Золото Соломона - Нил Стивенсон

Первой мыслью Даниеля было «тюрьма» и «поле боя», но это представлялось малоправдоподобным. Он уже почти остановился на «борделе», когда с другой стороны Лавендер-лейн донеслись громкие возгласы.

— Театр? Нет! Медвежья травля, — догадался он.

Брат Норман молитвенно прикрыл глаза и кивнул.

Заслышав крики, мастеровые, которые перекусывали неподалеку, встали и кучкой двинулись к лестнице. За ними на почтительном отдалении следовали двое русских, примеченные Дэниелем раньше. Теперь, не считая брата Нормана, на всей верфи осталось пять или шесть работников.

— Я поражён! — вскричал Даниель. — Неужто в обычае мистера Орни останавливать работу средь бела дня, чтобы его мастеровые могли поглазеть на кровавое и постыдное зрелище? Удивляюсь, как здесь вообще что-нибудь делается!

— Я — мистер Орни, — любезно отвечал брат Норман.

Сорок лет назад Даниель от стыда бросился бы в реку. Однако события последних месяцев научили его, что даже от такого унижения не умирают, как бы иногда ни хотелось. Надо было стиснуть зубы и продолжать. Он больше опасался за лодочника, который привёз его сюда и внимательно слушал весь разговор; у славного малого был такой вид, будто он сейчас рухнет с пирса.

— Прошу меня извинить, брат Норман, — сказал Даниель.

— Не стоит, брат Даниель; ибо как нам приблизиться к Богу, если не внимая справедливым обличениям добрых собратьев?

— Истинная правда, брат Норман.

— Не ведал бы ты, о сын Дрейка, что смеха достоин в парике и платье блудничем, когда бы я с любовию не раскрыл тебе глаза.

Новый взрыв голосов с Лавендер-лейн напомнил Даниелю, что, как всегда, нераскаянные грешники получают от жизни больше радостей.

— Я ознакомил работников со своим взглядом на подобного рода забавы, — продолжал брат Норман. — Несколько наших собратьев сейчас там, раздают памфлеты. Лишь Господь может их спасти.

— Я думал, вы — такелажный мастер, — сказал Даниель, как болван.

— Дабы служить примером на верфи, надо быть искусным во всех корабельных ремёслах.

— Понятно.

— Медвежий садок — вон там. Два пенса с человека. Прошу.

— О нет, брат Норман, я пришёл не за этим.

— Зачем же ты пришёл, брат Даниель? Затем лишь, чтобы поучить меня, как мне лучше управляться с делами? Желаешь ли проверить мои конторские книги? До вечера времени ещё много.

— Благодарю за любезное предложение, но…

— Боюсь, у меня под ногтями грязь, и тебя это коробит. Если ты согласишься прийти завтра…

— Ничуть, брат Норман. У моего отца, контрабандиста, подряжавшего на работу пиратов и бродяг, часто бывала грязь под ногтями после того, как мы всю ночь грузили неуказанный товар.

— Отлично. В таком случае, чем я могу быть полезен тебе, брат Даниель?

— Надо погрузить эти свёртки на тот из трёх кораблей, который, с Божьей помощью, первым отплывёт в Санкт-Петербург.

— Это не склад. Я не могу принять ответственность за то, что случится с грузом, пока он на моей верфи.

— Не страшно. Вора, его похитившего, будет ждать глубокое разочарование.

— Нужно разрешение господина Кикина.

— Это который?

— Маленького роста. Подходи к господину Кикину спереди, держа руки на виду, не то высокий тебя убьёт.

— Спасибо за совет, брат Норман.

— Пожалуйста. Господин Кикин уверен, что Лондон кишит раскольниками.

— Кто это такие?

— Судя по мерам предосторожности, которые принимает господин Кикин, раскольники — своего рода русские гугеноты, огромные, бородатые и умеющие далеко бросать гарпуны.

— Сомневаюсь, что я подхожу под это описание.

— Бдительность лишней не бывает. Ты можешь оказаться раскольником, вырядившимся в престарелого щеголя.

— Брат Норман, сколь отрадно мне быть вне удушливой атмосферы чопорной лондонской учтивости.

— На здоровье, брат Даниель.

— Скажи, слыхал ли ты о торговом корабле под названием «Минерва»?

— О легендарной «Минерве»? Или о настоящей?

— Я не слышал никаких легенд. Уверяю, интерес мой чисто практический.

— Я видел «Минерву» в сухом доке, сразу за поворотом реки, две недели назад, и могу сказать, что это не та, о которой гласит молва.

— Не понимаю, брат Норман. Мне недостает знаний касательно «Минервы», чтобы разгадать твою загадку.

