Когда стреляет мишень - Михаил Серегин

— Я вас внимательно слушаю, Петр Дмитриевич, — сказала она, — конечно, я понимаю, что вы в любой момент можете прервать разъяснительную работу, сочтя вашу слушательницу не в меру тупой для того, чтобы уяснить ваши хитрые умозаключения. И тогда мне не миновать участи Сергея и вот этих молодых людей. — Она не посмотрела в сторону Свиридова и Фокина, но не требовалось большого ума догадаться, что речь шла именно о них.

— Все не так печально, Анна Михайловна, — четко произнес полковник, задумчиво глядя на замершее посреди гостиной тело Коваленко, — мне нет необходимости вас убивать. Более того, вы могли бы быть мне полезны. При определенных условиях.

Аня пожала плечами.

— Все состояние Коваленко переходит к вам, не правда ли? — продолжал полковник.

— Половина.

— Тоже недурно. Одним словом, мы можем обсудить детали дальнейшего с вами сотрудничества, но это произойдет, скажем, через три-четыре дня. После того, как я, скажем, утрясу несколько моментов... Ну так как?

Хозяйка виллы несколько секунд помолчала, а потом облизнула губы и с легкой хрипотцой в голосе сказала:

— Что буду делать я эти три-четыре дня?

— Вы останетесь здесь. Вашей безопасности ничто не будет угрожать, я гарантирую.

— А как вы намерены поступить с нами, добрый дяденька Петр Дмитриевич? — подал голос Владимир.

— Я подумаю. По-хорошему, так вас следовало бы замочить не глядя, но уж слишком жалко портить такой ценный и в высшей степени боеспособный материал, который к тому же я сам взрастил. Но и оставлять вас в живых слишком опасно.

Платонов покачал головой, а потом усмехнулся и произнес:

— Я поступлю куда проще. За эти четыре дня многое может измениться, и поэтому я изберу нечто промежуточное между смертью, которая давно по вас скулит в три ручья, и жизнью, для которой вы, ребята, не годитесь.

— Это как, простите? — пробасил Фокин, который уже оклемался после бесперспективной попытки удрать.

— Некое пограничное состояние. Вы подали мне неплохую идею, разъезжая на «КамАЗе», груженном кирпичом. Недавно я прочитал биографию Томаса Торквемады, Великого инквизитора веры в средневековой Испании. Самого последовательного и жестокого борца за чистоту католической веры. Кстати, сам он был мараном, то есть евреем-выкрестом. Но это так, лирическое отступление. Мне понравились его психологические этюды — не произведения, конечно, а эксперименты с людьми, которым он хотел внушить определенную идею.

— Понятно, — перебил его Свиридов, — Торквемада был еще тот шутник, я помню. То есть вы хотите замуровать нас заживо, товарищ полковник?

— Только на три дня. Максимум четыре.

А дальше, — Платонов передернул атлетическими плечами и усмехнулся, — все будет зависеть от вас. Конечно, шансов на то, что вы умрете, у вас процентов девяносто пять. Но и пристрелить вас, как бешеных псов, я не могу. Афиногенов!

— Да, Петр Дмитриевич.

— Ты подготовил то, что я велел?

— Несут.

— То есть как это — несут?! Несешь, как я вижу, только ты, причем редкую околесицу! Я тут распинался полчаса, и за это время не могли донести? Где Караваев?

Появился человек в форме лейтенанта ФСБ и молча протянул что-то полковнику.

Этим «что-то» оказались два одноразовых шприца и стеклянная ампула без малейших признаков какой-либо поясняющей надписи на корпусе...

— Афоня! Афоня! Афоня, мать твою!!

Свиридов только сейчас открыл глаза и удостоверился, что вид на мир с открытыми и закрытыми глазами совершенно идентичен. Глухая, непроглядная тьма. Он услышал тяжелое дыхание сидящего рядом с ним на корточках — лежать было негде — и еще не пришедшего в чувство Фокина и тотчас начал тормошить его.

— Афоня, просыпайся!

— М-м-м.., гы.., гыдее-е?

— Чего? — обрадованно спросил Владимир, чувствуя, как перспектива остаться одному в этом мертвом пространстве полезной площадью около полутора квадратных метров и общим объемом не более двух с половиной — трех кубических метров начинает стремительно таять.

— Гыде-е-е мы? — наконец членораздельно сформулировал Афанасий.

— Где-где? В самом потаенном месте прямой кишки коренного жителя Зимбабве, вот где, — исчерпывающе ответил Свиридов.

— М-м-м.., похоже на то. А что это за гадость они нам впихнули в вену?

— Какая разница. Вырубает она здорово.

Интересно, сколько мы тут уже сидим. — Свиридов попытался разогнуть затекшее тело и особенно ноги, которых он уже не чувствовал, но тут резкая пронизывающая боль прошила, как раскаленной иглой, левое бедро, и Влад вспомнил, что у него прострелена нога.

