Дочь палача - Оливер Пётч

Симон ухмыльнулся. Потом представил, каково это – иметь во врагах палача. Он надеялся, что Магдалена права.

Куизль отправился обратно в тюрьму. На улице между тем сгустились сумерки. У входа все еще стоял одинокий стражник. Его оставили здесь и приказали сторожить, в то время как все остальные умчались к пристаням. Двое из них привели Георга Ригга и сторожа, заперли обоих и, ни слова не говоря, снова убежали к реке.

Молодой стражник терялся в догадках. Похоже, он был единственный в городе, кто не знал, что случилось. Мало того, палач теперь возвращался один. Где же остальные? Где секретарь? Свидетели?

– Можешь расслабиться, – проворчал Куизль и отпихнул стражника в сторону. – На сегодня всё. Надо убрать инструменты. Заковал обратно Штехлин?

Парень кивнул. Ему едва исполнилось восемнадцать, лицо было усеяно прыщами. Он не смог больше сдерживать любопытство.

– Что там случилось? – спросил он.

– Склад сгорел, – ответил Куизль. – Хочешь глянуть?

Стражник растерянно оглянулся на дверь. Палач хлопнул его по плечу.

– Никуда она не денется, я послежу. Ступай уже.

Тот благодарно закивал и вручил Куизлю ключ. Через несколько мгновений он скрылся за ближайшим поворотом.

Якоб вошел внутрь. Его сразу обдало холодным воздухом от каменных стен, запахом мочи и сырой соломы. В левой камере сидели Георг Ригг со сторожем. Извозчика из Аугсбурга, чтобы не рассориться с могущественными соседями окончательно, заперли в комнате над городским хранилищем, маленькой, но удобной.

Шонгауцы, казалось, до поры до времени смирились со своей судьбой. Они забились в угол камеры и клевали носами. Когда плотогон увидел палача, он вскочил и схватился за решетку.

– Глянь, Куизль! Заперли нас вместе с ведьмой. Сделай что-нибудь, пока она нас не заколдовала, – закричал он.

– Заткни пасть.

Палач бросил на него короткий взгляд и прошел к соседней камере.

Стражник снова заковал Марту, но, к счастью, вернул одежду. Женщина скорчилась в углу и обхватила руками остриженную голову. Когда Куизль подошел к двери, между ног у него прошмыгнула крыса.

– Марта, это важно, – сказал он. – Посмотри на меня.

Знахарка подняла глаза.

– Мне нужны имена детей, – прошептал он.

– Какие имена?

Палач прижал палец к губам и кивнул в сторону соседней камеры. Потом продолжил:

– Имена детей, что были у тебя перед той ночью. Каждого. Если еще хочешь, чтобы мы тебя вытащили, мне нужно выяснить, что происходит.

Марта назвала ему имена. Их было пятеро. Все, кроме Петера, сироты. Двое уже мертвы.

Погруженный в раздумья, Куизль постучал пальцами по решетке. Дети, скорее всего, что-то скрывали. Он равнодушно придавил сапогом другую крысу и отшвырнул в угол, где она сдохла.

– До завтра, Марта, – сказал он уже громче. – Завтра, возможно, будет немного больно. Но ты должна терпеть.

– Ха, визжать она будет, ведьма! И прямо у меня под боком, прямо под боком… – донесся до них голос Ригга.

Он снова прижался к решетке, при этом задел ногой задремавшего сторожа, так что тот резко вскочил и испуганно уставился на Георга.

– Помолчи, Ригг, – прошептал сторож. – И радуйся, что не нас пытают.

Палач вышел в ночь. Однако у первого же поворота остановился как вкопанный.

Со стороны рыночной площади приближались люди с факелами.

Когда Симон добрался до дома Шреефогля, чтобы осмотреть больную девочку, он сразу приметил: что-то было не так. Перед входом собралось с дюжину людей. Некоторые зажигали в сгустившихся сумерках факелы. По стенам дома заиграли гротескные тени, пламя отбрасывало на лица собравшихся матовый красноватый свет. Все шептались, кто-нибудь то и дело указывал на второй этаж. Симон услышал чей-то голос:

– Он вылетел в окно и ее с собой прихватил. Сам дьявол во плоти, вот как я сейчас перед вами.

Другой проклинал Штехлин и призывал сегодня же ее сжечь.

Прямо над лекарем ставни одного из окон были широко распахнуты. Правая створка криво висела на нижней петле, будто на ней повис кто-то тяжелый. По улице рассыпались осколки стекла. Из верхней комнаты доносился женский плач. Он в тот же миг перерос в такой горестный крик, что Симону подумалось, сейчас разлетятся остатки круглого окна.

