Я подарю тебе солнце - Дженди Нельсон

– Нам звать тебя Топором? О-о-о! – Она взвизгивает, как африканский бородавочник. – Мне жутко нравится!

– Я бы предпочел Брайена, – отвечает он. – Сейчас же не игровой сезон.

– О'кей, Брайен, – говорит Кортни, словно она это имя придумала. – Ребята, обязательно приходите на Пятно. – Она смотрит на меня. – Джуд там бывает.

Я в шоке, что меня заметили. Моя голова-капуста кивает без моего согласия.

Она улыбается мне, хотя эта улыбка легко может оказаться ухмылкой.

– Твоя сестра говорит, что ты что-то вроде вундеркинда. – Она снова оттягивает веревочку бикини. – Может, я когда-нибудь позволю тебе меня нарисовать.

Брайен складывает на груди руки:

– Да нет. Это ты сможешь считать, что тебе повезло, если он когда-нибудь позволит тебе позировать для него.

Я сразу вырастаю на двадцать пять метров.

Но Кортни хлопает себя по запястью и мяукает Брайену:

– Я плохая девочка. Ясно.

Так, пора поджигать весь район. Хуже всего то, что он в ответ на эту мерзость улыбается, и она отвечает на его полуулыбку своей, сверкающей.

(АВТОПОРТРЕТ: Мальчик синеет в полиэтиленовом пакете.)

К конюшне Шельмеца летят кулики. Все же жаль, что я не конь.

Проходит несколько секунд, Лулу скатывается с камня и встает рядом с Кортни. Затем и Клементина, она оказывается рядом с Лулу. Осы собираются в рой. На камне остается только Хезер.

– Серфингом увлекаешься? – спрашивает Лулу Брайена.

– Нет, мне на пляже особо не интересно, – отвечает он.

– Не интересно?! – одновременно восклицают Лулу и Кортни, но Клементина затмевает это невероятие:

– А можно мне шляпу померить?

– Нет, мне! – говорит Кортни.

– И я хочу! – присоединяется Лулу.

У меня кривится лицо, и тут звучит смех, в котором совершенно не слышно осиного зуда. Я поднимаю взгляд на Хезер, и она с сочувствием смотрит на меня, словно ей одной видна капуста на месте моей головы. Я ее до этого почти не замечал. Может, вообще никогда. Хотя она единственная из осиной стаи, кто учится в общественной средней школе, как и мы. Ее маленькое личико обрамляют непослушные черные кудряшки, как у меня. А антенны нет. И она похожа скорее на лягушку, чем на леденец, на квакшу, древесную лягушку. Вот ее бы я нарисовал, на дубе, незаметную. Я смотрю на ногти: светло-голубые.

Брайен снял шляпу.

– Хм.

– Выбирай сам, – говорит Кортни, уверенная, что он предпочтет ее.

– Не могу, – отвечает Брайен и начинает крутить шляпу на пальце. – Разве только… – И он ловким движением набрасывает ее мне на голову. И я воспаряю. Я беру все свои слова обратно. Он революционер.

Но потом я замечаю, что все смеются, и он в том числе, как будто ничего смешнее на свете не бывало.

– Не уклоняйся, – настаивает Кортни. Она снимает с меня шляпу, словно я вешалка, и возвращает ее Брайену. – Выбирай.

Брайен всем ртом улыбается ей, демонстрируя щель между зубами, а потом косо сажает на нее шляпу, как она и ожидала. На ее лице безошибочно читается: «задача выполнена».

Чуть отстранившись, он рассматривает ее:

– Тебе идет.

Хочу дать ему ногой по голове.

Но вместо этого я позволяю ветру подхватить меня со спины и бросить с обрыва в море.

– Я поскакал, – говорю я, вспомнив, что слышал эту фразу где-то от кого-то когда-то в школе, или, может, по телику, или в кино, может даже, не в этом десятилетии, но какая разница, ясно одно, что надо бежать, пока я не испарился, или не упал, или не заплакал. Я чуточку надеюсь, что Брайен пойдет со мной, но он вместо этого прощается.

Мое сердце меня покидает, уезжает автостопом из моего тела, направляясь на север, садится на паром через Берингово море и оседает в Сибири с полярными медведями, горными и длиннорогими козлами, пока не превращается в крохотный-прекрохотный ледничок.

Ведь мне показалось. То, что было вчера: он просто подрегулировал телескоп. А я просто оказался на дороге. «У Ноа сверх меры активное воображение», – пишут во всех моих школьных отчетах. На что мама говорит со смехом: «Пятна у леопарда не пропадают, да?»

Оказавшись дома, я тут же иду к окну, которое обрамляет улицу, и начинаю за ними наблюдать. Небо затягивает оранжевыми облаками, и каждый раз, когда какое-нибудь из них опускается, Брайен ударом подкидывает его обратно, словно воздушный шарик. Я смотрю, как он гипнотизирует девчонок – как и фрукты на деревьях, облака в небе и меня. Не подвержена этому, по-моему, только Хезер. Она лежит на камне, глядя не на него, а на оранжевый рай над головой.

