Раз в год в Скиролавках (Том 2) - Збигнев Ненацки

- Оглянитесь назад, доктор, - подала голос пани Басенька. - Непомуцен все больше удаляется от нас.

- Ну конечно, пани Басенька, - успокаивающе произнес доктор. - Так и должно быть, раз он плывет бакштагом.

- Ужасно.

- Почему? - удивился доктор. - Как вы знаете, я всегда считал, что дискуссии о превосходстве бейдевинда над бакштагом или фордевиндом не имеют смысла. Все зависит от того, кто находится на палубе. Бакштаг - это очень хороший ветер, пани Басенька. Если бы я плыл с Эльвирой, я тоже бы его выбрал. А с вами надо плыть смело, на ветер, это понятно.

- Может быть, - вздохнула пани Басенька, поминутно оглядываясь назад.

Эльвира прикрыла глаза от солнечного блеска. С застенчивой улыбкой на губах она робким жестом начала медленно расстегивать пуговки на серой блузочке, пока не обнажила перед Непомуценом лишенные лифчика груди, похожие на половинки огромных рогаликов. Снимая блузку, она выгнула тело вперед, чтобы он мог оценить взглядом их величину и тяжесть, а также скрытую в них упругую силу, не позволяющую им размягчаться и опадать. Таким же застенчивым движением она расстегнула замок джинсов и быстро стянула их с себя вместе с белыми плавками, бросая одежду на решетки пола в кокпите. Нагая и прекрасная, с плоским животом и словно свернувшимся в клубок черным котом, спящим между ее ногами, она сидела на борту перед Любиньским. Вдруг она открыла глаза, встретила взгляд мужчины и раздвинула губы, что-то шепча ему. Потом она подняла руку к волосам на голове, словно хотела защитить их от порывов ветра, и именно этот жест - беззащитный и мягкий, который качнул ее тяжелые груди, прошил Любиньского вожделением большим, чем вид ее бесстыдной наготы. Защищаясь от внутренней боли, он перевел взгляд на озеро, на белые гривы пены, на зелень Цаплего острова. Обнаженная девушка на борту показалась ему безгрешной и невинной, холодной, как клочки пены, сорванной ветром с гребней волн.

- Оглянитесь, доктор, - подала голос Басенька. - Эльвира разделась догола.

- Ну конечно, - успокаивающе ответил доктор. - Она ведь не может загорать в лифчике и трусиках. Менеджер ей это запрещает.

- А почему она не сделала этого вчера, когда мы плавали втроем? Я бы тоже разделась. Вчера тоже было отличное солнце.

- Верно, пани Басенька. Но она не выносит вида голых женщин.

- Она это сделала специально для Непомуцена, - со злостью констатировала пани Басенька.

- Ну конечно, - согласился доктор. - Пан Непомуцен редко бывает в столице, где она раздевается в "Астории". Он бы заплатил за тот же самый вид целых пятьсот злотых за вход.

- Если она сделала это для Непомуцена, я могу сделать то же самое для вас, доктор, - сказала пани Басенька.

- Не надо. Правда, не надо, - уверил ее доктор. - Сильнее выберите фок. Я вас уже сколько раз видел голой в своем кабинете.

- Это не одно и то же, - опечалилась пани Басенька.

- Знаю, что не одно и то же, - согласился с ней доктор. - Но в эту минуту мы плывем прямо на ветер, и мы хотели добраться до Песчаной косы. В самом деле, вам надо сильнее выбрать фок.

- Оглянитесь, доктор, - страдальчески сказала пани Басенька. - Оба паруса Непомуцена хлопают, их яхта сейчас скроется за деревьями Цаплего острова. Зачем они туда плывут, доктор? Я тоже сейчас разденусь догола.

- Нет, нет! - просил доктор. - Если какая-то женщина раздевается передо мной в такой ситуации, то мне тут же приходит в голову, что она хочет, чтобы я ее осмотрел. Не портите нашего чудесного настроения. Уверяю вас, что женщина, чуточку одетая, бывает для меня иногда более интересной.

- Понимаю, - без особой убежденности согласилась пани Басенька. Доктор сильнее натянул шкот грота, и яхта сильно накренилась. Ветер свистел в вантах, заглушая шипение пены на волнах, рассекаемых носом. То и дело очередной порыв ветра осыпал их капельками воды, иногда волна заливала переднюю палубу и смачивала концы распущенных волос Басеньки, которая, откинувшись назад, держа шкот фока, исполняла роль балласта на правом борту.

- Хэй! Хэй! - радостно крикнул доктор. У него было чувство, что яхта поднимается вверх и летит по верхушкам волн.

- Хэй! Хэй! - откликнулась пани Басенька, радуясь его счастью. За Цаплим островом камыши громко шуршали, задевая за корпус яхты Любиньского. Лодка вошла в камыши с подветренной стороны, паруса беспомощно повисли, успокоенные прикосновением горячей руки зноя.

- Ты живешь во мне. Я чувствую, как ты живешь во мне, - шептала на полу яхты Эльвира на ухо Непомуцену и пальцами тихонько гладила его виски. Она не ощущала удовольствия, но ее холодные открытые глаза с какой-то огромной нежностью наблюдали за капельками пота на лбу мужчины.

- Живи во мне, живи, - звала она его. Она была счастлива его счастьем и только в мгновение, когда он ощутил наслаждение, охваченная внезапным и коротким возбуждением, она сильно прижала губы к его губам.

