Возвращение - Владимир Шатов

 - Счастливое совпадение! – это переезжала вперёд батарея их полка.

 Григория посадили на прицеп, укрыли брезентом, а когда приехали на новое место, положили у печки в шалаше.

 - Ежели бы я разминулся с вами, - признался он, - то не нашёл бы никого…

 - Спи!

 - Совсем заблудился, и Бог знает, чем бы энто всё кончилось! – прошептал Шелехов и крепко заснул.

 Пушки стреляли, а он выгонял свою хворь, почти улегшись на раскалённую печурку. Через день простуда отступила. Придя в себя, Григорий вылез как-то утром на запоздалое солнышко и, едва успев оглядеться, бросился наземь с криком:

 - Опасность!

 Со страшным ворчанием прилетел здоровенный снаряд, отскочил от земли и взорвался. Два батарейца, не обладавшие быстротой реакции, которая вырабатывается на передовой, были убиты.

 - А ведь они спасли меня… - подумал он с сожалением.

 … Следующей ночью Шелехову снилась высокая, по грудь, зреющая рожь. Зелёные волны бесшумно катились по житному полю, и солнечный свет струился в набирающих спелость колосьях.

 - К чему такое снится? – гадал он.

 После таких сновидений его настроение портилось как погода на улице. Сентябрь оплакивал погибших. Дороги обессиленного Донбасса окончательно разбиты непрерывными дождями и пройденными накануне войсками.

 - Заманчивые тропки по бокам дороги ищо больше непроходимы, - подумал Григорий, - так как разминировали только проезжую часть, и несколько ребят, сунувшись с дороги, нарвались на хитро заложенные мины.

 Отяжелевшие от прошедших километров солдаты шагали по липкой грязи. Набухшие от неё сапоги намертво притягивали ноги к земле, мокрая одежда сковывала движения. Шли уже несколько суток и через силу бубнили:

 - Когда уже роздых?

 - Сколько ищо впереди, солдату не положено знать.

 Привалами не баловали. Останавливались обычно в населённых пунктах, но не видели ни одного целого. Лишь трубы печей да остатки пепелищ напоминают о существовании здесь до войны деревень. Правда, иногда откуда-то из землянок, подвалов выходили женщины и детишки, реже - старики.

 - Тяжело смотреть на энти развалины домов, на рвань одёжи людской. – С огорчением прошептал Григорий. - С какой жадностью набросились ребятишки на котелки с кашей из ротной кухни.

 - Что ты говоришь? – переспросил ефрейтор Бугайло.

 -  Отдыхай…

 Прошедшей ночью солдаты отделения Шелехова почти не спали. Пришлось помогать танкистам, делать настил через речушку, а затем артиллеристам, застрявшим в чернозёмной грязи. Мелкий противный дождик прекратился только к утру. От усталости притупилось мышление, клонило ко сну. Некоторых ребят, засыпавших на ходу, заносило в сторону, но толчок соседа возвращал их в строй.

 - Куда прёшь?! – подтрунивали самые бодрые.

 Григорий несколько раз ловил себя на точке засыпания. Тощий великан Кошелюк, голова которого возвышалась над всей колонной, поддавался сну без отрыва от шагания чаще других. Его ходули в ботинках 45 размера нередко шлёпали по лужам, обдавая брызгами товарищей.

 - Ходи в стойло! – без злобы заругались они.

 - Ноги поднимай…

 Получив очередной тумак, он моментально выпрямлялся и потом долго надоедал соседям своим нудным ворчанием:

 - Хотя бы пол часика вздремнуть…

 - На том свете отоспишься! – засмеялся Бугайло.

 - Я туда не тороплюсь.

 Однажды утром, когда ещё свежевыпавший снег не был смыт сменившим снегопад дождём, они увидели около пепелища дымящийся ствол русской сорокапятки. Он торчал из земли, и порывы ветра развевали по сторонам дымок от этой самопальной печурки.

 - Ишь што удумали! – удивился Григорий.

 - Значит не от хорошей жизни…

 Объявили привал. Мечтая согреться, бойцы подошли к столь необычному источнику тепла, но жарко стало от другого. В трёх шагах от трубы на доске лежал мальчик лет десяти с распоротым настежь животом. В разрыве виднелись кем-то сложенные вместе с грязью кишки, на голове зияла глубокая рваная рана. Маленькое худое тело даже не было прикрыто.

 - Кто его этак обработал? – растерянно спросил Бугайло.

 - Зараз узнаем… 

 Шелехов сдвинул кое-как сколоченную из досок крышку, прикрывавшую лаз в землянку, но тут же отпрянул в сторону - в нос ударил запах вонючего варева. Подойдя снова, он не сразу рассмотрел в яме людей.

 - Есть кто? – бросил в гулкую пустоту.