Лекарь продрался сквозь толпу и поднялся по лестнице, устланной плотным ковром, на второй этаж. Крики доносились из комнаты слева. Возле нее стояли с бледными лицами служанка и лакей. Служанка шепотом молилась и перебирала четки. Симон осмотрел изувеченную дверь. Тонкое дерево было пробито посередине, и по ковру разлетелись щепки. Сквозь дыру на уровне груди Симон увидел Марию Шреефогль. Она лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку и сжимая пальцами пуховое одеяло. На краю кровати сидел Якоб Шреефогль, гладил волосы жены и пытался ее утешить. Два стула лежали опрокинутые, на полу валялся образ Девы Марии в разбитой раме. Поперек доброго лица отпечатался след сапога.

Когда Шреефогль увидел Симона через разбитую дверь, он кивнул ему и пригласил войти.

– Если вы пришли осмотреть нашу Клару, то опоздали, – прошептал Якоб.

От Симона не укрылось, что и у него глаза были заплаканные. Лицо молодого советника стало еще бледнее, чем прежде. Он шмыгал носом, вздернутым и чуть великоватым. Обычно ухоженные светлые волосы теперь спутались и спадали на лоб.

– Что произошло? – спросил Симон.

Мария Шреефогль снова принялась кричать:

– Ее забрал дьявол! Влетел в комнату и забрал нашу маленькую Клару… – Остальные слова смешались с рыданиями.

Якоб покачал головой.

– Мы не знаем в точности, что произошло, – сказал он. – Скорее всего, кто-то ее… похитил. Он открыл входную дверь, хотя та была заперта. Потом поднялся сюда, схватил нашу Клару и, вероятно, выпрыгнул в окно.

– В окно? – Симон почесал лоб. Затем встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Внизу стояла телега с соломой.

Лекарь кивнул. Изловчившись, можно было и спрыгнуть, не переломав при этом костей.

– Кто-то на улице утверждает, что он вылетел с ней в окно, – проговорил Симон, разглядывая сверху толпу. До него доносился злобный, словно пчелиный, гул. – Есть свидетели?

– Мясник Антон говорит, что сам все видел, – ответил Шреефогль, не отпуская руку жены, которая теперь тихонько всхлипывала. Он покачал головой. – До сих пор я верил, что убийства детей можно разумно объяснить, а на самом-то деле… – Он запнулся. – Вы что думаете? – спросил он лекаря.

Симон пожал плечами.

– Я не верю ни во что, чего не видел собственными глазами. Пока я вижу, что кто-то ворвался сюда и что ребенок пропал.

– Но дверь внизу была заперта.

– Для умелого человека с отмычкой нет ничего проще.

Якоб кивнул.

– Понятно, – сказал он. – Значит, мясник соврал.

– Не совсем, – ответил Симон. – Думаю, произошло следующее. Неизвестный открыл входную дверь отмычкой. Клара его услышала и заперлась в комнате. Он выломал дверь, и началась борьба. В итоге он выпрыгнул с девочкой в окно, прямо в телегу с соломой. А потом унес ребенка.

Шреефогль потер лоб.

– Но зачем бы ему прыгать с ребенком в окно? Он ведь мог выйти через дверь…

Симон не нашелся, что ответить. Вместо этого он спросил:

– Клара была сиротой, ведь так?

Тот кивнул.

– Ее родители умерли пять лет назад. Нам отдали ее на попечение. Но мы обращались с ней так же, как с собственными детьми. А жена любила ее даже больше, чем остальных…

К его глазам подступили слезы, он спешно смахнул их. Его жена отвернулась от мужчин и тихо плакала в подушку.

Тем временем толпа под окном росла, угадывалось волнение. Симон выглянул. Пришедшие приносили факелы. Намечалось что-то серьезное.

Лекарь задумался. Антон Кратц тоже был сиротой, Петер Гриммер рос без матери. Ночью перед первым убийством все были у Штехлин…

– Ваша Клара часто бывала у знахарки Марты Штехлин? – спросил Симон.

Шреефогль пожал плечами.

– Я не знаю, куда она ходила. Может…

– Она часто ходила к знахарке, – перебила его жена. – Клара сама рассказывала мне, что они собираются у нее. Я и подумать не могла…

– Утром два дня назад, – спросил Симон. – Когда умер Петер. Вы не заметили за Кларой чего-нибудь странного?

Якоб ненадолго задумался, потом кивнул.

– Она была очень бледная, за завтраком ничего не ела. Нам показалось, что у нее жар. Ведь днем позже она действительно заболела. Когда Клара узнала о маленьком Петере, то убежала к себе в комнату и не выходила до самого вечера. Мы решили не тревожить ее. Петер все-таки был ей другом.

– На ней была отметина.

– Что? – Симон позабыл, о чем думал.

Мария Шреефогль подняла голову и смотрела в пустоту. Потом повторила:

– На ней была отметина.

Якоб недоверчиво воззрился на жену.

– Что ты такое болтаешь? – прошептал он.

Мария говорила, уставившись по-прежнему в стену.

– Я купала ее вечером в бадье. Решила, что горячая вода с травами снимет жар. Клара упиралась, но я все-таки раздела ее. Она пыталась залезть по плечи в воду, но я увидела. Ту самую отметину, про которую все теперь говорят. Почти стертую, но все равно заметную.