— Прости, брат Даниель, я думал, ты также сведущ в морских легендах, как и в руководстве верфями. Французские моряки смущают легковерных, утверждая, будто некогда существовал одноименный корабль, обшитый до ватерлинии золотом.

— Золотом?!

— Которое можно было увидеть только при сильном крене, например, когда свежий ветер дует с траверза.

— Какая нелепость!

— Не совсем так, брат Даниель. Ибо враг скорости — ракушки, которыми обрастает корпус. Мысль обшить его металлом великолепна. Вот почему я, как и половина лондонских корабелов, сходил посмотреть на «Минерву», пока она была в сухом доке.

— И не увидел золота.

— Я увидел медь, брат Даниель, которая, в бытность свою новой, наверняка ярко блестела. При определённом освещении французы — католики, падкие до соблазнов мишурной роскоши — могли счесть её золотом.

— Ты думаешь, так и возникла легенда?

— Я уверен. Однако «Минерва» существует на самом деле — я видел её на якоре день или два назад меньше чем в полумиле отсюда. Вот, кажется, она, перед Лаймкилнским доком.

Брат Норман указал на отрезок реки, где покачивались на якорях не меньше сотни судов, из них треть — большие океанские трёхмачтовики. Даниель даже смотреть не стал.

— Она с острыми обводами и сильным завалом бортов — школа покойного Яна Вроома, прекрасно вооружённая, приманка и гроза пиратов, — продолжал брат Норман.

— Я провёл на «Минерве» два месяца и всё равно не отличу её с такого расстояния от других трёхмачтовиков, — сказал Даниель. — Брат Норман, когда корабли отплывут в Санкт-Петербург?

— В июле, если Бог даст и если пушки доставят вовремя.

— Любезный, — обратился Даниель к лодочнику. — Я пойду переговорить с господином Кикиным, а вас тем временем попрошу доставить записку капитану ван Крюйку на «Минерву».

Даниель вытащил карандаш и, примостив клочок бумаги на перевёрнутой бочке, написал:

Капитан ван Крюйк, если в Ваши намерения входит совершить обратный рейс в Бостон, то я поручил бы Вам забрать оттуда и доставить мне в Лондон, желательно не позднее июля, некоторые вещи. Мой адрес: Королевское общество, Крейн-корт, Флит-стрит, Лондон.

Медвежий садок мистера Уайта. Получасом позже

Примерно три четверти круга было отведено под стоячие места, остальную четверть занимали скамьи. Протиснувшись мимо нонконформистов, которые пытались не пропустить входящих или хотя бы сунуть им в руки памфлет, Даниель заплатил целый шиллинг за место на трибуне и мешок с соломой под костлявый старческий зад. Он сел на край скамьи в надежде, что успеет отскочить, если она рухнет — строил её явно не Рен. Отсюда Даниель мог смотреть прямо через арену в лица двум русским, которые пробились вперёд — подвиг нешуточный, учитывая, что расталкивать пришлось саутуоркских корабельных рабочих. Правда, высокий русский был настоящий великан — господин Кикин, стоящий впереди, едва доходил ему до ключицы. Зрителям, оказавшимся сзади, приходилось по очереди сидеть друг у друга на плечах.

За трибуной остановилась запряжённая четвёркой карета, которую оберегали от ротерхитской толпы кучер и лакеи в пудреных париках. Даниель удивился, что обладатель роскошного экипажа поехал смотреть медвежью травлю в такую даль. До театров и медвежьих садков Саутуорка можно было добраться без труда — какие-нибудь десять минут на лодке, — сюда же приходилось долго ехать мимо зловонных дубильных мастерских.

С другой стороны, будь эти люди брезгливы, они бы вообще избегали таких мест. Герб на дверце кареты был Даниелю незнаком, что наводило на мысль о его недавнем происхождении, а глядя в спину хозяину экипажа и двум его спутницам, ничего больше заключить не удавалось.

Кроме этих троих на трибуне сидели ешё несколько хорошо одетых господ, видимо, прибывших по воде, каждый поодиночке. Даниель вынужден был признать, что не особо выделяется на их фоне.

Зрелище строго следовало классическим канонам, то есть пяти минутам собственно потехи предшествовал часовой балаган. Сначала громко и цветисто объявляли, что публике предстоит увидеть (в промежутках, чтобы она не заскучала, провели несколько петушиных боёв), затем вывели на цепях несколько больших псов и прогнали их рысью по арене, чтобы зрители могли сделать ставки. Те, кому бедность или благоразумие не позволяли рисковать деньгами, забавлялись тем, что, протиснувшись вперёд, пытались ещё сильнее разозлись собак, бросая в них камнями, тыча палками и выкрикивая их клички. Звали псов Король Луи, Король Филипп, Маршал Виллар и Король Яков Третий.