 Несколько пар глазёнок испуганно таращились на него. Ребятишки сидели кучей, их рваная одежда переплелась, и он не сразу определил, сколько их. В одном углу горела таганка, дым от которой шёл через пушечную трубу, в другом лежала куча палок. Опершись спиной на стену, устало сидела женщина неопределённого возраста.

 - Кто вы? - Она настороженно посмотрела на солдат.

 - Свои.

 Поняв, что перед ними русские, четверо ребятишек сразу выпорхнули наверх. Тяжело поднялась на ноги хозяйка. Она казалась старухой, но чувствовалось, что молодость её прошла недавно. Пятый ребенок остался в яме, он, молча лежал на куче соломы, и, кажется, гости его не интересовали.

 - Давно так живёте? – присев на корточки, спросил Григорий.

 - Уже несколько месяцев, – вяло ответила женщина: - Немцы, отступая, сожгли деревню.

 Женщина рассказала о том, что с пятью сиротами из разных деревень и родным сыном спряталась в кустах, и когда прошли войска, вернулась в деревню.

 - Оборудовали эту картофельную яму под жильё. – Поведала она печальную историю. - Кое-как притащили валявшийся с начала войны около дома пушечный ствол, и он стал служить нам в столь необычном назначении.

 - А мальчик как погиб?

 - Петя вчера пошёл копать в поле картофель и нарвался на мину.

 - Похоронить надо…

 - Уже несколько дней я болею, - виновато сказала она, - и не хватает сил похоронить сына. Болеет и самый маленький, имени которого мы не знаем, так как нашли его около убитого деда, неизвестно откуда появившегося в наших местах.

 - Как же вы живёте?

 - Питаемся свеклой и картошкой без хлеба и соли…

 Красноармейцы, молча слушали её. В их глазах были удивление, испуг и жалость… Всегда что-то жевавший Бугайло, а он жевал даже тогда, когда во рту ничего не было, стоял со сжатыми губами, и торчавшая изо рта травинка мелко подрагивала. Верхняя губа и кончик длинного тонкого носа Кошелюка приподнялись и дрожали, округлённые глаза застыли на мёртвом теле Пети.

 - За что нам такое? – заплакала женщина.

 - Потерпи мать…

 Ребятишки, между тем, быстро освоились. Один, лет шести, закатав рукав немецкого кителя, гладил приклад автомата. Другая девочка, закутанная в обрывок суконного одеяла, с любопытством глазела на Кошелюка, который явно не пришёл в себя.

 - Где же моя махорка? – он растерянно рылся в своём сидоре.

 Только старшая, лет двенадцати, стояла неподвижно, словно ждала чего-то. Её не по возрасту серьёзный взгляд переходил с одного солдата на другого. Шелехов первый стянул со спины вещевой мешок, вынул аккуратно сложенный свёрток НЗ и, ничего не говоря, сунул его в руки женщины.

 - Что там? – Она отдёрнула руку.

 - Бери, бери!

 Дети насторожились, и даже старшая как-то вытянулась в их сторону. Отдали свёртки и остальные солдаты. Свой Кошелюк протянул мальчику, он быстро его схватил, и хотел было шмыгнуть в сторону, но женщина успела отнять кулёк.

 - Быстро отдай мне!

 - Я есть хочу…

 В руках парнишки все же остался кусочек сухаря, и он, отбежав, сунул его в рот. Беззубыми челюстями он попытался разгрызть добычу, но это сделать ему не удавалось. Наконец сухарь переломился, и мальчик, не разжёвывая, проглотил кусок.

 - Дай мне хлебушка! – тут же заплакала младшая.

 - И мне…

 На мгновение показалось, что женщина не хочет кормить детей. Никогда не заикавшийся украинец Бугайло, втянув голову, двинулся к ней и, заикаясь, матюгнулся по-хохлятски. Поняв тревогу солдат, хозяйка, торопясь и, как будто передразнивая, заикаясь, проговорила:

 - Слопают всё сразу, к вечеру опять голодные будут…

 - Кормить всё равно надо!

 - Из колбаски сварю бульон, - суетливо объяснила женщина, - с сухарями несколько раз их накормлю.

 Она сунула младшей кусочек сухаря, и та, размазав слёзы по лицу, усердно принялась сосать его. Понемногу все детишки успокоились. Бойцы поджидали застрявший где-то обоз, и привал затянулся.

 - Пошли копать могилу… - велел Григорий.

 - Пошли.

 Похоронили Петю по-солдатски, без гроба, завернув в рваную тряпку.

 - Выплаканы у матери слёзы за войну, - понял Кошелюк, - даже не осталось их на долю мёртвого сына.

 - Тяжесть жизни научила её переносить даже такое ужасное горе…

 Женщина сумрачно смотрела на бугорок могилы, по привычке вытерла концом платка сухие глаза и, прикрикнув на детвору, тяжело шагая, пошла к землянке.