Доказательство Рая - Александер Эбен

Снова и снова, в современных исповедях и в духовных писаниях ранних веков, я чувствовал, как рассказчик буквально сражается с ограниченностью земного языка, желая как можно более полно передать свой опыт, и видел, что это ему никак не удается.

И, знакомясь с этими неудачными попытками подобрать слова и наши земные образы, чтобы дать представление о необъятной глубине и невыразимом великолепии Вселенной, я восклицал в душе: «Да, да! Я понимаю, что вы хотели сказать!»

Все эти книги и материалы, существовавшие до моего опыта, я никогда прежде не видел. Подчеркиваю, не только не читал, ной в глаза не видел. Ведь раньше я и мысли не допускал о возможности существования какой-то части нашего «я» после физической смерти тела. Я был типичным, внимательным к своим пациентам врачом, хотя и скептически относился к их «россказням». И могу сказать, что большинство скептиков на самом деле вовсе не являются таковыми. Потому что, прежде чем отрицать какое-то явление или опровергать какую-либо точку зрения, необходимо серьезно изучить их. Я же, как и другие врачи, не считал нужным тратить время на изучение опыта клинической смерти. Я просто знал, что он невозможен, что его быть не может.

Я внимательно изучил записи врачей о моем пребывании в коме, а также томограммы мозга и понял всю серьезность и опасность моего заболевания.

Бактериальный менингит является уникальной болезнью в том смысле, что атакует внешнюю поверхность мозга, его кору, оставляя нетронутыми более глубокие области. Прежде всего, бактерия наносит сильные повреждения новой коре, по сути делающей нас людьми, а затем переходит на расположенные под нею вспомогательные структуры, свойственные и другим животным организмам. Повреждения коры при травме черепа, инсульте или опухоли мозга не бывают повсеместными. При перечисленных заболеваниях затрагивается лишь часть новой коры, остальные ее участки остаются невредимыми и функционирующими.

При бактериальном менингите человек переживает подобие смерти, хотя организм его частично действует. (Но, к огромному сожалению, практически все, кто имел несчастье заболеть бактериальным менингитом, не способны полностью вернуться к жизни и рассказать о том, что пережили — см. Приложение А.)

Хотя сами случаи возвращения человека к жизни стары как мир, термин «опыт клинической смерти» (ОКС) — независимо от того, воспринимали ли его как реальность или как вызванные болезнью фантазии, — появился сравнительно недавно. В 60-х годах прошлого века возникли новые методы и техника, позволившие докторам реанимировать пациентов, у которых случилась временная остановка сердечной деятельности. Пациенты, в прошлые времена непременно скончавшиеся бы, теперь возвращаются к жизни. Не сознавая того, своими стараниями спасти пациента врачи породили племя людей, совершивших переход из одного мира в другой: людей, которые заглянули за завесу и, вернувшись к жизни, рассказали об этом. Сегодня их уже миллионы. В 1975 году студент-медик Реймонд Муди опубликовал книгу «Жизнь после жизни», в которой, в частности, описывает опыт Джорджа Ритча. В результате остановки сердца, вызванной осложнением после пневмонии, Ритч умер и девять минут пребывал вне тела. Он прошел сквозь туннель, посетил рай и ад, встретился с существом, излучающим свет, которое он определил как Иисуса Христа, и испытал чувство покоя и благополучия такой силы, что мог с трудом выразить их словами. Так началась эра современного опыта клинической смерти.

Я слышал об этой книге, но, конечно, не читал ее, поскольку считал вздором, что остановка сердца означает смерть. Большая часть литературы на эту тему касается пациентов, у которых на несколько минут остановилось сердце — обычно в результате несчастного случая или во время операции. Представление о том, что остановка сердца влечет за собой смерть, устарело пятьдесят лет назад. Люди, не знающие медицину, зачастую считают, что если пациент пришел в себя после остановки сердца, значит, он умер, а потом вернулся к жизни. Но медицинское сообщество давно пересмотрело определение смерти, возложив ответственность за нее на мозг, а не на сердце. Еще в 1968 году были установлены критерии смерти, зависящие от мозга. Прекращение деятельности сердца связано со смертью только в смысле последствий этой остановки. Через несколько секунд после остановки сердца прекращается поступление крови в мозг, что вызывает обширные нарушения его деятельности и потерю сознания.

