Иностранный легион - Виктор Финк

Хайглендер вместо ответа флегматично вскинул ружье на руку и пригрозил мне штыком.

Вскоре, гулко стуча башмаками на мостовой, появился караульный взвод нашего полка. Рядом выступали хайглендеры. У таверны произошла смена часовых. Сержанты отдали друг другу под козырек, и шотландцы пустились догонять свой полк, который мы здесь сменили. Он уже пылил на большой дороге.

— В чем дело? — спросил я часового-легионера. — Почему тебя здесь поставили?

— А кто его знает! — равнодушно ответил тот. — У этого дома всегда полагался часовой. Тут ведь эти жили, как их?..

Но вот скрипнула калитка, и показался Марсель.

— Французы! — чуть не плача от радости, воскликнул мальчик. — О мсье! Вы вернулись! Как это хорошо!

Он юркнул в дом. Тотчас выбежали Анри и Жаклин.

— О мсье! О мсье! — повторяли они. — Какое счастье!

Ребята заговорили, перебивая друг друга, волнуясь и захлебываясь. Они были похожи на маленьких зверьков, которых выпустили из клетки.

— Это случилось на третий день после несчастья с моей бедной мамой и с Маргерит, — рассказывала Жаклин. — Ваш полк ушел на следующий день ночью, а на третий день уже стоял часовой, который не понимал по-французски. Это были хайглендеры. Они никого к нам не пускали, часовой не отходил от ворот. Правда, они кормили нас на кухне, но торговли не было никакой. О мсье! Мы просили их офицера позволить нам открыть окна и двери, потому что в доме темно. Но нас не понимали и нам не верили. О мсье! Как хорошо, что мы можем говорить по-французски!

На следующий день я был в штабе батальона с казенными пакетами, когда вошел вестовой.

— Там вольные жители спрашивают господина лейтенанта, — сказал он, вскидывая руку к козырьку. — Трое.

— Вольные? — недоумевающе спросил офицер. — Откуда они взялись? Пусть войдут!

Жаклин держала в руках бумагу. Девочка дрожала от страха и еле передвигалась. Анри и Марсель вели ее под руки. Все трое остановились, отойдя три шага от порога.

— Ну, что надо? — спросил удивленный адъютант командира.

У Жаклин стучали зубы. Анри высвободил руку, взял у девочки ее бумагу и подал офицеру.

«Так как мои все убиты, папа мсье Морэн, хозяин таверны, и мама мадам Морэн, хозяйка таверны, и мой брат Робер, сержант, и Маргерит, его вдова, за Францию на поле чести, прошу обратно открыть таверну. И чтобы часовой больше не стоял у ворот.

Ниже было приписано:

«И мы тоже просим господина главного французского генерала сделать, чтобы торговать было свободно, и больше женщин в доме нет, кроме нас, так зачем часовой, а Жаклин не больше чем дитя.

— Вы из таверны, что за холмом? Вспоминаю… Ну что ж, они погибли, по-твоему, на поле чести, твоя мать и сестра? — насмешливо спросил офицер.

— Да, — ответила Жаклин уверенно и пояснила: — Как раз там, где мы сажали бураки.

Адъютант согласился доложить майору, и, сверх всякого ожидания, Стервятник разрешил таверну открыть.

Затхлостью и запустением пахнуло на нас, когда мы туда вернулись. Все стояло на старых местах — и дощатые скамьи, и прилавок, и бочонок позади прилавка, но вино не давало радости. Теплота не разбегалась от него по телу. Все было лишь похоже на недавнее прошлое, как труп бывает похож на близкого, еще недавно дышавшего, но уже умершего человека.

Было пусто без этих двух женщин, которых мы оклеветали, убили и закопали.

Новые хозяева таверны, трое детей, впряглись в жизнь.

Анри встречал посетителей тоном заправского кабатчика. Засучив рукава, худенький мальчик стоял у прилавка. Окурок ржавел у него в уголке рта. Стойка была слишком высока, Анри было трудно разливать посетителям вино, но он старался делать это с независимым опытным видом старого кабатчика.

Марсель был официантом. Он ходил в погреб, он же разносил вино по столам, он же бегал к нашим кухням — нередко у самых позиций, — получал котелок объедков и спешил назад, пока не догнала пуля.

Жаклин была за хозяйку.

— Касса! — восклицал Анри, и девочка, протискиваясь между столиками, получала деньги.

Дети были рады, что окна больше не заколочены, что в комнаты заглянуло солнце, что снят часовой, что открыта дверь.

Мы обращались с ними ласково, но они все же побаивались нас. У Жаклин так и остался испуг в глазах. Она помнила, как мы еще недавно бушевали под окнами, м боялась, что мы вот-вот снова перепьемся. Но мы как будто и сами боялись этих детей, мы вели себя сдержанно, осторожно.