Я твержу себе: он меня не нашел, не выследил. Он не бенгальский тигр. Просто пацан, который только что приехал, увидел кого-то примерно своего возраста и по ошибке начал с ним дружить, пока не прибыли крутые ребята и не спасли его.

Реальность ломает мне кости. Весь мир – как башмак не того размера. Как хоть кто-то может это выносить?

(АВТОПОРТРЕТ: Держись подальше.)

Я слышу мамины шаги лишь за миг до того, как ее теплые руки ложатся мне на плечи.

– Красивое небо, да?

Я вдыхаю аромат ее духов. Она их поменяла. Эти пахнут лесом, деревом и землей, и к ним примешивается ее запах тоже. Я закрываю глаза. Во мне поднимается всхлип, словно ее руки его вытягивают.

– Документы уже всего через шесть месяцев подавать, – говорю я, чтобы не дать ему вылезти.

Она сжимает мои плечи.

– Я так тобой горжусь. – Голос у нее спокойный и глубокий, я чувствую себя в безопасности. – Ты знаешь, как я горжусь? – Это я знаю. И больше ничего. Я киваю, и мама обнимает меня. – Ты меня вдохновляешь, – добавляет она, и мы вдвоем взлетаем в воздух. Она стала моими настоящими глазами. Кажется, что моих рисунков и картин нет, пока она их не увидит, они как будто невидимые, пока она не сделает вот такое лицо и не скажет: «Ноа, ты заново творишь мир. Рисунок за рисунком». Мне так жутко хочется показать ей, как я нарисовал Брайена. Но я не могу. Он как будто бы услышал, что я о нем думаю, и повернулся в мою сторону, он как силуэт в огне, идеальная картина, она так хороша, что пальцы начинают трепетать. Но я больше не буду его рисовать. – Зависимость от красоты – это неплохо, – мечтательно произносит мама. – «Красота – это почерк Бога», как сказал Эмерсон. – Она всегда таким голосом говорит о том, каково быть художником, что мне начинает казаться, будто у меня в груди все небо. – У меня эта зависимость есть, – шепчет она. – Как и почти у всех художников.

– Но ты же не художница, – шепчу я в ответ.

Она не отвечает и напряглась всем телом. Не знаю почему.

– Черт, где Ральф? Черт, где Ральф?

Это ее расслабляет, мама начинает смеяться.

– Мне кажется, что Ральф скоро будет. Грядет второе пришествие. – Она целует меня в затылок. – Все будет хорошо, мой любимый, – говорит мама, потому что она механик, который чинит людей, и всегда знает, когда во мне что-то ломается. То есть я так думаю, пока она не добавляет: – У нас у всех все будет хорошо, честно.

И даже раньше, чем все становится на свои места, она уходит. А я остаюсь смотреть из окна, пока комнату не заливает тьма, и пока те пятеро не уходят в сторону Пятна, счастливая шляпа Брайена при этом на счастливой голове Кортни.

Отстав от остальных на несколько шагов, с камня съезжает и Хезер, продолжая смотреть вверх. Она вскидывает руки, как лебедь, а потом опускает. Она птица, думаю я. Разумеется. А не лягушка. Я ошибся.

Во всем.

На следующее утро я не лезу на рассвете на крышу, потому что решил не выходить из своей комнаты, пока Брайен не уедет в свой пансион за пять тысяч километров отсюда. Осталось всего семь недель. Когда захочется пить, буду брать воду у растений. Я лежу в постели, уставившись на репродукцию «Крика» Мунка. Жаль, что не я написал этот портрет чувака, который очевидно слетел с катушек.

Как и я сам.

За стеной мама ругается с Джуд. Их перебранка становится все громче. Сейчас мне уже кажется, что сестра ненавидит маму даже больше, чем меня.

Мама: Джуд, успеешь побыть взрослой, когда повзрослеешь.

Джуд: Да я всего лишь губы накрасила.

Мама: Не надо краситься помадой, и раз уж мы начали, то скажу, что и юбка слишком короткая.

Джуд: Тебе нравится? Сама сшила.

Мама: Надо было шить длиннее. Посмотри в зеркало. Неужели ты действительно хочешь быть такой?

Джуд: А какой же еще? К твоему сведению, там в зеркале не кто-то другой, это и есть я!

Мама: Меня пугает, что ты стала такой буйной. Я тебя не узнаю.

Джуд: Да я тебя тоже не узнаю, мама.

Мама действительно в последнее время ведет себя странновато. Я тоже замечал. Например, остановится на красном светофоре и сидит, как будто ей лоботомию сделали, даже после того, как он переключается на зеленый, пока все вокруг не начнут ей сигналить. Или говорит, что будет работать в кабинете, но шпионские вылазки показывают, что она на самом деле просматривает старые фотки, которые притащила с чердака.

А сейчас у нее внутри галопом скачут кони. Мне их слышно.