Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский

— Бронетранспортёры Вольке — это, скорее, некий скромный фельдмаршальский эскорт, нежели меры предосторожности. Однако Роммель может что-то учуять, и тогда кто знает, как он поведет себя, этот несостоявшийся полководец.

— Это вы так решили, что Роммель — несостоявшийся полководец? — наконец-то отомстил ему генерал.

— Не задумываясь, доложу рейхсфюреру СС, что к выполнению приказа фюрера вы готовы, — ничуть не смутился полковник.

— Важно докладывать об этом, не задумываясь, — решительно одобрил его намерение Бургдорф, отлично понимая, что в случае отказа лично для него гестапо вряд ли станет жертвовать ценнейшей ампулой с каким-то там малиново-жасминовым привкусом. Заставят удовлетвориться банальной порцией свинца из собственного «вальтера». — Кстати, позволю себе один деликатный вопрос, полковник…

— Сегодня у нас с вами все вопросы — деликатные, — подбодрил его адъютант Гиммлера.

— Что неоспоримо. Рейхсфюрер сейчас у себя?

— Да… однако не обещаю, что немедленно смогу связать вас. Более того, не думаю, что рейхсфюрер СС пожелает обсуждать какие-либо проблемы, связанные с приказом, полученным вами лично от фюрера.

«Вот как?! Уже…»приказ, полученный лично от фюрера»? — уловил генерал важный для себя нюанс. — Едва придя в себя после совещания у Гитлера, вождь СС уже пытается устраниться от последствий того, что вскоре должно произойти в Герлингене! А ведь не исключено, что его примеру последуют все остальные: Борман, Кейтель, да и сам фюрер. Всем вдруг захочется остаться в стороне, так что в итоге Германия будет знать только одного злодея, палача Роммеля — генерала Бургдорфа!».

— Вы уверены в том, что он не пожелает обсуждать какие бы то ни было вопросы, связанные с делом фельдмаршала?

— Прошу великодушно простить меня, господин генерал, но Утверждать я позволяю себе только то, в чём абсолютно уверен.

А что вас, собственно, тревожит, Бургдорф? Ведь всё уже оговорено.

— Не всё, далеко не всё. Для меня, например, важно знать, как вести себя в той ситуации, когда известный нам с вами человек откажется принять желательное для фюрера решение. Например, имею ли я право арестовать его и доставить в Берлин?

— Разве такой вариант не обсуждался?

— Нет, — отрубил Бургдорф.

— Досадное упущение. Прежде всего ваше… упущение, — конкретизировал адъютант рейхсфюрера СС, недовольно посопев в трубку. Он прекрасно понимал, что такое — сунуться сейчас с подобным вопросом к шефу. — Странно, что такая деталь операции до сих пор не обсуждалась, — проворчал он и попытался сказать ещё что-то, однако Бургдорф эту его попытку пресёк:

— Мы тянем время, полковник.

— Понимаю, господин генерал. Попытаюсь доложить о ваших тревогах рейхсфюреру. Я позвоню вам через несколько минут, постарайтесь находиться поблизости от аппарата. Кстати, почему вы не задали этот вопрос лично фюреру? — неожиданно всполошился Брандт.

— Не представлялось возможным.

— Я плохо понимаю, что скрывается за подобными ответами, — отрубил Брандт.

— Это потому, что вам слишком мало приходилось общаться с фюрером, а уж тем более — обсуждать такие сложные вопросы, как тот, о котором идет речь.

— Но вы хотя бы пытались задавать интересующий вас вопрос?

— Нет.

— Рейхсфюреру очень важно будет знать это.

— Не уверен. Гиммлер присутствовал при обсуждении судьбы фельдмаршала, но вопрос его ухода тоже не затрагивал. По всей видимости, так и не решился.

— Не следует делать подобные выводы, — с суровостью в голосе предупредил его полковник. — У нас с вами нет для этого оснований.

— Что неоспоримо, — пробормотал генерал свою любимую фразу, которая не раз помогала ему избегать осложнении в самых конфликтных ситуациях.

— Ладно, ждите, господин генерал, ждите…

18

…Выслушав начальственное рычание Скорцени, фон Шмидт понял, что это уже даже не намек и не словесная угроза. Это уже — в буквальном смысле «за шиворот, и мордой в окопное дерь-рьмо».

