Бригада уходит в горы - Равиль Бикбаев

— Протрезвеешь? — заботится о службе ответственный за роту лейтенант О***.

— Было б с чего, — вызывающе говорю я и делаю первый глоток.

Пьем молча минут пять. А потом… ну вы же сами знаете у в нас в стране даже запойные пьяницы и самые забубенные алкаши и то молча не пьют.

— Слушай Игорь, — фамильярно перехожу на «ты» и зову офицера по имени, — у тебя случайно почитать ничего нет, а?

— Есть томик прозы Лермонтова, — не удивляется вопросу Игорь, — да ты же вроде Пушкина предпочитаешь? Я твое сочинение по Ларину читал, а потом и статейку в стенгазете…

О*** мелко и как мне представляется противно хихикает, а я все равно под его критикой не клоню головы. «Завистники всегда губят талант» — мрачно думаю я и делаю из фляги глубокий глоток, брага скользнув по пищеводу смыла мою обиду на О***.

— Много ты в литературе понимаешь, — уверенно кинулся я на защиту своей статьи и…

О литературе сейчас говорят развалившись на стопке грязных бушлатов полупьяный проваливший экзамены в институт солдат и выпивший призванный после окончания университета офицер. Да я и сам понимаю, что трудно в это поверить. Вот только о чем еще было говорить? О войне и службе? Да ну ее на х. й! Не затем пьют в Афгане что бы о нём говорить, за тем и пьют что бы хоть на время о нем не думать. Рассказывать о доме и девушках? Так разные у нас дома и общих знакомых нет. Лучше уж о литературе… век девятнадцатый сменяет двадцатый, почти безостановочно грохочут на нашей планете войны, простые люди так и не могут помять: «им то зачем истреблять друг друга?», но падают убитые солдаты, и оживают и снова идут в атаки что бы умереть еще раз теперь уже в книгах. В тех книгах которые напишут их выжившие товарищи. Может и про нас кто напишет. Главное чтобы не в парадные расчеты нас построили, а рассказали о том какими мы были на этой ненужной нам войне где мы убивали, чтобы не быть убитыми.

— Слышь Игорь, а вот у тебя как было, вот ты что чувствовал когда первого убил? — вернулся я к занимавшей меня теме.

Мы как раз повесть Бориса Васильева «А зори здесь тихие» вспомнили. Сначала горько посетовали, что у нас в батальоне зенитный взвод из одних парней состоит. Затем я осторожненько поинтересовался его мнением о художественной достоверности той части повести где старшина Васьков девушку-зенитчицу утешает и рассуждает о нравственной ломке которую должен переживать человек убивший себе подобного. И только потом, в упор, как в живот выстрелил, спросил: «Ты что чувствовал когда убил человека?»

— Я же минометчик, — морщится крайне недовольный вопросом О***, - моё дело команду отдать: «Прицел… беглым огонь…», а там куда мина попадет…

— Не п…ди! — грубо обрываю я О***. Сейчас он для меня не офицер. Кто? Да просто товарищ, сослуживец с которым за флягой браги говорю о литературе и о войне вот потому и повторяю:

— Не п…ди Игорь! Ты же боевой группой командовал, мы же не всегда с минометами на операции ходим.

— Чего ты дое…лся? — неожиданно резко повышает голос О*** и он сейчас не с подчиненным ему солдатом говорит, а почти со сверстником, — Ничего такого я не чувствовал! И переживать по этому поводу не собираюсь! Понял?!

Тускло желтый от электрической лампочки свет в безоконной каптерке. Тускло желтое лицо у Игоря и у меня наверно такое же, уже только на донышке фляжки осталась брага, и все метет и метет Афганец.

— Думай о простых вещах, — помолчав советует Игорь, — пожрать, выпить, поспать, — чуть улыбнувшись краешком потрескавшихся губ продолжил, — как офицеров нае…ть. Иначе ты служить тут не сможешь. Обо всем остальном дома подумаем… если вернемся.

Через две недели О*** убьют. Колонна машин за продуктами шла в Союз, лейтенант О*** и его взвод были назначены в сопровождение. Машина в кабине которой ехал Игорь подорвалась на мине. Игорю оторвало обе ноги, он умер от потери крови. Ребята говорили, что он не мучился быстро отъехал. А пока:

— Тебе пора, смена скоро, — вставая с кипы бушлатов негромко говорит О*** и приказывает, — Пошли, мне тоже посты проверить надо.

Надеваем марлевые повязки, пыль на них красно-черная как запекшаяся кровь, выходим из каптерки. Бушует Афганец и марлей закрыты у нас рты. Непроницаемой стеной стоит красно-бурая пыль, так тяжело дышать и не видать что там вдали. С закрытыми ртами, сомкнутыми губами и сузив глаза почти ничего не видя идем мы на посты. Мы не знаем, что ждет каждого из нас. С закрытыми ртами, сомкнутыми губами и сузив глаза прошли мы по этой войне. И что бы выжить в этой буре надо думать только о простых вещах: «Пожрать, выпить, поспать, как офицеров нае…ть, как не нарваться на пулю, не подорваться на мине». А все остальное… повторю короткое пожелание своих сослуживцев: «Да пошло оно все на х…й!» Пусть каждый сам хоронит своих мертвецов. И все бушует в памяти красно-коричневая буря, которую мы называли просто по имени: «Афганец».

А еще в первые месяцы службы в Афганистане было у меня тайное горе. Очень много оно мне нравственных страданий принесло и чем сильнее я о нем хотел забыть тем чаше мне про него напоминали. Дело в том, что мне просто фатально не везло с воинскими званиями. Ну то что я единственный в учебной роте в Гайджунае при выпуске получил чин ефрейтора, это еще не горе, со всяким такая беда может случиться коли такое звание в армии предусмотрено. Как говорится с кем не бывает. А вот то что в роте куда попал служить, я оказался единственным ефрейтором меня сразу как-то насторожило. Рядовые у нас были, сержантов хватало, а вот ефрейтор я один. И чего ранее со мной никогда не было, стал я при перемещениях по батальону и бригаде погоны солдат срочной службы разглядывать. И вот через пару недель мрачное подозрение превратилось в твердую уверенность, я не только в роте, но и во всей бригаде единственный ефрейтор. Как же мне за это досталось! Если командир роты со зловещей улыбкой меня спрашивал: «Вы это, что себе позволяете, товарищ ефрейтор?» То я сразу понимал никакие отговорки не помогут, меня подловили с очередным залетом, и будь готов ефрейтор получить хороших ну просто огромным трендюлей. Если командир взвода лейтенант П*** с утра вставал с левой ноги, а я в недобрую минуту попадался ему на глаза, то он обязательно спрашивал: «А почему вы товарищ ефрейтор предусмотренные уставом знаки различия на погонах не носите?» Дело в том что свой гайджунайский позор, тоненькую сиротскую и такую одинокую лычку я на погоны никогда не пришивал. А П*** требует: «Немедленно пришить, а потом прийти и доложить» Несколько раз я слезно умолял командиров:

— Ну разжалуйте вы меня! Ну чего вам стоит, я же не отпуск прошусь в конце то концов.