Секрет старинного медальона - Наталия Ломовская

– С добрым утром! Поднимайся, идем завтракать.

За завтраком он пристально смотрел на Жаклин, пытаясь определить – не привиделось ли ему все это спросонку? Ведь если она колола наркотик, то в ней непременно должно было что-то измениться… Но нет, ничего – она оставалась все также резва и насмешлива, кинула в него скорлупкой от яйца, подшучивала и сама же смеялась над этими шутками.

С этого дня их стали считать влюбленной парой. Они действительно почти все время проводили вместе, причем никогда не уславливались о встрече, о том, как пройдет вечер или ночь. Но постоянно находились рядом. Странно, но между ними ни слова не было сказано о любви, и это тоже казалось Кириллу приятным и естественным, а временами и удобным!

Они с Жаклин часами могли просто бродить по проспектам и улочкам старого города, переглядываясь или коротко перебрасываясь фразами. Кириллу, хорошо знавшему французский, иногда думалось, что он понимает свою парижанку без слов; по легкому движению губ он читал ее мысли, а может, ему так только казалось? Она хорошо умела молчать. Выразительно. Ее руки, знающие первородный язык глины, сильные, и нежные, и уже успевшие загрубеть руки, тоже говорили без слов.

А порой Жаклин без умолку тараторила, водя Кирилла то по каштановым аллеям, то по знаменитым булыжным мостовым, то по берегам Сены: на правом – площадь Согласия, на левом – Марсово поле… В один из таких весенних, просветленно-беспечных для Жаклин дней их с Кириллом застала настоящая парижская гроза, в которой чувствовалось что-то игрушечное, детское и вместе с тем – празднично-мятежное, все равно как если бы тяжеловесные полотна Корреджо выставили рядом с «Бульваром капуцинок в Париже» неподражаемо легкого мастера светотени Клода Моне. Кирилл с Жаклин как раз шли от Пантеона к самой знаменитой в мире башне, девушка рассказывала о чьей-то скорой выставке, Кирилл остановился на углу, чтобы купить ей букетик фиалок – еще живые цветы как будто рванулись к нему из морщинистых рук старухи.

В это мгновение хлынул дождь: он начинался не с крупнокалиберных и разрозненных капель, как чаще бывает в России, но обрушился разом, самозабвенно, вот уж и впрямь лил стеной. Кирилл, несколько растерявшись, не сразу решил, как поступить, хотя укрыться от дождя можно было в любом из открытых магазинчиков или кафе. Жаклин – вот сумасшедшая! – не захотела нигде укрываться, смеясь и поднимая руки, точно чтобы сдаться разверзшемуся вдруг небу. Небо ответило ей пока лишь отдаленным раскатом грома. Сверкнули – показалось, одновременно в разных точках неба – молнии, и ливень разом закончился, будто прозрачную плоть воды кто-то разрезал громадными ножницами на две части: одна часть обрушилась на землю, другая – осталась вверху, так до земли и не долетев.

Сразу же пьяняще запахло мокрым асфальтом, взлетели, нарочито грассируя, голуби, и теплый ветерок, до сих пор отсиживавшийся в здешней кофейне, вновь пробежался по улице. На Жаклин было легкое платье, прилегавшее теперь к ее красивому, но чуть-чуть несуразному, «беззащитному», как подумал почему-то Кирилл, телу.

– Знаешь, – сказал он до смешного серьезно, когда они бежали домой сушиться, – здесь даже радуга похожа на Триумфальную арку!

– Никогда не рисуй Триумфальную арку! Лучше радугу! – улыбнулась в ответ девушка.

Но было то, что омрачало их отношения – по крайней мере, для него. Он, в сущности, очень мало знал Жаклин. Они почти не разговаривали – изредка только делились какими-то впечатлениями о музыке, о книгах, причем ее суждения всегда отличались сдержанностью, она вообще избегала многословия в серьезных разговорах, чаще лишь ограничиваясь остроумными ремарками. Попрекать возлюбленную ее манерой держаться и строить отношения Кирилл не решался – тем более что эти отношения затягивали его все глубже и глубже. Он уже и дня не мог прожить без Жаклин, без ее насмешек и приговорочек, без ее резвого тепла и быстрых, птичьих каких-то поцелуев.

