Тайна для библиотекаря - Борис Борисович Батыршин

Увы, поспать не удалось. Нервы вибрировали натянутыми струнами, и стоило хоть на миг сомкнуть глаза, как малейший звук — шум ветра в листве, шелест крыльев пролетевшей птахи, жужжание пчелы — безжалостно выдирал его из полудремотного состояния, не давая восстановить силы. В итоге, осознав тщету своих усилий, Гжегош ещё раз искупался в обнаруженном бочажке (вода, и правда, была ледяной холодной), перевязал голову полосой ткани, оторванной от подола рубахи. Очень хотелось есть, но всё съестное досталось проклятым казакам — в сухарной сумке нашёлся лишь кусок зачерствевшей горбушки, которую Гжегош и проглотил, предварительно размочив в воде — шатающиеся зубы требовали бережного с собой обращения…

Утолив наскоро голод, он прилёг на мох, закинув руки за голову. Пора было подумать о будущем.

Итак, что у него в пассиве? Затея с библиотекой провалилась, причём дважды. Теперь в руках у него нет даже тоненькой брошюрки, способной стать свидетельством его «иновременного» происхождения — не говоря уж о более весомых доказательствах, в виде мосинского карабина и прочих артефактов из будущего. Единственное, что осталось — часы, отличная дорогая «Омега», подарок отца, увы, не выдержавшая встречи с болотной водой. Вспомнив об отце, Гжегош невесело усмехнулся. Старший пан Пшемандовский упокоился под памятником на Краковском кладбище, всего год не дожив до обретения Польшей свободы — а его подарок сын носил аж до середины двадцатых годов следующего века, когда сменил престижную, но безнадёжно устаревшую механику на новомодные «умные часы»….

Впрочем, всё это в прошлом… или в будущем? Какая, в сущности, разница…

Итак, никаких доказательств его невероятной истории не имелось. А следовательно, на первоначальном плане — войти в доверие к Императору и предупредить его о грядущих ошибках и просчётах, переписав тем самым историю Европы — можно ставить жирный крест. Ему попросту не поверят, а то и вовсе сдадут в ближайший сумасшедший дом — если, конечно, сумеют найти в дикой Московии подходящее заведение. К тому же, не следовало сбрасывать со счетов слова «современника» о том, что вариант истории, в котором они сейчас находятся, какой-то «не такой». Вот и доказательства тому имеются, даже и без слов русского — оказался же Восьмой уланский полк в котором он, Гжегош Пшемандовский, имеет честь состоять в качестве рядового жолнежа, не на северном фланге Великой Армии, где-нибудь под Клястицами или Полоцком, а здесь, в двух десятках вёрст от Вязьмы! Да и Бородинское сражение состоялось на два дня позже положенного срока… Это, конечно, мелочи — хотя, если подумать, не такие уж и мелкие, чтобы не принимать их во внимание. Неизвестно, сколько ещё подобных расхождений предстоит обнаружить.

И это, безусловно, тоже следует записать в пассив — как и гибель Булгарина, на покровительство которого он всерьёз рассчитывал. В активе таким образом остаётся один-единственный факт: он жив и даже не ранен (разбитая физиономия не в счёт), и имеет возможность вернуться к своему полку. Не придётся даже ничего придумывать: наверняка есть и другие спасшиеся, об обстоятельствах разгрома обоза в штабе уже известно. Достаточно рассказать всё, как было, опустив, разумеется, некоторые детали вроде огнемётного бронетрактора и поединка на лестной поляне. Ну а там… — он поворочался, поудобнее устраиваясь на пухлой подушке мха, — там видно будет.

II

Далия придержала коня и приняла к обочине тракта. Смоленск остался позади, под копытами тянулась бесконечной пыльной лентой дорога, по которой вереницей ползли с запада воинские обозы. Следовали из Польши табунки лошадей для ремонта кавалерии — слишком малочисленные, чтобы восполнить потери в конском составе, из-за которого приходилось формировать отдельные части из спешенных кавалеристов. Пылили пехотные колонны, собранные с бору по сосенке в полковых депо Франции, Германии, Голландии, Италии и Бог весть ещё каких стран Европы и отправленные за тридевять земель, в помощь поредевшей на русских просторах Великой Армии. Скакали курьеры, доставляющие депеши из самого Парижа к ставке Наполеона, и везущие в обратном направлении пухлые пакеты с бумагами, заставляющими в отсутствие Императора двигаться неповоротливую государственную машину.

Большая дорожная карета, запряжённая четвернёй, дверки украшают имперские орлы, тоже, вероятно, имела отношение к курьерской службе. И курьер внутри сидел не простой — это девушка поняла, едва бросив взгляд на конвой из полудюжины всадников. Вместо обычных сине-белых мундиров и киверов — алые широкие шаровары, расшитые золотой тесьмой куртки и головные уборы в виде восточных фесок, обмотанных белыми тюрбанами. Сидели необычные всадники в разукрашенных сёдлах с высокими луками и богатой, увешанной кистями и позолоченными бляшками амуницией, с поясов у них свисали кривые арабские сабли.

«Это же мамлюки! Личная охрана Императора, верные, как псы, сопровождающие Бонапарта во всех его походах!..» Далия неплохо знала историю Франции, а потому представляла, кто перед ней.

Итак, мамлюки. Среди этих отважных и умелых воинов было не так уж много коренных уроженцев Египта — с незапамятных времён они комплектовались из рабов, привезённых с Балкан и прикавказских степей, преимущественно славянского, черкесского и тюркского происхождения. Со временем мамлюки составили особое воинское сословие, в один далеко не прекрасный день, поднявшее мятеж против своих хозяев и захватившее власть в стране. И даже когда регион оказался под властью Блистательной Порты, их влияние на египетские дела не ослабевало — в отличие от власти в Константинополе, слабевшей от века к веку.

Вторжение французов поломало привычный уклад жизни и подорвали прежнее могущество мамлюков. Брошенные в Каире без средств к существованию, без надежды на возвращение былого влияния, многие из них рискнули встать под знамёна победителей, образовав первые во Франции «туземные» воинские части, и заложив традицию, которая впоследствии привела к появлению зуавов и сенегальских стрелков.

После капитуляции Восточной армии в Египте её войскам было разрешено беспрепятственно вернуться на континент. За ними последовали и новые солдаты будущего Императора, ставшие основой знаменитого мамлюкского эскадрона, возглавил который генерал Рапп — адъютант Бонапарта, стоявший у истоков гвардии консулов, переименованной затем в Императорскую гвардию.

Национальный состав эскадрона получился весьма пёстрым. Кроме кипчаков и выходцев с Кавказа в нём состояли арабы, турки, копты, грузины, армяне, греки и даже евреи — все бывшие мамлюки египетских беев. Сохранившие согласно особому декрету одежду и обмундирование, вывезенные из Египта, и вооружённые на восточный манер топориками, палицами, пистолетами и популярными по всему Ближнему Востоку и Малой Азии саблями-скимитарами, мамлюки официально были включены в состав гвардии и в 1805-м году составляли эскорт Наполеона на церемонии коронации.

Сведения, услужливо подброшенные памятью (три курса Сорбонны, как-никак, плюс студенческая работа, написанная по истории наполеоновских войн.) слегка выбили Далию из колеи, не дав времени сообразить,