Черно-белая жизнь - Метлицкая Мария

Но уточнять подробности Кира не решилась – в конце концов, захочет – расскажет. Да и интереса особого не было – подумаешь, тоже мне редкость! Безусловно, Зяблик был женихом завидным – и собой хорош, и богат, и характер вполне: остроумный, заводной, словом, легким человеком был лучший друг ее мужа.

И снова некстати вспомнилось, промелькнуло, как ее взволновал лучший друг мужа при их первой встрече. Да и потом, если честно, бывало… Да ладно, какой же бред иногда лезет в голову! Просто неловко, ей-богу – сто лет прошло с тех времен, целая жизнь. И она уже давно, мягко говоря, немолодая, усталая и не совсем здоровая женщина. А тут воспоминания про половое влечение. Тьфу, ей-богу. Противно и стыдно.

Завтрак закончили, и хозяин поинтересовался ее дальнейшими планами – в смысле, отвезти, подвезти ну и все прочее. Кира вежливо отказалась:

– Спасибо, но ты живи своей жизнью. А я уж как-нибудь доберусь на метро или такси. Я же в прошлом москвичка, если ты не забыл.

– Ну как знаешь.

Кира ушла к себе в комнату, села на диван и застыла.

Дел, собственно, было не так и много. Самое несложное – съездить на кладбище, к родителям. Убрать могилы, посадить цветы, мама любила настурции и бархатцы и каждую весну выращивала в ящиках на балконе. Дальше найти женщину, договориться, чтобы покрасили ограду. Ну и самое главное – решить с памятником. Памятник на могиле родителей, собственно, был. Так себе, правда. Памятник поставила мама – через год после смерти отца. Был он, конечно, паршивым – серо-сизого грязного цвета, смесь бетона с гранитной крошкой, словом, самый дешевый, для бедноты. «Ну хоть такой!» – словно извиняясь, написала мама, выслав Кире фотографию.

А что Кира могла возразить? Помочь ничем тогда не могла – денег у них не было категорически, еле сводили концы с концами. Пару раз, правда, передала со знакомыми посылочку – пару копеечных кофточек с распродаж, из тех, что валяются при входе в магазин в ящиках – ковыряйся себе на здоровье. Туфли какие-то жалкие, шарфик с шапкой, свитер отцу и ему же три пары носков. Стыдно было, а они радовались как дети: «Кирочка, какая красота! Какие чудесные вещи!» И через пару недель прислали фотографию – оба в обновках, с торжественными и счастливыми лицами.

Как она тогда плакала…

Позже, когда чуть встали на ноги, когда они с Мишкой устроились, стала хоть как-то им помогать – если была оказия, передавала небольшую сумму. Ну и посылки, конечно. Уже что-нибудь поприличнее – даже полушубок маме отправила, хороший такой полушубок, как раз для русской зимы – тонкий и легкий, темно-серого цвета, молодой козлик. Красота. Как мама была счастлива, господи! Правда, целый год все сокрушалась, что дочка потратила «огромные деньги». Какие там огромные деньги? Просто сказочно повезло – зима в Германии была неправдоподобно теплой, и зимние вещи скидывались за бесценок. А мама носила серую шубку до самой смерти. Вот странно: отец почти не вставал и был совсем, как оказалось, плох. Мама от нее все скрывала. Но прожил он в таком состоянии долго и долго, мучительно умирал. А мама, будучи здоровой и крепкой женщиной, скончалась скоропостижно, в один день. Правда, утешало одно – она не болела и не страдала. Это и называется «легкая смерть».

«Опять грустные мысли лезут в голову. Конечно же, здесь все обостряется. Здесь оставлена целая жизнь. И никуда тебе от этого не деться – как ни старайся и как себе ни приказывай. Просто надо пережить эти семь дней. Пережить, и все, – повторила себе она. – А после ты вернешься в знакомую, такую привычную и даже почти любимую старую жизнь».

Итак, кладбище. Кира оделась и крикнула из коридора хозяину:

– Леша! Я ушла. Когда буду, не знаю. Словом, ты меня не жди и не беспокойся. Если что, позвоню.

Зяблик не ответил – наверное, уснул. Она вспомнила, что он любил поспать утром, приговаривая: «Хорош сон после обеда, но еще слаще после завтрака».

