили говорить с ним, спрашивали у него совета, восхищались его находчивостью. Перед операцией он никогда не принимал алкоголь. Этого не делал никто. Попойка допускалась один-единственный раз — при каждом возвращении в Ревны. Каждая группа, по очереди, упивалась до смерти и полагалась на своих товарищей. Все они также взяли моду носить русские фуражки с большим прямоугольным козырьком и гимнастерки.

Гюнтер наблюдал за всем этим с чувством ученого-биолога. И если даже он подвергался сильному давлению со стороны группы, то его работа и роль не позволяли ему поддаваться искушениям, свойственным другим. Но он гордился их доверием, их предупредительностью по отношению к нему. И если, по крайней мере сначала, это внимание было расчетливым, то теперь он знал, что оно спонтанно, потому что группа воспринимала его не как врача, но как человека.

Однако Гюнтер сохранял настороженность и бдительность, опасаясь, как бы в этой искусственной стене, которой он отгородился от искушений, не появилась первая брешь.

Глава 6

ЛЕС УРОЧИЩА БРАНИЛЕЦ

Зажав зубами мундштук трубки, полковник Брандт рассматривал с тревожным выражением лица и чрезвычайным вниманием штабную карту совершенно нового района, который попал под его командование. Клаус, Хайнц и Манфред бурно дискутировали, и он остановил взгляд на мгновение на большой нервной руке Клауса, выглядевшей великолепно на плоской карте. Прекрасная человеческая рука. Его собственная культя показалась ему безобразной.

— Наша артиллерия должна располагать возможностью вести заградительный огонь с пяти опорных пунктов. Вот база. Важно надежно удерживать все основные пути проникновения, а коммандос обеспечат окружение и охоту, — объяснял Клаус. Затем, повернувшись к полковнику, он добавил: — Вы не думаете, что мы могли бы реабилитировать Ханса Фертера?