Ты забыл, — сказал себе барон, — о «деле Роммеля», как, впрочем, и о самом Роммеле. Забыл, что фюрер давно относится к нему с таким же недоверием, с каким вся верхушка рейха относится теперь к адмиралу Канарису, генералу Остеру и множеству других, причастных к заговору 20 июля. Вся «не запятнавшая себя изменой» верхушка рейха…

О том, что генерал-фельдмаршал Роммель напрямую участвовал в заговоре генералов и находился в активной оппозиции фюреру, в офицерских кругах говорили давно, упорно и совершенно открыто. Как и о том, что участвовать в попытке захвата власти в стране после взрыва бомбы в ставке фюрера «Вольфшанце» Лису Пустыни помешала только некстати — или же, наоборот, очень даже кстати, — полученная рана. Которая тоже воспринималась с неким подозрением: уж не для маскировки ли было организовано это странное ранение, непонятно какого происхождения?

— Прошу прощения, господин Скорцени, но считаю ваше замечание не совсем уместным, — все-таки взыграла в душе барона прусская гордыня.

— Еще как уместно! — продолжал «держать его за шиворот» обер-диверсант рейха. — Вы никогда не задавались вопросом, почему до сих пор отсиживаетесь в некоей тыловой унтер-офицерской школе? Так вот, над этим тоже советую поразмыслить. К тому же формирование группы Курбатова, в которую велено войти и вам, осуществляется по личному приказу рейхсфюрера С С. Нужны еще какие-то дополнительные разъяснения?

«О чем он говорит?! — вновь душевно возмутился фон Шмидт. — Хочет убедить, что в этой баварской унтер-офицерской школе меня попросту спрятали подальше от Мюллера, следователей гестапо и гнева Народного суда?!»

— Когда этот ваш мессия, полковник Курбатов, прибудет сюда, я смогу наконец покинуть этот тыловой крысятник? Вместе с полковником, разумеется?

— Только для этого он и прибывает. Вам предстоит далекое и приятное путешествие.

— В сибирскую Россию, — саркастически осклабился Шмидт.

— Не подсказывайте мне идею, которая может стать слишком навязчивой, чтобы ею не воспользоваться, — посоветовал Скорцени. И тут же не удержался: — Сибирская Россия?! А что — это мысль!

— Россия — всего лишь полуазиатское дерь-рьмо!

— Словом, вы все поняли, — всё ещё сохранял невозмутимость Скорцени. — Подробности узнаете от полковника. И помните о берегах Корсики.

— Вот чего я действительно никогда не забуду, так это берегов Корсики.

Положив трубку на рычаг, Шмидт еще какое-то время молча смотрел на нее, словно на часовую мину, которая вот-вот должна взорваться.

— Вы сообщали ему о нападении? — спросил он начальника школы. Гауптман наполнил бокал бордовым вином и протянул его Шмидту.

— Никому ничего я пока что не сообщал. Даже своему шефу из штаба армии.

— И что вообще не собираетесь сообщать?! — восхитился его рискованностью фон Шмидт.

— Позвоню, конечно. Ждал, что кое-что прояснится. Хотя… никто из гарнизона школы не погиб и даже не ранен. Имущество тоже не повреждено.

— Здесь есть еще один телефон, по которому кто-либо из ваших офицеров мог звонить без вашего согласия?..

— С Берлином могли связаться только по этому телефону. Однако без моего ведома это запрещено под страхом смерти.

— То есть вы считаете, что никто из офицеров?..

— О нападении? Без меня?! Я бы ему шею свернул. Впрочем, никому такое и в голову прийти не могло. Тем более что кабинет был закрыт.

— Но существует рация.

— В соседней комнате. Для меня и радиста. Я бы хотел видеть радиста, который решился выйти на связь без моего разрешения. А что вас, собственно, интересует? Вы не могли бы выражаться яснее.

— Затевая разговор со мной, Скорцени уже знал о нападении, и это наталкивает на размышления.

Они выпили, молча посмотрели друг на друга, вновь наполнили бокалы и, даже опустошая их, старались не спускать глаз друг с друга.

— Он сказал вам об этом?

— Нет, но дал понять.

— Почему же тогда он не потребовал объяснений, почему не потребовал моего доклада?

— Это уже не столь важно. Если вы ему не докладывали, значит, сообщил кто-то из его тайных агентов, которые находятся здесь, в школе, и о существовании которых вы не догадываетесь.

— Здесь есть один тайный агент. Но он уже давно не тайный. По крайней мере, для меня. И он тоже ничего не сообщал. Не успел. Поскольку пребывает в весьма… несвежем состоянии. После вчерашней попойки. Вряд ли он слышал выстрелы.

— Выходит, что их агенты — тоже окопное дерь-рьмо.

— Ну, нет, с агентом, считаю, мне как раз повезло.

— Но если и этот ваш подчинённый тоже не сообщал, тогда возникает вопрос…

— Вопросов, господин оберштурмбаннфюрер, уже даже не возникает. И так все ясно.