Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов

непристойность. К середине 19 века в среде врачей-психиатров начинает складываться предположение о том, что не «непристойное поведение» является причиной психических и социальных расстройств (как считалось до тех пор), а ровно наоборот — люди совершают преступления, потому что с их психикой и образом мыслей уже что-то не так. И поэтому их нужно рассматривать как пациентов и лечить, а не наказывать. То есть психиатрами и неврологами, конструирующими в это время сексуальную идентичность, двигала вполне гуманная установка — чтобы людям, считывающимся как носители патологий, оказывали помощь вместо наказания; снова иронично, что эта гуманная установка привела к появлению не только механизма дискриминации и подавления миллионов тел, но и к политике стигматизации, которая выталкивает на обочины людей не за то, что они сделали, как было до этого, а за то, кем они, по мнению системы, являются.

Основываясь, как могли, на теории эволюции и уже упомянутом нами социал-дарвинизме, психиатры начинают приходить к выводу, что сексуальная девиация — это не спорадические греховные акты, временный поворот от нормы, а врождённое отклонение. Как определялась девиация? По староцерковному — всё, что так или иначе не приводит к рождению детей. Наиболее бережными в этом вопросе в это время были Рихард фон Крафт-Эбинг и Альберт Молль[54], которых наряду с Иваном Блохом и Магнусом Хиршфельдом считают основателями сексологии. Именно в работах Крафт-Эбинга и Молля формируется понятие о сексуальности как целой сфере, могущей быть рассмотренной биологией, медициной и психиатрией, — ну, и заслуживающей отдельной науки, сексологии. Крафт-Эбинг тоже начал описание сексуальной панорамы с перечисления всех известных сексуальных практик, от которых не рождаются дети: фетишизм, вуайеризм, эксгибиционизм, педофилия, геронтофилия, нимфомания, некрофилия, уроло/копролагния, скотоложество, садизм и мазохизм (которые, по его мнению, естественным образом присутствовали в каждом мужчине и каждой женщине — со склонностью первых к садизму и вторых, естественно, к мазохизму) и так далее; но в его работах появляется понятие о том, что «сексуальный инстинкт», возможно, важен не только для размножения, но и для психического развития личности; он также описывает многочисленные проявления детской сексуальности как естественную часть взросления, а не перверсию. Что ещё интересно: Крафт-Эбинг и Молль по сути предсказали сексуализацию любви за 30 лет до того, как это стало мейнстримной идеей. Крафт-Эбинг рассматривал формирование постоянной гетеросексуальной связи как идеальную (нормальную) форму союза, поэтому он начинает думать о роли сексуального инстинкта и предварительных ласк в укреплении этого союза. Именно эта интуиция об отделении сексуального драйва от репродуктивных целей помогла ему (а затем и в какой-то степени Моллю) сдвинуть мнение по поводу гомосексуальности; потому что если сексуальное желание ценно само по себе, почему однополое желание должно стоять ниже в иерархии, чем разнополое? К концу жизни Крафт-Эбинг был уверен в том, что гомосексуальность ценностно ничем не отличается от гетеросексуальности, поскольку пациенты, описывавшие ему свой опыт однополых связей, заявляли о такой же важности для них длительных отношений, как и гетеросексуалы.

Харри Остерхёйс выделяет пять отличительных признаков так называемой «сексуальной модерности», которые появились благодаря исследованиям Молля и Крафт-Эбинга — и задали дальнейшее направление изучения сексуальности. Во-первых, эти учёные концептуализировали сексуальность как неизбежную природную силу, сопровождающую человека в его жизни; во-вторых, тип классификации и дифференциации сексуальных желаний, который они используют, довольно сильно размыл границу между нормальным и абнормальным (и это их достижение следующие лет пятьдесят подхвачено не было); в-третьих, важен наметившийся у них сдвиг с репродуктивной нормы к личному удовольствию и сфере отношений, романтической любви; в-четвёртых, психологическое понимание и проживание сексуального поведения; в-пятых — тесная связь между сексуальностью и персональной идентичностью. Последний пункт, с одной стороны, привёл к чудовищным последствиям — он определил рельсы конструирования первертов-как-идентичностей и открыл двери широчайшей политике стигматизации. С другой стороны, сама видимость этих зарождающихся идентичностей (а Крафт-Эбинг публиковал отчёты об общении с самыми разными пациентами) дала возможность людям с ненормативными желаниями разглядеть себя, понять, что они «не одни такие», и, в конечном итоге, сделала возможным появление сначала сообществ взаимоподдержки, а затем публичных освободительных движений.

Мы ещё вернёмся к политикам сексуального желания и производству гегемонной гетеросексуальности, но сейчас нам нужно сделать пару больших шагов назад. Выше я писал, как Крафт-Эбинг пытался нормализовать садомазохизм в людях, делая уточнение, что женщинам, в силу их природы, свойственно быть склонными к мазохизму, а мужчинам — тоже в силу их природы — свойственно проявлять садизм. Эта впроброс написанная идея надолго закрепилась в общественном сознании, и огромное количество домашнего и публичного насилия мужчин в адрес женщин было оправдываемо ею, потому что, ну, мужчины биологически несут активную роль, рука поднимается сама собой, а женщина — раз она уже столько тысячелетий благодарна своему положению, не прочь и подставиться под удар. Что это за уточнение, к чему в социальных отношениях оно отсылает? К неким, якобы существующим в природе, устойчивым и неизменным маскулинности и феминности — наборам качеств, соответствующих каждому из биологических полов. Когда отец писательницы белл хукс бил её обшивочной планкой от двери за неподчинение запрету играть в марблы — на что он опирался, в чём обнаруживал легитимность такого наказания? В первую очередь, вероятно, в том, что дети просто должны подчиняться родителям; во-вторую — в том, что есть девочки, а есть мальчики, и для каждого из них существует предопределённая модель поведения, при пренебрежении которой в жизни их ждут проблемы: буллинг, невозможность найти партнёра, невозможность встроиться в общество, выпад из нормы. Говоря про патриархат, я вскользь упоминал бинарную гендерную систему, сейчас предлагаю подробнее присмотреться к самому понятию гендера, потому что оно является ключевым, если мы хотим понять, кто, кого, как и почему сегодня хочет/может любить/хотеть/возбуждать или возбуждаться от, с кем и на каких условиях формировать длительные союзы или кратковременные близости; кажется, что этот вопрос исчерпывается сексуальной ориентацией и политикой желания, но сексуальная ориентация, что бы мы под ней ни понимали, зависит от существования гендера.

Биополитика гендера

Расшатыванию викторианских понятий «настоящей мужественности» и «настоящей женственности», берущих свою основу сначала в божественном провидении, а затем в биологической предопределённости, мы во многом обязаны Фрейду, который обратил внимание на роль психических событий в жизни человека, роль конфликта, «бисексуальность человеческих эмоций», вообще понятие об эмоциональной жизни, — сделав очевидным, что «в качестве единицы анализа важнее история жизни, а не вид, тело или синдром», — пишет Рэйвин Коннелл в книге «Гендер и власть». Причём разрушение понятия половой роли как биологически определяемой характеристики вообще не входило в намерения Фрейда, —