- Внимание! Поворот оверштаг! - закричал доктор.

Он повернул за Песчаной косой и, сбросив главный парус, на одном фоке подходил к полоске белого песка. На краю отмели он снова выполнил поворот и стал под ветер, бросая в воду якорь. Потом он вскочил на переднюю палубу и закрепил фал фока. В это время пани Басенька перенесла на песчаную отмель два надувных матраца и, усевшись на одном из них, повернула голову в сторону Цаплего острова. Из-за деревьев уже выплывала яхта Непомуцена.

- Быстро управились, - констатировала она язвительно. - Вы ведь не думаете, доктор, что я дура. Там, за островом, Непомуцен перепихнулся с Эльвирой.

- Ну конечно, - согласился с ней доктор, спрыгивая с палубы и брызгая водой на отмель. - Эльвира очень красивая женщина. Нельзя жалеть для мужчины красивой женщины. Впрочем, вы сами, наверное, знаете, что у красивых больше прав.

- Правда? - обрадовалась она.

- Ну да, - заявил он, ложась на матрац, который уже успел нагреться на солнце и обжигал тело. - У некоторых пород птиц красота обусловливает неверность. Чем красивее бывает оперение самки, тем больше самец должен мириться с ее неверностью. Впрочем, вы сами сказали, что он с ней только перепихнулся. Одно дело - перепихнуться с какой-нибудь красивой женщиной, а совсем другое - обладать ею.

- Вы правы, - захихикала пани Басенька. - Мне кажется, что Эльвира и Непомуцен очень хорошо друг к другу относятся. Поэтому я не буду его ни в чем упрекать. Другое дело, если бы он захотел ею обладать.

- Совершенно верно, - поддакнул доктор. - Если люди хорошо друг к другу относятся, можно им многое позволить.

Пани Басенька задумалась. Потом она глянула на яхту мужа, подплывающую все ближе, и улыбнулась доктору: - А вы знаете, что и я к вам очень хорошо отношусь, доктор?

- Я догадываюсь об этом. Потому что и я к вам очень хорошо отношусь.

- Это меня радует, - заявила пани Басенька. - Потому что минуту назад мне хотелось, чтобы вы со мной перепихнулись. Правда, это было не очень умно?

- Конечно, пани Басенька, - согласился с ней доктор. - Такой женщиной, как вы, можно только обладать.

Довольная ответом доктора, она легла на матрац спиной и подставила солнцу свое тело. Она не знала почему, но именно в это мгновение ее посетило чувство глубокой уверенности, что наконец доктор рассмотрел в ней женщину, а также и это важнее - что он ее пожелал.

Несколько минут спустя с подветренной стороны причалила к косе белая яхта Непомуцена. Эльвира снова была одета в джинсы и серую блузочку, старательно застегнутую под шеей. Любиньский должен был на руках перенести ее с яхты на сушу, чтобы она не замочила себе штанин. На яхте писателя были два термоса с обедом, тарелки, столовые приборы. Все ели, разговаривали, молчали, радуясь ясному небу и сильному солнцу.

...Летом люди делятся словами и молчанием, протягивая между собой нить взаимного вожделения, потому что, если говорить по правде, то нет у них ничего другого, что они могли бы пожертвовать друг другу.

О том,

как Рената Туронь, танцуя обнаженной,

ожидала ночи кровосмешения

Рената Туронь сидела на стульчике у окна на втором этаже дома лесника Видлонга и, сплющив нос о стекло, смотрела на покрытое мраком озеро. Была уже глубокая ночь, и такой же глубокой казалась темнота за окном. Но на те мгновения, когда она чуть дольше, не мигая, всматривалась в ночь, ей казалось, что в этой непроницаемой черноте она различает слабый блеск, легкую маленькую вспышку, как будто кто-то далеко зажег спичку, которая тут же погасла от дуновения ветра. Тогда она чувствовала сначала мелкую дрожь в плечах, потом начинали дрожать колени, а бедра под платьем обливались потом. Она, однако, быстро поняла, что это в стекле отражается блик света от шкалы включенного приемника, который стоял на столике недалеко от окна и источал звуки экзотической музыки. Отворачивая лицо от окна, она видела в легком свете приемника очертания кровати возле стены, где спал ее ребенок, а возле другой стены очертания другой кровати, с ожидающей ее холодной постелью. Туронь лежал на матраце, разложенном недалеко от дверей и, наверное, наблюдал по своей привычке из-под прикрытых век за ней, сидящей на стульчике у окна и засмотревшейся в ночь. Ее мало волновало, что чувствовал и что думал о ней этот человек, а может быть, только получеловек, или четверть-человек, особа странная, живая и одновременно мертвая. Такое ли существование возле полуживого и полумертвого человека было ей предназначено? Об этом ли она мечтала, когда девочкой смотрела на женщин в проносящихся по шоссе прекрасных автомобилях? Возле дома родителей, за сараем, было вонючее отхожее место с плохо закрывающимися дверями. Возвращаясь из уборной, мать никогда не мыла рук, и теми же самыми руками, которыми подтирала зад, резала хлеб и мазала его маслом. Соседи держали быка, и маленькая девочка ходила туда смотреть, как красное острие быка погружается в набрякшие от течки органы коров и телок. В городах не было быков, в унитазах журчала вода, люди мыли руки, выйдя из уборной, а также перед едой.