Несколько раз Стеблев заставал ее со шприцом в руках, но деликатно молчал и не заговорил бы об этом, если бы она не подняла эту тему сама. Сыпя своей обычной скороговорочкой, Жаклин пояснила, что это ничего и не надо так на нее смотреть, что это очень забавно и поддерживает тонус.

– Хочешь попробовать? – поинтересовалась она, шаловливо прижимая пальчик к губам и мотая головой так, словно заранее принимала его отказ.

– Н-не знаю, – удивился Кирилл. Ему было удивительно не столь предложение, как интонация, с которой это было сделано, – словно не наркотик Жаклин ему предлагала, а конфетку.

– Давай! Знаешь, потом так весело. – И Жаклин потупилась, но не застенчиво, а игриво.

– Что – весело?

– Ну это, дурачок!

Кирилл попробовал. На дорогах любви она была его проводницей, у него не имелось причины не доверять ей. Действительно, оказалось весело – но слово «весело» неуместно здесь. Под влиянием неведомого яда, так вкрадчиво и незаметно влитого в его вены, телесная близость превращалась в нечто другое – в акт почти божественный, возводящий двух совокупляющихся зверьков на одну ступеньку с ангелами… Можно было отказаться от Жаклин, поклясться, что никогда не станешь иметь дело с женщинами, – но забыть этих мгновений, растянувшихся в часы, или часов, сократившихся до долей секунд, – нельзя.

Так оно и пошло дальше. Со временем Кирилл понял, что самое лучшее и легкое – целиком признать правильность оригинальных взглядов Жаклин, вернее, правильность отсутствия этих взглядов. Ее близорукие, очаровательные глаза воспринимали жизнь как галерею картин, как череду фокусов в исполнении заезжего чародея, как венок сонетов, как цепочку восковых фигур или вереницу прекрасных манекенщиц на ярко освещенном подиуме… А ее, Жаклин, назначение в этой жизни было – смотреть на эту галерею причудливых образов и время от времени прикладывать некоторые, не слишком обременительные, усилия, чтобы она казалась «забавной».

Это было легко и удобно, и неизвестно, чем бы это кончилось. Пока Жаклин была рядом – весь мир был прост и понятен. Но стоило Кириллу на минутку вырваться из ее обаятельной, легкомысленной, искрящейся мягким юмором ауры – он сразу же чувствовал весь ужас своего положения. Но это чувство не задерживалось надолго, потому что стоило ему не повидать Жаклин один день – он сразу же начинал по ней скучать, и эта скука вытесняла все остальные чувства и эмоции.

Могло ли так продолжаться долго? И как бы закончилось – если бы конец стал иным? Кирилл боялся об этом подумать.

Он уже вполне привык к странному, веселому зелью, входящему в него сквозь острый клювик шприца. Как и все, что касалось Жаклин, это явление приобрело легкий и «забавный» характер. Кроме того, Кириллу никогда не приходило в голову поинтересоваться – что конкретно он употребляет, где это берет Жаклин, сколько это стоит… Впрочем, в деньгах она не нуждалась, а у Кирилла их было не так много, хватало на карманные расходы, на цветы и походы в дешевые кафе. Зелье словно появлялось ниоткуда. Пару раз он заставал у Жаклин в гостях людей, которых по здравом размышлении можно было бы назвать «темными личностями», очевидно, это и были драгдилеры… Стеблев бы очень удивился, если бы узнал, что тот отталкивающий афрофранцуз, к которому он ревновал Жаклин, – всего лишь безобидный студент, изучающий творчество букеровского лауреата, а наркотик приносит тишайшая, корректная девица с ниткой жемчуга на жемчужно-белой шее.