Однако буйство все же произошло. Это случилось в тот вечер, когда Делькур праздновал свое производство в сержанты.

У Делькура была слабость: едва хватив лишнего, он впадал в буйное состояние.

Стояла удушливая июльская жара. Делькур был уже пьян, когда другие еще только начинали входить во вкус. Он горланил песни, кричал и грозил надавать кайзеру Вильгельму по зубам.

— Женщину! — неожиданно заорал он. — Давайте мне женщину!

Жаклин робко жалась в углу.

— Эй, девочка! — крикнул Делькур. — Позови сюда свою маму! Скажи ей, что мне нужна женщина!

— Перестань, Делькур, брось! — сказал ему кто- то. — Здесь нет женщин.

Но Делькур не унимался.

— Ах, да, — бормотал он заплетающимся языком, — обеих шлюх разорвало! Вспоминаю! Но ничего, иди сюда ты, девчонка! У меня есть для тебя картинки. На, смотри!

— Ладно, ладно! Нечего хвастать! — сказал Кюнз и встал, чтобы своей широкой спиной заслонить Делькура.

Но пьяница был упрям. Он вышел из-за спины Кюнза, распахнул куртку и задрал рубаху.

Вся его грудь и живот были испещрены татуировкой. Жаклин с визгом забилась под прилавок.

— Что, понравилось? — кричал Делькур. — Ты смотри, смотри хорошенько! Вижу, что понравилось!

Он смеялся бессмысленным пьяным смехом, толкался между столиками и тыкал каждому в глаза свою татуировку. Большая надпись «Да здравствует вино и любовь!» шла через весь живот, извиваясь вокруг голых женщин и мужчин.

— Иди сюда, девочка! — орал Делькур. — Посмотри, какие картинки! Это тебе поможет приготовиться к первому причастию.

Красное вино внезапно залило ему живот, точно кровь хлынула из разорванных внутренностей.

Анри, испуганный, затравленный, но обнаживший клыки звереныш, стоял бледный и трясущийся и сжимал в руке стакан.

Делькур ударил его. Мальчик упал без чувств. Но в то же мгновение носатый Цыпленок Шапиро ударил Делькура ногой в живот. У Делькура были кулаки, как копыта першерона. Держа Шапиро за горло, он мгновенно раскровенил ему лицо. Защищаясь, Шапиро схватил Делькура за рукав. В руке у Цыпленка остался новенький сержантский галун.

Внезапно вошел Миллэ. Нас оглушила тишина.

— Легионер Шапиро, — негромко, но с напряжением сказал Миллэ, — опять вы?! Опять вы суете ваш жидовский нос не в свое дело?! Держите хорошенько этот галун! Держите его! Он вам пригодится!

Шапиро сделался тяжел и медлителен. У него вспотели виски. Подняв оброненные очки, он близорукими глазами рассматривал разбитые стекла и дышал тяжело, как загнанная лошадь. Руки у него дрожали. Он искал в карманах платок, чтобы вытереть лицо. Платка не было. Ладонь оказалась вся в крови.

— Вы арестованы! — крикнул Миллэ.

Мы попытались потушить дело. Адриен предлагал допить вино.

— Не опоздаешь с арестом! Не убежит Цыпленок!. Куда ему бежать, да еще без очков? — убеждал Адриен.

Его поддержал Лум-Лум:

— Брось, парнишка не так уже виноват. Ведь Делькур скотина! Брось! Это у него кафар из-за Маргерит! Это он сдуру полез в драку! Из-за любви! Брось его, Миллэ! Не стоит!

Со всех сторон кричали:

— Брось! Оставь! Не надо! Лучше выпей!

Казалось, сейчас все начнет успокаиваться. Шапиро нашел наконец платок и стер кровь с лица.

Неожиданно раздался голос Жаклин.

— Господин начальник! — сказала она, выползая из-под прилавка. — Господин начальник! Мы вас очень просим… Мы боимся, когда пьяные… Мы боимся, когда они дерутся…

— Кругом марш! — скомандовал Миллэ, повелительно глядя на Шапиро, и тот резко повернулся и зашагал. Он был похож на автомат.

Миллэ шагал позади него, вскинув кверху свой сухой подбородок, свои усики и свои холодные глаза.

— Ну, теперь он насидится, твой земляк! — сказал мне Лум-Лум. — Уж они ему покажут, Миллэ и Стервятник!

Вечером в штабе была непонятная суета: телефонисты были заняты без передышки, пешие ординарцы и мы, самокатчики, не имели ни минуты покоя. Вечер и часть ночи прошли в беспрестанных поездках в штаб и обратно.

— Будет наступление! — решили солдаты.

Батальон ждал сигнала с минуты на минуту. Однако ночь прошла спокойно.

Рано утром штабные денщики стали почему-то прибирать пустовавшее помещение мясной лавки — самое вместительное из уцелевших в Тиле.