— Эх и жрать охота! — вздохнул Фокин и попытался распрямиться, но его сто девяносто восемь сантиметров, безусловно, смогли бы вытянуться в одну прямую линию разве что по диагонали этого жуткого, без малейшего просвета, каменного мешка.

— Непонятно, — сказал Владимир, пытаясь все-таки приобрести относительно вертикальное положение, несмотря на адскую боль в раненой ноге и на то обстоятельство, что метр восемьдесят восемь Свиридова были, конечно, не два метра Фокина, но и высота камеры едва ли превышала полтора метра, а то и метр сорок.

— Что непонятно?

— Все замуровано, а воздух откуда-то идет.

— Попробуем поискать...

— Все это, — проговорил Свиридов, — на редкость...

— ..на редкость хорошее у вас вино, — сказал Афиногенов, с блаженным видом прихлебывая из запотевшего от холода бокала, на треть наполненного рубиново-красным напитком. — Дело в том, что я уже давно не пил никакого вина, все больше водка да пиво, Россия-матушка, сами понимаете, Аня. Не какая-нибудь Франция.

— Это вино стоит около тысячи долларов за бутылку, — отозвалась Аня.

— Ско-о-олько? — Афиногенов поднял только что наполненный бокал, содержимое которого составляло, вероятно, не меньше одной пятой всего вина, что было в бутылке. Выходило, что он держал перед собой жидкую валюту на сумму в двести долларов, что по курсу ММВБ составляло более пяти тысяч рублей. — Неплохо живете, Аня, — проговорил он и с каким-то легким будоражащим ожесточением вылил вино в свою глотку.

— Не пейте так много, — предупредила его она, — это вино пьется превосходно, но оно сильно туманит рассудок. А вы, как говорится, на старые дрожжи... Смотрите, Дима, как бы не случилось как вчера, когда вы несколько переборщили со спиртными напитками с ребятами из секьюрити и этими тремя следователями из вашего ведомства и РУБОПа, которых прислал Петр Дмитриевич из Москвы.

— Нич-чо! — сказал Афиногенов, которому, очевидно, немало польстило такое внимание богатой, красивой и избалованной всеми прелестями жизни молодой женщины.

— Попробуйте лучше вон того лангуста. И не смотрите с таким вожделением на коньяк. Это старая французская марка, добьет вас с одной рюмки. М-м-м, — протянула Аня, глядя, как охмелевший Афиногенов наливает коньяк себе и ей. — Закусите вон той клубничкой, — с ироничной усмешкой добавила она.

Накануне на виллу приехал целый следовательский корпус, который усиленно делал вид, что копается в обстоятельствах и подробностях убийства нефтемагната.

Безусловно, они не знали, кто на самом деле инсценировал убийство Коваленко, но, вероятно, начальство — в том числе в лице полковника Платонова — намекнуло, что в деле замешаны высшие сферы и слишком усердствовать в попытках докопаться до истины, скажем так, не стоит.

Интересный факт. Как оказалось, полковник Платонов уже около полугода занимал в ФСБ один из ключевых постов и недавно стал генералом, но ближайшему окружению по старой памяти велел называть себя полковником.

Одна из милых эксцентричностей великолепного экс-шефа «Капеллы».

Нет излишней необходимости говорить, что убийство Рябинина и Коваленко признали единой тщательно просчитанной акцией, а на роль исполнителей рассматривались две кандидатуры. Разумеется, речь идет о многострадальных Владимире Свиридове и Афанасии Фокине.

И нет смысла еще раз подчеркивать, что в немалой степени эти подозрения основывались на реальном материале.

Впрочем, функции следователей свелись к тому, что они дали скупые пояснения попытавшейся было проникнуть на виллу прессе. Объяснения были настолько лаконичными, что им позавидовал бы сам царь Лакедомона (в просторечии Спарты) Леонид. Тем более что в его распоряжении не было такой замечательной фразы, как «В интересах следствия эта информация разглашению не подлежит».

Так или иначе, но вечером вся следственная группа по предложению радушной хозяйки дико напилась в огромной сауне, что находилась на первом этаже виллы. В безобразии участвовали и три горничные Анны Михайловны, а четвертая возмутительным образом проигнорировала следственное мероприятие по причине преклонного возраста.

Афиногенов, оставленный Платоновым за главного, пытался было протестовать против подобного аморального пренебрежения служебными обязанностями, но первые же пять «стопариков» русского народного напитка, который в неограниченном количестве был извлечен из холодильников, расположенных в подвале коваленковской виллы, привели его в приподнятое настроение и настроили в высшей степени благожелательно к мероприятию, быстро превратившемуся в обычную попойку.