Липовый чай - Алла Федоровна Бархоленко

брюшком и положением, на долговязых парнях болтались японские транзисторы и двухсотрублевые застиранные американские джинсы (младший сын изумил ее этой ценой до онемения, обретя же дар речи, она категорически заявила, что не даст и десятки, а наутро послала все, что он просил). Гуляющие были вальяжны, медлительны, выпукло счастливы. Лика натыкалась на них, бормотала извинения, но счастье было нескончаемо и полновесно, и она нырнула в боковую улочку. Улочка оказалась темная, затаенно-частная, ждущая сноса и недобрая. Лика вернулась в медлительный кримплен и свет, добралась до скверика у оперного театра и села на скамейку. Тут же материализовалась личность в красной рубахе и повела примитивное наступление. Лика пересела подальше. Личность лениво, нога за ногу, двинулась за ней и поведала о своих сексуальных пристрастиях. На крыше оперного театра мощная дева перебирала отсутствующие струны арфы. Лика устремилась на улицу, тараня собой неустойчивые людские объединения и чувствуя, что напряжение в теле становится невыносимым, что хочется расталкивать всех и зло ругаться, как ругаются в трамваях в часы пик.

Кто-то положил ей руку на плечо. Она рванулась.

— Ну, ну… — примирительно сказал знакомый голос.

Нужно было усилие воли, чтобы посмотреть на человека и узнать его. Садчиков.

— Что это с вами? — спросил Садчиков, насмешливо приподняв брови.

— Ничего, — сказала она через силу.

— С вами что-то, — проговорил он, вглядываясь.

— Я хочу быть одна, — сказала она, не глядя на него, глядя в толпу и никого не видя.

— Значит, вам нужно быть вдвоем, — усмехнулся Садчиков. — Я слышал, что более глубокого одиночества люди не изобрели.

— Мне нужно не глубокое одиночество! — почти крикнула она. — Мне нужно нормальное одиночество!

— Пойдемте-ка со мной.

— Никуда я не пойду!

Но Садчиков взял ее под руку, и она пошла.

— Я знаю, что нужно в этом случае, — легко сказал он. — Стакан вина. А то еще долго не начнется.

— Что не начнется?

— Истерика, — сказал он спокойно. Она дернулась, но он держал крепко. — Если вы не расслабитесь, будет хуже и вам, и вашим близким. Они перестанут вам нравиться.

Она смотрела на него без всякой симпатии. Он засмеялся:

— Наконец-то я встретил женщину, которой не нравлюсь!

…Ресторан грохотал. Квинтет духовых извергал звуки такой мощности, что Лика видела двигающиеся губы Садчикова, но не слышала его слов. Он понял это и наклонился к ней:

— Самое то! Можно делать операцию без наркоза — никто не услышит! Плачьте и рыдайте сколько влезет!

— Вы мне надоели! — крикнула она, но не услышала собственного голоса.

Он опять наклонился к ее уху, даже нечаянно коснулся его губами. А может, поцеловал. Она повернула к выходу. Он заступил дорогу.

— Не буду! Буду серьезный и честный! — В его глазах притаилось дружелюбное любопытство. — Не верите?

Она дернула плечом, не отвечая и брезгливо отстраняясь от танцующих. Садчиков ловко пробрался между дергающимися парами, скрылся за решетчатой перегородкой, на которой висели чахнущие от запахов кухни традесканции. Через некоторое время из-за перегородки показались ножки стола, две официантки втиснули его в промежуток у задней стены, молниеносно накрыли чистой скатертью. Лике подумалось, что их расторопность стоила немало.

Вернулся улыбающийся Садчиков, поставил в бокал розовую гвоздику.

— Будем страдать красиво, — решительно сказал он.

— Воды налей, — проговорила Лика, вдруг обращаясь к нему на ты.

— Воды? — не сразу понял он. Взглянул на гвоздику и воскликнул: — Ах, да!

С полной серьезностью взял бокал с цветком и снова отправился за перегородку, и с такой же серьезностью вернулся — в руке бокал, в бокале вода, в воде розовая гвоздика. Женщины за соседними столиками уже смотрели на него, их взгляды пробежались по Лике и, ничуть не заинтересовавшись ею, вернулись к Садчикову.

Кто-то и тут хотел бы оказаться на моем месте, подумала Лика.

— Так что же мы пьем, Гликерия Викторовна?

Лика поморщилась.

— Правильно, в этом похабном кабаке нужно пить только водку, — сказал Садчиков.

Официантка радостно улыбалась. Лика посмотрела на Садчикова с некоторым недоумением, она не могла понять, что же в нем привлекает женщин. Не найдя ответа в нем, она стала разглядывать тех женщин, которым он нравился, и опять ничего не нашла. Женщины как женщины, хорошо одеты, несколько больше, чем нужно, накрашены, все как всегда. Лика скользнула взглядом по их спутникам, в них тоже ничто не остановило ее внимания, и она не без иронии подумала, что уже слишком стара, чтобы понимать очевидные для всех вещи. Она пожала плечами, повернулась к Садчикову и безмерно удивилась: на этот раз он показался привлекательным и ей. Но это было совсем уж непонятно. Она опять оглянулась на соседние столики, оставила без внимания дам, дольше задержалась взглядом на лицах мужчин, уже раскрасневшихся от спиртного, уже туповатых и громогласных, уже готовых к скандалу и мордобою, и поняла, что Садчиков действительно лучше их, и ее вдруг оглушила нестерпимая жалость к женщинам за соседними столиками, и ко всем другим женщинам в этом зале, и ко всем другим женщинам на земле.

Встретив его вопросительный взгляд, она сказала, морщась:

— Баб жалко…

Он улыбнулся снисходительно, не принимая ее слов всерьез, и с этой снисходительной улыбкой оглядел столики. Лика увидела, что большинство женщин отвечали на его взгляд как могли приятнее и только у некоторых неумело-неприступно деревенело лицо. Лика подумала, что все они, вернувшись из ресторана, не раз будут рассказывать, что сидел рядом один, страшно интересный, и так смотрел, так смотрел, что просто ужас. И Лика поняла, что Садчикову давно надоело это запрограммированное внимание, что понимать и жалеть женщин так, как понимает и жалеет она, он не может, потому что у него иная точка отсчета.

— Да, конечно, — проговорила она. — Вы другие.

— Потому что тебе их жалко, а мне нет?

— Потому что ты меряешь их своей постелью.

— Позволь, позволь! — воскликнул он. — А они?