Кира доехала до Казанского вокзала, подивилась чистоте и удобствам: надо же, просто европейский вокзал, честное слово! А был помойка помойкой: бомжи, пьяницы, навязчивые цыганки в многослойных юбках: «Красавица, дай погадаю! Все расскажу – когда и чего. И про мужа твоего расскажу и про детей!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Кира, конечно, отмахивалась от пестрой, шумной и навязчивой толпы. Но однажды поддалась: настроение было паршивое, дальше некуда – поссорилась с Мишкой, который в очередной раз не решался поговорить с женой, поругалась с родителями. Была поздняя осень, и она собралась в Жуковский. Тут ее и прихватили цыганки. Тащились за ней по платформе, канючили, гундосили, ныли про голодных детей. Наконец, раздраженная, Кира затормозила и резко развернулась. «Ох, ну и пошлю я тебя сейчас, матушка!» – подумала она, предвкушая. Чувствовала – надо было прокричаться вволю, даже нахамить, и ей полегчает. Резко развернувшись, столкнулась взглядом с цыганкой – она была молодой, несмотря на хрип-лый прокуренный голос, в уголке рта у нее была зажата тлеющая папироска. На голове, как обычно, цветастый платок с нитками люрекса. Конечно же, длинная и пышная цыганская юбка. Обычная вокзальная аферистка, которых лениво гоняют равнодушные стражи порядка. «Ты их в дверь – они в окно», – как-то услышала слова милиционера.

Возраст ее определить было сложно – то ли двадцать, то ли под тридцать, кто их поймет? Смуглое лицо, морщины у глаз и у рта, пара золотых зубов – все как положено. Но глаза Киру поразили – огромные, синие. Такой бездонной синевы Кира еще не встречала. Она остолбенела. Да и глаза эти невыносимо синие были не наглыми, нет. Скорее просящими, жалобными, жалкими.

– Ну что вам? – смущенно буркнула стушевавшаяся Кира. – Денег я вам не дам – не просите. Гаданьям не верю. Тоже мне, пророки и предсказатели! – фыркнула она и тихо, неуверенно добавила: – Ищите других клиентов, мадам!

Цыганка, молча и внимательно разглядывала ее.

– Иди с богом! – сказала она. – И ничего мне от тебя не надо. Только запомни – с твоим у тебя все получится. Ты обожди, наберись терпения, и все сложится.

Они стояли напротив друг друга и почему-то не могли разойтись. Бодались взглядами – кто кого?

И тут подошла электричка. Кира очнулась, кивнула цыганке и усмехнулась:

– Ага, поняла. Ну что же – спасибо! Прямо надежду вселили! – И сделала шаг к электричке.

Услышала вслед:

– И еще, дева. Уедешь ты отсюдова. Навсегда. Дорога у тебя дальняя.

Кира вздрогнула и остановилась. Что еще за бред? Куда уедет, какая дорога? Тем более – дальняя?

– Да ладно вам глупости говорить, – рассмеялась она, – сказки рассказывать! Ладно, прощайте!

Двери поезда со скрипом раскрылись, и Кира шагнула в тамбур.

Но почему-то оглянулась – синеглазая цыганка стояла на том же месте и печально смотрела ей вслед. Увидев обернувшуюся Киру, помахала ей как старой и доброй знакомой. И Кира, неожиданно для себя, тоже махнула в ответ.

В электричке села у окна, прислонилась горячим лбом к холодному и влажному стеклу, прикрыла глаза: «Какой же все это бред, господи! Уеду в другую страну! Большей чуши не слышала!» Но сладко заныло сердце, когда вспомнила другие слова: «С твоим у тебя все получится. Ты обожди, наберись терпения, и все сложится – будет твой. Только обожди, наберись терпения!»

Кстати! Вспомнила она о синеглазой цыганке только в самолете, уносившем их с Мишкой в другую страну навсегда. Вспомнила и обомлела: «Ну надо же! Вот как бывает».

* * *

Билет на электричку купила в автомате – тоже привычно и удобно, как в Европе. В поезде смотрела в окно – станции, конечно же, были все те же: Удельная, Красково, Томилино, Ильинское. Вспоминала, с каким нерадостным настроением всегда ехала туда, к родителям. И как потом за это терзала себя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На платформе Отдых, в родном городке Жуковском, не было бабулек, торгующих всякой всячиной, как в старые и не очень добрые для нее времена. Семечки в граненых стаканчиках, по весне – сухие грибы, старая, слегка проросшая и оттого дешевая картошка, расфасованная в потертые, ветхие целлофановые пакеты, лук-севок в пол-литровых банках, репка или свекла из подпола – все, что осталось с зимы. Была еще бабулька с жареными пирожками – кривыми, мятыми, огромными, с тем, что подешевле: кислой капустой и рисом. Кира обожала эти еле теплые пирожки – бабулька держала их в алюминиевой кастрюле, укутанной ватником и старым пальто. От пальто пахло нафталином, от ватника – сыростью и землей. Кажется, запахи проникали внутрь кастрюли, где лежали помятые пирожки. Но Киру это не смущало – покупала всегда два, с рисом и капустой. Медленно шла через пролесок от станции в город и с удовольствием и жадностью жевала этот шедевр кулинарного искусства. И Мишку подсадила на эту «прелесть» – его слова. Только куснул – и закатил глаза от удовольствия: «Прелесть какая, а?»