Люди средневековья - Эйлин Пауэр

Но однообразие монастырской жизни заставляло монахинь не только неосознанно пополнять мешок Титтивилла. Оно сильно портило характер. Девушек отдавали в монахини не потому, что они были святыми. Порой им, так же как и Батской Ткачихе, которая выходила из себя, когда женщины из другой деревни входили в церковь раньше ее, было трудно сдержать свой гнев, и порой они доводили друг друга до бешенства. Читатели «Петра-пахаря» помнят историю, когда внутрь вошли Семь смертных грехов, и Гнев рассказал, как он служил поваром у игуменьи женского монастыря.

Наслушался я, Гнев, здесь мерзких слов,Которыми они друг друга поливали,Лупя одна другую по щекам.Клянусь Христом, что будь у них ножи,Они б себя насмерть поубивали.

И все-таки нам не часто приходится читать о случаях, подобных тому, что вытворяла одна аббатиса XV века, которая во время службы таскала своих монахинь за покрывала, крича при этом «Лгунья!» и «Шлюха!», или другая игуменья в XVI веке, которая била монахинь кулаком по голове и сажала их в хлев. Не все аббатисы были «так вежливы и так опрятны» и обладали благородными манерами. Записи о посещениях аббатств епископами показывают, что из-за раздражительного характера игуменьи и ее мелких придирок мирное течение монастырской жизни часто нарушалось.

Но вернемся к нашей Эглантине. Десять — двенадцать лет она жила простой монахиней, как полагается, пела во время службы, имела спокойный нрав и хорошие манеры, и все ее очень любили. Более того, она была благородного происхождения; Чосер подробно рассказывает нам, как прекрасно она вела себя за столом и какой была учтивой, а это говорит о том, что она была леди по рождению и воспитанию; по его описанию, она словно сошла со страниц одной из феодальных книг, посвященных воспитанию хороших манер у девочек. Даже ее красота — прямой нос, серые глаза и маленький алый рот — соответствовали стандарту придворной дамы. Женские монастыри страдали некоторым снобизмом; в них поступали дочери дворян и богатых горожан и никогда — бедные девочки или девочки из семей простолюдинов. Поэтому, когда старая игуменья умерла, сестры, вероятно, сказали себе: «Она благовоспитанна, имеет спокойный нрав и связи в кругах аристократии, так почему нам не выбрать ее в аббатисы?» Так они и сделали; она была игуменьей уже несколько лет, когда Чосер встретил ее.

Поначалу Эглантина была очень довольна — ей нравилось, когда более старшие по возрасту монахини называли ее «матушкой», кроме того, у нее появилась своя келья, где она принимала всех гостей монастыря. Но вскоре она поняла, что управление монастырем — это не кровать, усыпанная розами, что оно требует больших затрат труда и сил. Ей надо было не только поддерживать в монастыре дисциплину, но и решать денежные вопросы, давать указания управляющим поместьями, следить, чтобы крестьяне вовремя платили оброк и десятину тем церквам, которые подчинялись монастырю, и чтобы итальянские купцы, приезжавшие покупать шерсть, настриженную с ее овец, давали за нее хорошие деньги. Во всех этих делах она, по традиции, должна была советоваться с монахинями, встречаясь с ними в здании капитула, где велись все деловые разговоры. Боюсь, что Эглантина порой думала, что было бы гораздо лучше, если бы она решала все сама и ставила на документах печать монастыря, ничего не говоря об этом сестрам. Никогда не надо верить руководителю какого-нибудь общества или директору школы, которые утверждают с самодовольным видом, что гораздо удобнее делать все дела самим, чем доверять их соответствующим подчиненным; это означает, что этот человек обладает диктаторскими замашками либо не умеет организовать работу. Мадам Эглантина была, скорее всего, человеком деспотичного характера, который, правда, умерялся ее доброжелательным нравом, и, кроме того, не любила лишние хлопоты. Поэтому она не всегда советовалась с монахинями, и я боюсь (изучив многие случаи из ее прошлого, о котором Чосер забыл упомянуть), что она часто «забывала» дать отчет сестрам о доходах и расходах аббатства, что должна была делать по уставу.