За пятьдесят последних лет развилась практика, позволяющая хирургам во время операции на сердце останавливать его на минуты и даже на несколько часов — иногда это приходится делать и нейрохирургам, используя аппарат искусственного кровообращения и порой охлаждая мозг, чтобы обеспечить его жизнеспособность. И мозг от этого не погибает. Человека, у которого случилась остановка сердца на улице, можно избавить от повреждения мозга, если в пределах четырех минут приступить к восстановлению кровообращения, в результате чего сердце обычно начинает сокращаться. До тех пор пока насыщенная кислородом кровь поступает в мозг, он, а следовательно, и человек остается живым, хотя на какое-то время утрачивает сознание.

Этих знаний мне было достаточно, чтобы не принимать во внимание книгу Муди, даже не открыв ее. Но теперь я принялся за нее, и истории, рассказанные в ней — так похожие на мою, — заставили меня полностью изменить точку зрения. Я почти не сомневаюсь в том, что по крайней мере некоторые герои этих историй действительно покидали свое физическое тело — слишком велико сходство с моим личным опытом.

Наиболее примитивные, вспомогательные части мозга функционировали все время моего пребывания в коме или большую часть этого времени. Но что касается той части мозга, которая, как скажет вам любой невролог, ответственна за качества личности, то она полностью была выведена из строя. Я видел это по изображениям, сделанным при помощи компьютерной и ультразвуковой томографии, по результатам лабораторных анализов, по исследованию моей нервной системы, то есть по всем данным тщательного и подробного наблюдения. Исходя из этого мой опыт клинической смерти был почти безупречен, возможно, он был одним из наиболее убедительных в современной истории медицины. Но самое главное, что с медицинской точки зрения было абсолютно невозможно его оспорить, отмести, как чистую фантазию.

Невероятно трудно описать, что такое опыт клинической смерти, но еще труднее объяснить это профессиональным медикам, которые просто не желают в него верить. Поскольку я нейрохирург и к тому же лично пережил этот опыт, у меня появилась уникальная возможность рассказать о нем более доступно и понятно.

Глава 30. Возвращение из смерти

Рассказать о пребывании на грани смерти, что абсолютно ни с чем невозможно сравнить, может только человек, побывавший в этом состоянии.

Герман Мелвилл (1819–1891)

Где бы я ни появился в эти первые недели, на меня смотрели как на выходца из могилы. Случайно я встретился с одним доктором, находившимся в больнице, когда меня привезли туда. Он не принимал участия в моем лечении, но видел, в каком состоянии меня доставили.

— Как вы здесь оказались? — изумился он, выражая недоумение всего медицинского сообщества по поводу моего случая. — Вы что, близнец Эбена?

Улыбнувшись, я крепко пожал ему руку, чтобы рассеять его сомнения.

И хотя доктор, конечно, пошутил, он подметил один важный момент. По сути, во мне словно воплотились две личности: одна — моя прежняя, усвоившая всю сумму преподанных мне учебой и практикой медицинских знаний, и вторая — умудренная опытом «внетелесной» жизни. А поскольку я собирался выполнить данное старшему сыну обещание, то есть поделиться своим опытом на пользу другим, мне необходимо было примирить и воссоединить эти два моих «я».

Я вспомнил об одном телефонном разговоре семилетней давности. В тот день я изучал цифровое изображение опухоли мозга, которую мне предстояло удалить, и вдруг мне позвонила мать одного моего пациента. Назову ее Сьюзен. У ее покойного мужа, которого назову Джорджем, была опухоль мозга. Несмотря на все наши усилия, он скончался через полтора года после того, как ему был поставлен диагноз. Теперь уже у дочери Сьюзен были обнаружены метастазы в мозгу от рака грудной железы. Врачи считали, что ей оставалось жить считаные месяцы. Звонок прозвучал в самый неподходящий момент — я был полностью поглощен работой. Но я оторвался от нее, зная, что Сьюзен пытается помочь дочери.

Я придерживался той точки зрения, что если речь идет о безнадежной болезни, то лучше смягчить правду. Лишение неизлечимого пациента даже тени надежды на благополучный исход, которая помогла бы ему перенести мысль о смерти, по-моему, сравнимо с прекращением назначения болеутоляющих препаратов. Поэтому я счел своим долгом внимательно выслушать Сьюзен.