Монахиням, конечно, это не понравилось, и, как только епископ явился к ним после ее избрания, они не преминули пожаловаться ему. Они также заявили, что дела она вести не умела и наделала долгов, а когда у нее не хватало денег, то она продавала лес, принадлежавший монастырю, и обещала выплачивать ежегодную пенсию людям, выдававшим ей единовременно определенные су№-мы, и сдавала в аренду фермы на длительное время за низкую плату, и делала другие вещи, которые в будущем могли привести к разорению обители. Кроме того, крышу храма заделали так плохо, что в прорехи попадает дождевая вода и капает-де им на головы во время службы, и они просят господина епископа взглянуть на дырки в их рясах, и пусть он велит мадам аббатисе выдать им новые. Рассказывают, что одна нечестная игуменья додумалась до того, чтобы закладывать драгоценности и столовое серебро монастыря, когда ей нужны были деньги для личных нужд. Но Эглантина не была ни подлой, ни нечестной, просто она оказалась никудышной хозяйкой, ибо была не в ладах с математикой. Я уверена, что с математикой у нее и впрямь были проблемы — стоит только прочитать описание этой аббатисы у Чосера, чтобы убедиться в этом. Кроме того, сестры слишком преувеличили свои беды — их рясы были не дырявыми, а только слегка потертыми. Мадам Эглантина была слишком требовательной и не потерпела бы вокруг себя лохмотьев, а что касается крыши храма, то она хотела сэкономить деньги, чтобы перекрыть ее черепицей, но средневековые монастыри действительно едва сводили концы с концами, особенно если (повторяю) вы были не в ладах с математикой. Возможно, епископ, узнав обо всем этом, запретил ей принимать решения, не посоветовавшись с сестрами, а печать аббатства запер в шкатулке с тремя различными замками, ключи от которых были у самой мадам Эглан-тины и еще двух старших монахинь, по одному у каждой. Так что теперь она не могла одна открыть эту шкатулку и поставить печать на каком-нибудь деловом договоре, не посоветовавшись с сестрами. И он велел ей вести книгу расходов и доходов и ежегодно показывать ее ему (в хранилище документов до сих пор лежат ее расходно-приходные книги). И наконец, он назначил священника соседнего прихода ее помощником в деловых делах, так что она всегда могла обратиться к нему. После этого дела пошли на лад.

Эглантину, скорее всего, никогда не интересовали хозяйственные вопросы, она предпочитала заниматься внутренними делами монастыря и развлекать посетителей и лишь изредка объезжала поместья, чтобы проверить, как обстоят дела. Когда она стала игуменьей, то поняла, что может вести теперь более свободный и веселый образ жизни, поскольку у аббатисы были свои собственные комнаты и ей не надо было спать вместе со всеми в общей спальне и принимать пищу в трапезной; некоторые игуменьи заводили себе даже небольшие отдельные домики с собственной кухней.

Аббатиса одного из крупных монастырей в Винчестере в XVI веке имела свою собственную прислугу, кухарку и помощницу кухарки, а также горничную и даму-камеристку, которые ей прислуживали, как какой-нибудь светской леди. Эта аббатиса никогда не обедала вместе с монахинями, за исключением праздничных дней. Однако все игуменьи обычно держали при себе одну сестру, которая служила компаньонкой и помогала в хоре, а также свидетельствовала о добропорядочном поведении аббатисы; эту сестру называли капелланшей, которую, по уставу, ежегодно меняли, чтобы матушка не заводила себе фавориток. Мы помним, что, когда мадам Эглантина отправилась в паломническую поездку, она взяла с собой свою капелланшу, а также трех священников, ибо монахиням не полагалось путешествовать в одиночестве. Одной из обязанностей мадам Эглантины было развлекать посетителей, и она делала это со своей неизменной учтивостью, а уж в посетителях у нее, в этом можно не сомневаться, недостатка не было. Ее сестры, которые удачно вышли замуж, имели свои собственные поместья и стали важными дамами, ее престарелый отец и вся аристократия графства приезжали по праздникам поздравить ее; да и после этого они частенько заглядывали к ней на обед с цыпленком, вином и хлебом из пшеничной муки тонкого помола, проезжая мимо монастыря, а то и проводили здесь ночь. Одна-две дамы, чьи мужья уходили на войну или отправлялись в паломничество в Рим, поселялись в монастыре в качестве квартиранток, платили за свое проживание и жили здесь по целому году, ибо ничто так не радовало душу сельских помещиков или богатых горожан, как использование монастырей в качестве пансионата для своих родственниц.

Однако это нарушало мир и покой сестер, особенно когда в монастыре поселялись дамы, носившие яркие платья, имевшие собачек и принимавшие гостей, поскольку они подавали дурной пример монахиням. Сохранился документ, в котором епископ, посетивший один из монастырей, приказывает: «Пусть жена Фелмершэма, со всеми своими слугами и приживалками, в течение года покинет монастырь, поскольку они доставляют сестрам много беспокойства и являют собой дурной пример, причиной тому служат их одежды и люди, приезжающие к ним в гости». Легко представить себе, почему епископ возражал против того, чтобы суетные замужние дамы селились в аббатствах. Стоит только заменить «жену Фелмершэма» на «Батскую Ткачиху», как все станет ясно. Впрочем, эта женщина была не из тех, кому игуменья могла отказать в гостеприимстве, один список мест, которые она посетила как паломница, открывал ей доступ в любой монастырь. Улыбаясь во весь свой щербатый рот, «на иноходце лихо восседая», она въезжала в ворота, и, пока она не покидала стен аббатства, в нем целый месяц все было перевернуто вверх дном. Я уверена, что именно она научила мадам Эглантину плоить покрывало по последней моде, и, несомненно, именно она ввела в обиход большие шляпы, «формой что корзинка», и алые чулки, столь популярные в некоторых монастырях. Епископам, конечно, все это очень не нравилось, но, несмотря на все усилия, они не могли изгнать «квартиранток» из монастырей, поскольку монахиням нужны были деньги, которые те платили им за проживание и питание.